This bitter Earth

Что мог предпринять Гилберт? Да, собственно, ничего, кроме как носиться вокруг машины, истошно вопя на всю улицу (хотя, кто его услышал бы?), пока Людвиг пытался ее открыть ключом. Проблема была лишь в том, что он никак не мог попасть ключом в замок: рука то и дело промахивалась, ключ попадал куда угодно, но только не в чертов проем, от чего черное лаковое покрытие буквально новенькой машины было безнадёжно испорчено. — Твою мать, как ты поведешь эту чертову машину?! — Гилберт рвал волосы на голове. - Не надо ко мне на этот свет, тут очень плохо! — Где мой шофер?! — начал кричать Людвиг, кидая на пол ключи и начиная в ярости топтать их. — Да остановись же ты! Все могло закончиться трагедией, унесшей несколько жизней (не обезумевшего олицетворения страны, так обычных людей точно), но случилось невероятное. Когда Байльшмидт младший выходил из дома, то он оставил дверь настежь распахнутой. Прошло некоторое время, и вот Людвиг уже вставил злосчастный ключ, но тут из-за распахнутой двери появляется никто иная, как желтая канарейка, именуемая Прубердом. — Пруня? — одновременно развернув голову по направлению к дому, с удивлением смотрели они на птицу. Она целенаправленно летела прямо к Людвигу. Наконец, присев на его голову, она начала нещадно клевать его прямо в макушку, будто понимала, что дебилу, а к тому же пьяному, нельзя за руль. Но Людвиг превзошел все ожидания: выхватив из-за пазухи пистолет, он начал палить из него во все стороны. Проснулись жители улицы от выстрелов. Зеваки с балкончиков смотрели на это представление с хохотом, пока кому-то пуля не залетела прямиком в стекло. Тогда поднялись возмущенные возгласы, кто-то позвал полицию, которая по прибытию забрала сопротивляющегося Людвига. На том эта канитель кончилась, ее зрители разошлись по домам. Все это время Гилберт был очень зол, и на то у него были причины: его Пруберда чуть не прикончили, какого хрена этот малолетний ублюдок творил?! Естественно, после такого, он не хотел и близко находиться с братом, пока его ведут в участок. Но когда все закончилось, он понемногу пришел в себя и, встав со скамьи, направился к открытой двери дома. Желтая канарейка полетела вслед. Удивительно, но прямо с порога Байльшмидт начал замечать пустые бутылки. Везде творился откровенный бардак, какого он еще ни разу не видел: перевернутый стол, несколько поломанных стульев, разбитый чайный сервиз, некогда подаренный на день рождения Пруссии и множество, множество разноцветных бутылок пива (да и не только его) валяющихся по всему полу. Разлитое вино напоминало кровь, как от резни, воняло спиртом и еще какой-то дрянью. А еще окурки сигарет, которые Людвиг отродясь не курил, были затолканы в бутылку русской водки. Оригинально, нечего сказать. В гостиной все обстояло еще хуже. Диван вспорот, на столе валяются таблетки морфина и журналы с женской порнографией, все перевернуто вверх дном. Мерзость. Он поднялся на второй этаж. Сначала зашел в ванную. И тут же вышел: столько блевотины вызвало у него самого тошнотворный позыв, и он поспешил уйти оттуда подальше. Потом пошел в комнату младшего. И тут порнуха, и шприцы, столь же пустые, сколь и эти бутылки под кроватью. По меньшей мере он нашел около 25 бутылок одного только пива. Ему было до жути мерзко от всего этого. Гилберт и сам, бывало, напивался до состояния пропавшего вюрста, но тут все настолько понамешанно, что он удивился, как Людвига просто не вывернуло наизнанку, и он не умер от этого. За всем этим он как-то и не заметил, что Пруберд следует по его пятам. Он как-то был слишком шокирован. И увидел птицу лишь, обернувшись, тогда, когда она начала громко чирикать. — Пруня? В ответ канарейка замолкла. — Ты чего? Пруберд склонил голову влево и чирикнул. — Ты, что ли… О, Господи! Скажи, что мне не мерещится, — глаза Байльшмидта стали похожи на две монеты. Он их потер. — Чик-чирик. Птица начала кружить вокруг Гилберта. И, да… Байльшмидт начал плакать. От счастья. Его слышат.