This bitter Earth

В конце концов Гилберт принял решение полететь в багаже самолёта вместе с Прубердом. Оставлять его в одиночестве нельзя, да и Гилберту сама мысль о том, чтобы провести несколько часов рядом с Брагинским пугала. Пускай он его не видит и сделать тоже ничего не может (хотя, кто его знает, Брагинский хоть мертвого из могилы достанет, а уж призрака наверняка может заставить снова умереть) Тут была куча однотипных сумок, среди которых Байльшмидту пришлось потесниться. Пруберд неспокойно оглядывался по сторонам, рассматривая по соседству клетку с щенком, порода которого была одной из любимых у Гилберта. Немецкая овчарка. Щенок недовольно рычал на Пруберда, пытаясь пролезть лапой сквозь решетку клетки, явно желая поиграть, а не сидеть взаперти. Он почему-то напомнил ему о Людвиге, который в детстве был очень похож на этого щенка. Будучи ребенком, он постоянно рвался на улицу играть с мальчишками, до конца еще тогда не понимая, что он страна, и позволить такое удовольствие себе не мог. Боссы зачастую наказывали стараться как можно реже выходить на улицу и вообще всячески избегать любых отношений с обычными людьми. Поэтому Людвиг сидел взаперти, лишь изредка выходя на улицу, и то для того, чтобы приехать на очередной отчёт к боссу. Отчего точно так же злился, как и этот пёс. А потом он быстро вырос и стал обычным Людвигом, чрезмерно серьёзным и холодным к простой жизни. В остальном же дорога прошла спокойно, полет показался Гилберту не особо долгим, учитывая то, что он быстро заснул, сидя на одной из сумок. Проснулся он, лишь когда самолёт окончательно приземлился, и за багажом стали заходить работники аэропорта, чтобы отдать их своим владельцам. Птиц тогда истошно защебетал, и сон без снов тут же прервался. Брагинский уже поджидал работника, и тот ему быстро вернул клетку. После чего широкими шагами он пошел на выход, затем прямиком к своей машине. Как же Гилберт боялся вновь очутиться в России. Уж тем более в Москве, с которой связано множество страшных воспоминаний, которые он старался вычеркнуть из своей памяти. И вот он вновь тут. Подумать только, совсем недавно город подвергался постоянным бомбардировкам, и половина его населения была просто уничтожена, но теперь, глядя из окна машины Брагинского, Гилберт видел обычную спокойную жизнь. Ясное голубое небо нависало над городом, здания восстанавливались, люди суетливо шли по делам, многие с улыбками на лицах. Казалось, будто войны и не было. Не было ни черного дыма, что клубами возвышался над городом, ни того огня, что поглощал здания, ни истошных криков, что теперь всегда отдавались в голове у Гила, стоило только воспоминаниям забрести в те страшные дни. Неужели все так быстро забыли о том, что было несколько лет назад, неужели память людей больше это не тревожит?.. Они заехали в небольшой двор, где и остановились около неприметного двухэтажного здания оттенка горчицы. Он бы не отличался ничем на фоне остальных в точности скопированных с окружающих его домов, если бы не окна. Несмотря на то, что день был солнечным и жарким, все окна дома были плотно зашторены, а форточки закрыты. Будь Гилберт обычным человеком, он ни за что бы не приметил такую деталь, хотя она ясно давала понять, что Брагинский просто лишний раз не хочет светиться, либо же… есть другая причина? Брагинский достал клетку с заднего сиденья, и этого времени Гилберту хватило, чтобы выскользнуть наружу и не остаться взаперти темно-синего лакированного Москвича в полнейшем одиночестве. Стоило ему только выйти из салона автомобиля, как по телу пробежался сильный холод, как будто на дворе вовсе и не лето. Холод, пробирающийся до самой глубины души, наводящий панику, создающий впечатление, что за тобой вот-вот кто-то начнет гнаться, чтобы забить до смерти (хотя, куда еще больше умирать), потому что ты в этом городе и стране враг. Враг, разрушивший когда-то все, который слишком быстро умер, и за это его в наказание должны преследовать такие же призраки, как и он сам. Он мотнул головой, отгоняя подобное в закрома воображения. Гилберт чувствовал и знал, что где-то бродят другие призраки. Хоть ни одного он еще сам не видел, но это не мешало ему ощущать еще чье-то холодное присутствие поблизости, следующее за ним по пятам. Он решительно ступил на порог, остановился рядом с Брагинским, что вот-вот должен был открыть дверь, но тут через плечо русского Гилберт приметил маленькую девочку лет семи в зеленом сарафане. У нее было милое девичье личико с ямочками на щеках и длинные вьющиеся каштановые волосы. Но самое странное было в другом — в её больших, словно кукольных, глазах. Они смотрели прямо на Гилберта, и его взгляд невольно пересекся с взглядом девчонки, после чего улыбка растянулась на её лице, делая ямочки еще больше. Казалось, будто они раньше до этого где-то встречались, очень давно. Но этого не могло быть, так ведь? Дети же растут. Все это длилось, словно вечность, будто время кто-то остановил. Но щелчок отворившегося замка и писк Пруни напомнили о том, что нужно зайти в дом, иначе Байльшмидт вновь останется на улице. Пришлось проститься с девочкой, чей взгляд надолго впечатался в память. И он тут же очутился словно в ином мире, как только, едва зайдя за порог, услышал ласковое: — Ваня, это ты? *** — Да, Оль! — громко ответил в пустоту коридора Брагинский, снимая туфли и меняя их на тапочки. — Я наконец-то вернулся из этого ада. К нему навстречу вышла Оля, одетая в цветастое платье и в не менее цветастый фартук. В руках она держала большую поварешку, что делало весь ее вид очень домашним. Из кухни доносился чудеснейший запах чего-то очень вкусного. — Почему ты так долго? — милое выражение лица украинки сменила хмурость. — Я ведь говорила не задерживаться в этом проклятом месте. Сам знаешь, что ожидать от немцев можно только ножа в спину… Девушка недовольно тюкнула Брагинского поварешкой по голове. — Ай! — русский тут же прижал руку к ударенному месту, и улыбнулся еще шире. — Ну ладно тебе, перестань, Оль. Что они нам могут сделать, ты подумай только. Гилберт мертв, Людвиг сам на грани. Видела б ты, как этот поганец исхудал. Он вообще не в состоянии что-либо делать, тем более против меня, и, думаю, он скоро станет таким же, как и его покойный братец, земля ему пухом. Хотя, если честно, мне плевать. То, что нужно мне было сейчас, я получил. — И ради чего вся эта поездка? Очередная бумажка, которую просто нужно подписать? — Оля закатила глаза. — Ты слишком много работаешь, пора бы уже… — Тшшш, — Брагинский поднес палец к губам, давая знак Черненко замолчать. — Закрой глаза, — сестра Брагинского послушно закрыла их, в ожидании улыбнувшись, а сам он отошел от клетки, что все это время прикрывал. — Тадам! Открывай. Как только Черненко открыла глаза, то увидела перед собой большую клетку, в которой был Пруня. Он внимательным взглядом изучал украинку, что сначала удивилась, увидев птицу, а потом широко улыбнулась, и в глазах загорелся радостный блеск, который обыкновенно бывает у ребёнка, которому дарят игрушку. — Какая прелесть! — воскликнула девушка. — Откуда ты взял её? — Его, — сделал поправку русский. — Это мальчик, Пруберд зовут. — Что-то знакомое…-задумалась девушка. — Угу. Это ведь канарейка Гилберта, разве ты не помнишь, как он постоянно раньше носился с ней везде? Данная информация ввела Черненко в ступор. Теперь она уже смотрела на брата взглядом, в котором отчётливо читался вопрос «какого черта?», а Брагинский в ответ лишь отвечал натянутой улыбкой. -Ты сейчас серьёзно? Скажи, что ты пошутил, иначе я убью тебя этим половником. — Стоп-стоп-стоп, не надо таких радикальных действий. Да, это на самом деле птица Гила. — Убью… — Да подожди ты, дай объяснить. Людвиг сам попросил забрать его, говорил, что слишком уж напоминает о брате. С каждым его словом Черненко становилась всё злее и злее, и вот от милого выражения на лице не осталось и следа. — Говорил, что чуть ли не в петлю уже лезет, видя его. Ну я и решил взять, не Джонсу же отдавать… — Я не пойму, ты что, собираешься каждой чужой просьбе потакать?! — украинка вспыхнула от ярости. — Они нам, значит, войну, а мы им после этого еще и помогаем, — казалось, что слова о том, что девушка убьёт брата вот-вот перейдут в действия. — И ты уже заколебал этими разговорами о Джонсе! Подумай своей дурной головой, на кой-черт бы ему сдалась птица? Ты о нас не подумал, когда вез эту канарейку сюда? Наташа вон только на ноги более-менее встала, а ты хочешь, чтобы она опять свалилась в постель? Улыбка тут же сползла с его лица, он поник. Лишь только сжатые в кулаки руки дали понять, что он сейчас ничуть не менее зол, чем его сестра. — Как лучше хотел, — тихо выговорил он, пройдя мимо Оли в комнату. Птиц остался в руках девушки, всё так же внимательно глядя на неё. — Ну и что мне теперь делать с тобой? — грустно вздохнула она, уходя на кухню вместе с птицем.