***
— Ты проебался, Сехун. — выдохнув дым, Исин затушил едва начатую сигарету о заполненную стеклянную пепельницу у компьютера. Следователь стоял у шкафчиков, опираясь на них и держа в руках мобильный. — И как ты так долго удержался на посту главного следователя? — Заткнись. — Подставить гражданского, тяжело ранить преступника, не разобраться с делом пропавшего… О Сехун, ты вверх профессионализма. Я буду ждать, когда ты со свистом отсюда вылетишь. — Цзытао говорил, что родителей у До нет. А оказывается, что есть. — пробормотал Хун, пропуская слова Исина мимо ушей. — И зачем было врать? Копошение и шорох что-то делавшего Исина напрягали и раздражали и без того злого Сехуна, но выгонять его он пока не торопился. Иногда китаец мог выдвинуть неплохие идеи или даже помочь следствию, что, конечно же, оставалось в секрете, но сейчас Сехуна бесило все: и помощь Исина, и любые его попытки задеть и оскорбить О. Когда в дверь постучали, Хун, не оборачиваясь, бросил громкое «войдите», и в комнату зашел Ким Чунмён — помощник Сехуна. — Так, сразу к делу, Сехун. — Ким кинул быстрый взгляд на Исина, но Сехун кивнул, мол, продолжай. — Хуан в тяжелом состоянии, но мне сказали, что «он вроде как должен выжить». Разрешение на допрос мне дали, но сказал он очень мало. Он назвал имя какого-то Пак Чанёля, но нужно пробить по базе. Я без понятия, кто это. — Так займись этим! Чунмён коротко кивнул и, не попрощавшись, вышел из кабинета под задумчивый взгляд Исина. Сехун сердито ударил ладонями по столу и смахнул с него испорченные листы, случайно задев и пепельницу. В неясном злом бормотании, Чжан услышал, как О снова обвиняет Цзытао и Луханя. — Я думаю это бесполезно. — После короткого молчания Исин покачал головой. — Он вряд ли сказал настоящее имя. — Ты гребанный хирург! — мгновенно огрызнулся Сехун. — Тебе надо копаться в телах, а не в расследованиях, в которых мы сами разберемся. — Отлично, Шерлок, удачи. — Исин фыркнул и стукнул ладонями по креслу, вставая с него. — Но я бы посоветовал сообщить родителям До, что их сын пропал без вести.***
Кёнсу до жгучей боли избил ладони о дверь и теперь просто сидел, прислонившись лбом к холодной поверхности. В горле першило и саднило от криков, осталось только болезненно и противно хрипеть уже настолько надоевшее «Чанёль». Чего он только не кричал: посылал его проклятиями и оскорблениями, мольбами и просьбами, но остатки здравого смысла подсказывали, что крики так и останутся в этих стенах. Отчаяние, уже даже не стыдливое, а от желания выбраться скребло по оголенными нервам, и Кёнсу выл оттого, что он так облажался. Глупо попался на лжи и сам связал себе руки. Он не думал ни о ком, когда ощутил очередной приступ малодушия от желания умереть. Когда остался один, запертый в четырех белых стенах, как в психушке, ему оставалось лишь крутить в голове кусок воспоминаний о изнасиловании, из-за которого теперь любое прикосновение отдавало липким и мерзким ощущением чужой похоти на себе. Чанёль игнорировал ненависть Кёнсу, заставлял давиться его любовью, и Кёнсу отчаянно хотел думать о чем угодно, но возвращался именно к этому. «Ты любишь меня и сейчас я заставлю тебя в этом признаться» Кёнсу зло ударил сжатыми кулаками по двери, игнорируя новую вспышку боли в руках. Он сам был словно один комок сплошной боли, как внутренней, так и внешней, и если с болью Кёнсу справиться мог, то с ее источником — нет. Чанёль видел его насквозь, и даже пойдя на такую низость, как мнимая влюбленность, подобие стокгольмского синдрома, Кёнсу не смог справиться. Оставалось либо смириться, либо довести Чанёля до точки невозврата. Месяц назад он думал, что его спасут. Полмесяца назад ему казалось, что он сможет перетерпеть Чанёля. А теперь откровенно хотелось сдохнуть. Назло Чанёлю и его сумасшедшей любви.***
Кёнсу почувствовал себя загнанным лютым зверем, когда Чанёль зашел в подвал. Забившийся в угол Кёнсу, смотрел на него пренебрежительно, словно уже ничего не боялся, и бросал немой вызов. Чанёль не оценил. Он медленным шагом шел до вжимавшемуся в угол Кёнсу, в ответ на его взгляд одаривал недовольным прищуром. Присутствие Пака действовало на Кёнсу, как на быка красная тряпка, заставляя все эмоции обостриться и в злобе бросаться на него. Но пока Кёнсу только мог кидать ненавидящие взгляды. — Значит, — сухим, почти безразличным тоном говорит Чанёль, — все это было концертом. Ты пытался обмануть меня. — А ты думал что? Что я полюблю тебя? На что ты надеялся, ублюдок ты больной?! — Кёнсу как змея с ядом выплевывал слова, осознанно попадая по больным местам Пака. — Что я брошусь в твои объятия и мы счастливо укатим куда подальше?! Чанёль резко поднял возмущенного Кёнсу с пола, вцепившись в его локоть, и, размахнувшись, ударил его. Вложив в удар силу, взбешенный Чанёль не ожидал, что его поведет и тот треснется затылком об стену. Но даже это не отрезвило Пака, наоборот, захотелось причинить еще больше боли, и он откинул вялого Кёнсу от себя, с жадностью ловя полувсхлип, полустон боли. Кёнсу зажмурился так, что перед глазами появились белые пятна. Во рту, с разбитой губы собралась кровь, но вся боль была в затылке, она пульсировала медленно, как горячая смола, разливалась по всей голове. Это было совсем не так, как в прошлый раз. Тогда было не так больно, тогда Чанёль не был таким обозленным, тогда он не ударил его кулаком… Кёнсу не доставил Чанёлю такого удовольствия и заставил себя сглотнуть собравшуюся во рту мерзкую кровь. — У тебя есть еще шанс извиниться. Мы забудем то, что произошло, и все снова будет нормально.