Что в твоем соке?

      Ночь перед Рождеством Джигли проводит у Букера дома, радостно напиваясь вместе со всеми, стараясь таким образом стать ближе к общему веселью. Его все еще жрет изнутри чувство, что они с Андреем больше не друзья, что после Нового года они вовсе отдалились друг от друга, хотя прошло всего несколько дней. Алкоголь помогает Джигли забыть об этих мыслях хотя бы на сегодня, но потом он видит то, чего предпочел бы не видеть и что в дальнейшем побуждает его делать то, чего лучше бы было не делать.       Под утро почти все уже спят, кроме Букера, Вани и, кажется, Замая, который зачем-то врубил перископ. Вообще, Андрей сегодня тоже порядочно напился, хотя обычно он выглядит вполне трезвым, даже когда пьет наравне со всеми. Джигли слышит доносящийся из дальней комнаты голос Феди — он несет какой-то бред про баттл-рэп и чушку Ларина, а Ваня даже что-то отвечает на это, периодически слышатся приступообразные взрывы смеха.       Джигли тошнит. Он выползает в темный коридор, неловко цепляясь рукой за стену, по неосторожности срывая несколько милых бабочек, которые, наверное, когда-то клеила сюда Фаина. Ирония: какие-то бабочки остались, а Фаины уже нет в жизни Феди, по крайней мере, он так говорит, а стараниями Джигли, он и бабочек лишится. Он осторожно убирает руку от стены, не желая нанести ей еще больший урон. Точно такие же бабочки висят у Букера на кухне, в затемненный проем которой Джигли сейчас и смотрит. Точнее он замер лицом к высокому коридорному зеркалу, уцепившись двумя руками за обе его стороны, чтобы не шататься. Он смотрит в отражающую гладь и видит тех самый бабочек за своей спиной, потому что фонарь с улицы достаточно хорошо освещает пространство, а еще он видит то самое…       Нет, не суженого-ряженого и даже не черта, а всего лишь Славика Карелина. Но он на кухне не один, и хоть Джигли сложно сфокусировать взгляд, он щурится и узнает Лешу, точнее его очки. А потом Слава аккуратно снимает их с Лешиного носа и уже не очень аккуратно, а даже грубо прижимает Борисова к холодильнику, а потому целует. С дверки летят на пол несколько магнитов, и Слава немного отстраняется, а Леша тихо хихикает, их губы соприкасаются, а Джигли даже забывает сделать вдох от такого зрелища. — Слав, сейчас кто-нибудь придет сюда на шум, — говорит Леша, пытаясь отлипнуть от холодильника и заодно отстранить от себя Карелина.       Но Слава не дает ему это сделать, снова целует — выглядит это очень жарко, или просто Джигли самому жарко — и что-то шепчет о том, что все спят, всем плевать, а он хочет… очень хочет Лешу.       Джигли очень тихо и аккуратно отцепляется от зеркала и изменяет свой маршрут на противоположный — вместо туалета идет обратно в комнату, по дороге конечно же несколько раз достаточно шумно спотыкаясь о раскиданную обувь и некстати подворачивающуюся под ноги мебель. Он рад, что Слава его не заметил, ведь быть свидетелем таких вещей не очень-то приятно. Джигли уверен, что Карелин не хотел бы, чтобы его друг знал о том… что тот хочет Лешу Борисова. Почему эти идиоты так неосторожны, ведь это мог видеть, кто угодно, ведь в квартире Феди сейчас достаточно народа, хоть большая часть уже и вырубилась. Да и сам Федя, кажется спит, устав трепаться, а Ваня очень мило устроил голову у него на плече, и эта картина вызывает у Джигли смешок, хотя эти-то двое без гомо-наклонностей. Наверное.       Он минует эту комнату и заваливается в зал, обнаруживая там Замая, сидящего на диване и что-то читающего в своем телефоне. — О, Миха, садись, — Андрей приглашающе хлопает ладонью рядом с собой. — Ты вот скажи мне, Михаил… Вот Святая Троица… Вот я понимаю, там, Отец — ясно, кто… Сын — тоже ясно. А вот Святой Дух — это что за чувак, вообще?       Джигли плюхается рядом с Андреем, неловко задевая рукой его колено, а потом сползает пониже на сидение. — Бля, ну, Святой Дух — это то, через что Бог действует в человеке. Короче это абстрактное что-то. Тебе оно надо? — Джигли заглядывает в экран телефона Андрея. — Ты что читаешь про Троицу? Тебе это интересно? — Конечно, — Андрей выглядит крайне серьезно, но язык у него заметно заплетался. — Мне интересно, Рождество же Христово… Надо Гену Фарафонова поздравить. — Он же атеист… или агностик. — Один хрен, я тоже, но праздник-то… праздник, во истину.       Джигли хихикает почти беспричинно, просто ему очень нравится улыбка Андрея, а еще очень хочется прижаться к нему или положить на плечо голову, как Фаллен Букеру. Андрей прячет телефон в карман, смотрит на Джигли, продолжая улыбаться. Его глаза в темноте поблескивают, и вообще Андрей слишком близко, и зря Джигли сюда пришел — лишний раз почувствовать себя неуютно и убедиться, что Андрея напрягает его общество последнее время. Просто Андрей слишком тактичный и добрый, чтобы высказаться прямо по этому поводу.       И пока Джигли это все думает, ладонь Андрея ложится на его худую ногу, обтянутую тонкой джинсой — снова оделся не по погоде — и слегка сдавливает, заставляя того вздрогнуть, хоть в голове полнейший туман от выпитого и соображается плоховато. Но он чувствует, как горит место прикосновения, или ему кажется, что это так, а Замай будто и не собирается убирать руку, Джигли даже взгляд на него переводит, пытаясь в полумраке что-то вычитать по его глазам. А он так смотрит, что у Джигли все сводит внутри, и он даже жалеет, что он парень, а не девушка, ведь тогда бы все было по-другому. — Миша, ты такой хороший друг, я тебя очень ценю… Хочу, чтобы ты это знал…       И Андрей сам лезет к нему с пьяными объятиями, и Джигли снова вздрагивает от прикосновений, и теперь ему не жарко, а почему-то прохладно, и сначала даже хочется отстраниться, а потом он все-таки осторожно обнимает Андрея в ответ и похлопывает по спине. — Я тоже тебя люблю, Андрейка, я тоже, — Джигли улыбается куда-то в Андрееву шею, и думает, что сейчас тот расценит эту фразу без каких-то подтекстов, и Джигли даже почти их туда не вкладывает.       Его руки безвольно съезжают по спине Андрея, он-таки отстраняется, устало-пьяно глядя другу в глаза, хочет сказать, что, наверное, поедет домой, ведь метро скоро заработает. Он даже уже открывает рот, чтобы это сказать, но Андрей какого-то хрена снова притягивает его к себе, обхватывая ладонью сзади за шею, а потом целует в щеку… по-дружески. — Миха, ты такой хороший, — говорит он, видимо, совершенно не собираясь выпускать Джигли из этой хватки. — Если надо, я за тебя порвать готов кого угодно… только скажи.       И тут Джигли понимает, что Андрей куда более пьяный, чем казался на первый взгляд, и у него нереально яркие губы, хотя в тусклых отблесках, падающих из окна, толком-то и не разобрать ничего. Скоро начнет светать, и Джигли помнит, что собирался уходить, а еще он помнит, что собирался больше не совершать глупых поступков, особенно тех, в которых надо задействовать Андрея, но сейчас он повторяет прошлую ошибку, только на этот раз Замай не отстраняется. Наоборот, замирает на секунду, позволяя Джигли себя целовать, а потом, чуть сдавливает пальцами его шею, и… перехватывает инициативу. А у Джигли перехватывает дыхание, ему не верится, что это происходит сейчас и с ним, но где-то на краю сознания вспыхивает мысль, что сюда может зайти Букер или Карелин, или кто угодно. Замай отрывается от его рта, смотрит прямо в глаза, и Джигли не может понять, что выражает его взгляд… Одно он понимает точно: в его собственных штанах до дискомфорта тесно, а сердце бьется, как ненормальное, и обрывать этот момент он не готов. — Пойдем, — он поднимается с дивана и тянет Андрея за руку, наплевав на все, что может быть после. — Куда?.. — В ванную.       И Андрей снова слушается, он идет за Джигли, будто тот внезапно превратился в сексуальную блондинку, а вовсе не был тощим высоким парнем, уж точно не способным в таком плане понравиться, особенно Замаю. Хотя, да, они оба сильно напились, но вряд ли Андрей бы стал делать то, что делать не хотел. Раз делал, значит хотел?       В ванне он снова сам, но уже, кажется, совсем не по-дружески обнимает Джигли, бесцеремонно пролезая холодными пальцами под его толстовку, отчего у того сразу же учащается дыхание. Джигли невероятно сложно заставить себя не застонать, когда Андрей грубо сжимает его член через ткань джинс. Происходящее настолько нереально, что Джигли даже кажется, что Андрей по пьяни действительно спутал его с телкой, но когда тот шепчет его имя и легонько кусает за мочку уха, сомнения отпадают. Андрей хочет… Его. По крайней мере, в эту минуту.       У Джигли никогда не было гомосексуального опыта, и сейчас он не был готов к этому всему, к чему был готов Андрей… По правде Джигли вообще не знал, всерьез ли Андрей собирается его трахнуть в ванной Букера, когда их общие друзья находятся в нескольких метрах от них. Он не придумывает ничего лучше, как вывернуться из рук Андрея и прижать того к стенке. — Надеюсь, нас никто не услышит, — выдыхает он, а потом опускается вниз, на кафельный пол, подрагивающими пальцами расстегивая замок на джинсах Андрея.       Собачка на ширинке поддается не сразу — то ли заедает, то ли Джигли так нервничает, но, наконец, он справляется. Пальцы Андрея мягко зарываются в его волосы на затылке, тянут, заставляя действовать. Конечно, Джигли никогда этого не делал раньше, и, наверное, у него получается не слишком хорошо, но Андрей толкает сам в его рот, нетерпеливо, но аккуратно. Но Джигли все равно давится и задыхается, вцепляется пальцами в бедра Андрея, но не пытается отстраниться. Джигли не знает, сколько точно это длится, но ему кажется, что для пьяного человека Андрей кончает даже быстро.       Джигли смотрит снизу вверх на тяжело дышащего Замая, так и не поднимаясь с пола, машинально вытирая губы тыльной стороной ладони. Из транса его выводит резкое дерганье дверной ручки, и пьяный голос Букера, ломящегося в ванную. Джигли медленно выпрямляется в ужасе глядя на Замая, и тот притягивает его к себе за талию, прикладывая указательный палец к губам, призывая молчать.       Федя, и правда, быстро успокаивается и уходит, судя по шагам, обратно в комнату, а Андрей отпускает Джигли, улыбаясь. — Вот охуенно было бы, если б мы дверь не закрыли, — тихо смеется он, застегивая свою ширинку. — Блядь, Миша, я…       Но Джигли не хочет слышать ни извинений Андрея за то, что не помог закончить, ни какой-то другой информации, вроде той, что это была ошибка. Он почти уверен, что Андрей действительно так считает. — Не говори ничего. Давай просто выйдем отсюда, чтобы Федьке не спалиться, — говорит Джигли, и Андрей только согласно кивает.       В эту минуту Джигли чувствует себя почти легко, а обо всем остальном он успеет еще загрузиться, когда протрезвеет. Они тихо выскальзывают из ванны, в коридоре никого нет, и они благополучно добредают до комнаты, валятся там на диван, ни о чем больше не разговаривая, а потом просто засыпают.       Джигли спит, по ощущениям, не больше получаса. Его будит шум и приглушенный мат, доносящиеся со стороны кухни. Андрея рядом нет, и Джигли идет на звуки голосов, ощущая, как глухой болью отдается в висках каждый шаг. Он заходит на кухню, прислоняется плечом к дверному проему, глядя, как Федя пытается включить электрочайник. — Уронил его, прикинь, теперь не работает… сделано в Китае, во как, — констатирует он, вытаскивая с полки турку. — А ты что хотел? — смеется Ваня, который сидит тут же на табуретке, опасно раскачиваясь на ней. — Ты его с высоты своего роста об пол разъебал, тут никакое качество не выдержит. — Миша, ну у тебя и вид, — хмыкает Букер, как будто сам выглядит лучше.— Нет, я про лицо. Ты убитый. — Да я не выспался, блин. Поеду домой, у меня сегодня дела еще, — говорит Джигли, хотя дел у него никаких нет, ему просто хочется сбежать. От Андрея. — Ну давай, езжай. Замай тоже уехал, — информирует его Ваня зачем-то. — Давно? — срывается у Джигли непроизвольный вопрос. — Да, вроде часа три назад, как метро открылось.       Вот как, значит. Замай свалил почти сразу, после… того самого. Это не удивительно, может, после такого ему даже противно было бы спать с Джигли на одном диване, вот он и… — Ладно, пацаны, я тоже пойду.       Джигли спешно натягивает куртку, кроссовки, желая поскорее уйти отсюда, прощается с Букером и Фалленом, и выходит из квартиры.       На улице слишком холодно, ноги в тонких джинсах тут же замерзают, он натягивает шапку ниже на лоб, буквально физически ощущая, как голова заполняется неприятным мрачным восприятием действительности. Кажется, друга он все-таки потерял, и вряд ли этот спонтанный лихорадочный порыв гейства стоил того.