Маленький зайчонок

      *** День первый ***       Теперь прекрасно понимаю, как себя чувствовали заключенные тюрьмы Алькатрас, каждый божий день с тоской наблюдая за кипящей яркими красками и переливающейся миллионами огоньков жизнью шумного солнечного города, находящегося, вроде, и так близко, всего-то через залив, и одновременно так далеко. Кажется, вот она свобода, такая соблазнительная в своей мнимой доступности, завлекающая и очаровывающая, благоухающая свежестью теплых дождей и наполненная жаркой дорожной палью, оглушающая разнообразными переливами не засыпающих улиц и утопающая в тихом стрекоте сверчков в мягкой местами выгоревшей траве. Нестерпимо близкая и желанная. Но, когда протягиваешь руку, желая окунуться с головой, познать ее глубину в полной мере, лишь упираешься в проржавевший мертвый металл гладких решеток, буквально ощущая их невыносимую горечь вперемешку с едким привкусом отчаяния, отдающего пеплом во рту.       Вот только я никакая не особо опасная преступница, на счету которой не одна унесенная невинная жизнь, а самая обычная школьница со своими пускай и глупыми, но желаниями и мечтами, которые в одночасье были на глазах безжалостно стерты в поблекшую обожженную пыльцу, осевшую острыми кристалликами на кончиках пальцев как ежедневное колкое напоминание о прежней жизни.       Но как бы горячо я не любила пожалеть себя, проклиная нескончаемую несправедливость судьбы, сейчас это была совершенно неподходящая для этого ситуация, а впасть в апатию и обливаться слезами в лучшем духе эмоциональных сериальных девиц можно будет и потом, лишь бы выбраться от этих ненормальных фанатиков.       Спустя пару часов, если верить антикварным позолоченным часам на толстых резных ножках, тикающих настолько громко, что с каждым новым движением витиеватых стрелок по круглому циферблату все больше возникало желание вдребезги разбить их о стену, от сложившейся ситуации в горле удушающим захватом образовался предательский ком. Единственно возможным и одновременно безумно рискованным выходом представлялась лишь дверь, как бы абсурдно это ни звучало, так как вариант с окном, спрятавшимся как провинившийся маленький ребенок за тяжелыми несуразными портьерами, оказался с первых же мгновений катастрофически провальным – это был примерно этаж так третий-четвертый, поэтому, если бы я даже все-таки и решилась сигануть вниз, задвинув на задний план осторожность и здравый смысл, то точно бы вся переломалась, да и убежать не смогла бы – вокруг лишь глухие светлые стены небольшого тупичка.       Необдуманные, спонтанные действия сейчас не принесут ничего хорошего, а, возможно, и вообще будут стоить мне жизни, поэтому остается только, не привлекая внимания, наблюдать за обстановкой.       *** День второй ***       - Здравствуй, - испуганно вздрагиваю, тут же почувствовав, как кончики пальцев в один миг неприятно сковывает внутренний холодок, когда в давящей непомерной тяжестью тишине отвратительной в своей вычурности комнате раздается приятный мелодичный голос.       Если бы меня в данный момент кто-то попросил описать стоящую на пороге девушку, то я не смогла бы проронить и слова, потому что ни одна фраза ни на одном языке мира не смогла передать всю невообразимость ее неземного будто сотканного из небесных переливающихся нитей образа, прозвучав, скорее всего, отвратительно пошло и плоско. Она была сродни стихии, необузданной, разрушительной, дикой как языки бушующего открытого пламени, плескавшегося раскаленной жаркой магмой на дне алеющих умирающими закатами глаз, и одновременно невероятно влекущей в свои ласковые раскрытые объятия, соблазняющей непознанной глубиной таящихся где-то внутри покоя и тишины, словно безбрежный далекий океан манит неприкаянные мятежные души моряков. Окутанная утренними молочными туманами шелковистой нежности и некого благоговения, струящаяся неторопливыми кристально чистыми величественными водопадами, искрящаяся белоснежными снежинками на верхушках вековых гор.       Истинное воплощение совершенства, от которого перехватывает дух и пропадает дар речи.       - Меня зовут Челси, - полные чувственные губы, кажется, нежнее бархатных сочных лепестков розовых как воздушный клубничный крем на торте камелий, дрогнули в какой-то немного осторожной, но приветливый улыбке.       - Вильгельмина, - неуверенно киваю в ответ и делаю несколько маленьких шагов навстречу. В отличие от увиденных ранее обитателей этого странного места, от которых до сих пор остался какой-то неприятный ядовито-горьковатый осадок, она совершенно не вызывала того чувства необъяснимого отторжения и непонятного страха быть запачканной одним лишь взглядом.       - Ты, наверное, голодная, - девушка только приподняла гладкий металлический колпак с подноса, который до этого с поразительной легкостью держала в руках, будто он был сделан из невесомых полированных пылинок, а мой желудок уже весь болезненно сжался в сдавливающих ощутимыми клешнями спазмах и неприятно прилип куда-то к позвоночнику.       Она вне всяких сомнений располагала к себе, окутывая собеседника полупрозрачной кружевной вуалью приятного немного сонного спокойствия, но... Всегда и во всем есть это противоречивое, с жестокостью и хладнокровием перечеркивающее остальное «НО». А как же может быть иначе. Сейчас "НО" заключалось в том, что это прекрасное создание с ликом древнегреческого божества как и остальные обитатели этих холодных давно погрязших в липкую дрему стен ничуть не меньше представляла собой опасность и никак уж не могла помочь мне сбежать.       *** День третий ***       Крики. Настолько пронзительные, что их было отчетливо слышно даже в этой комнате за наглухо закрытой дверью, с гортанными надрывными хрипами и внутренним влажным бульканьем, переполненные невыносимой разрывающей естество болью, от которой несчастные захлебывались своими же сконфуженными одинокими стонами отчаяния и жалостливыми почти детскими всхлипами, постепенно стихающими на последние прерывистые поверхностные вздохи.       Говорят, мы приходим в этот странный непостижимый мир одинокими несформированными огоньками-душами, чтобы пройти неведомый витиеватый лабиринт жизненного пути, в конце которого каждого смиренно и терпеливо дожидается своя собственная вечность. Но у кого-то устланная махровым красочным ковром судьбы тропа незаслуженно коротка и, как бы ты не ухитрялся, непременно ведет к бурлящей жаром смрадной агонии кровавой купели, где само небо, не выдерживая, оглушительно рассыпается над головой миллионами тускнеющих осколков, а багровые реки утаскивают в непроглядную бездну к древним как сама Вселенная чудовищам.       Слишком жестоко.       Когда вчера Челси довольно-таки скупо и предельно сжато рассказала о том, что это за место, и кто все эти неприятные личности, я сначала совершенно не поверила, решив, что она просто так пытается разрядить напряженную обстановку не совсем удачными шутками. Но дело в том, что она даже и не думала смеяться, смотря на меня со всей серьезностью.       Я всегда относила себя к разряду достаточно скептически настроенных людей, старающихся найти логическое объяснение происходящему и предпочитающих лично увидеть все собственными глазами, нежели доверять исковерканной неточной информации, ведь человеку свойственно приукрашивать действительность и вносить, по его мнению, наиболее верные коррективы. Для меня попросту не существовало чудищ, так красочно и устрашающе описанных во многих современных книгах или демонстрируемых в, скажем честно, крайне посредственных фильмах ужасов, ведь настоящими монстрами являются не выдуманные призраки-маньяки с гигантскими ножами, кромсающие всех направо и налево под тревожную музыку, и не озлобленные молочные сгустки по неосторожности потревоженной подростками-недоумками души. Нет, это даже звучит как-то нелепо. Истинных монстров мы наблюдаем почти каждый день, проходя мимо и не заостряя особого внимания при столкновении, всячески взаимодействуем с ними, а иногда и смотрим на них в отражении.       От того и слова Челси были поначалу восприняты как посторонний ничего незначащий шум, не вызывающий и капли интереса. Кажется, напрасно. Теперь-то уж я в этом очень хорошо убедилась.       Просто так сидеть в этой неприятной, впитавшей подобно губке липкий сгустившийся в углах мрак дворца комнате и безропотно ожидать непонятно чего было бы несусветной глупостью и явным расточительством, ведь, возможно, более подходящего шанса может и не представиться, поэтому осторожно на цыпочках как какая-то воровка, пробравшаяся в чужой дом за легкой наживой, подхожу к двери, припадая к той ухом, и, не услышав ничего, кроме продолжавших сотрясать древний шероховатый камень прочных стен растекающихся вязкой кровавой патокой криков, тихо выхожу в длинный абсолютно пустой коридор.       Надорванный неполноценный вдох, от которого легкие покрываются тонким, но одновременно и неимоверно тяжелым свинцовым напылением паники с резными узорами трескучих морозных завитков. Хриплый кромсающий горло миллионами тонких заточенных лезвий выдох.       Страх – самое сильное и практически неискоренимое чувство на всей нашей планете; чувство, толкающее людей на поистине отвратительные, ужасающие поступки; чувство, способное одновременно и сковать своими прочными тисками, вводя в моментальный ступор, и мобилизовать организм, подстегнув к невероятным вещам. И сейчас он до краев заполняет меня изнутри, проступая на кончиках пальцев колючим холодком, отдаваясь мелкой дрожью в ногах как у новорожденного олененка, пытающегося сделать свой первый неуверенный шажок в этом мире, в то же время накрывая жаркой бурлящей лавиной снаружи, грозясь иссушить своим безудержным диким огнем до последней клетки.       Я бесконечно долго плутаю нескончаемыми не отличающимися ничем друг от друга коридорами старинного замка с таящимися в мелких трещинках и закоулках искаженными тенями, тянущими свои крючковатые пальцы в попытках выбраться, отчаиваясь с каждой утекающей подобно стремительному горному ручью минутой все больше, пока неожиданно не оказываюсь в просторном холле. И время на какое-то мгновение будто прекращает свой мерный ход, застывает причудливыми пузырящимися фигурами подобно остывающей магме, а вокруг переливающимися золочеными искорками растекается волшебство. Здесь все: и высокие сводчатые потолки, больше похожие на перевернутые глиняные пиалы с топленым молоком, и натертый до ослепительного блеска паркет из темного благородного дерева, напоминающий огромную рифленую плитку шоколада, и шероховатые каменные стены с едва заметным потускневшим от времени орнаментом – купалось в мягком солнечном свете, стеснительными ленточками пробивающимся через мутные решетчатые витражи, жадно поглощало его и одновременно излучало. Но все это быстро стало незначительным, поблекло как давно опавшие резные наряды уснувших обнаженных деревьев поздней осенью и потеряло свою значимость на фоне действительно самого главного на данный момент – слегка приоткрытой высокой двустворчатой двери с грубым почерневшим металлом старых замков, за пределами которой слышался шум оживленных итальянских улочек.       Слышалась свобода.       - Набегалась? – за спиной неожиданно раздается полный неприкрытой ехидной насмешки низковатый порыкивающий голос, от которого внутри все покрывается ребристой коркой льда и начинает потихоньку трескаться, причиняя почти ощутимую боль.       А я была так близка.       Тихие медленные шаги отдаются в висках звучным поминальным набатом, отсчитывающим последние секунды рассыпающейся обожженной пепельной пыльцой надежды, остающейся грязными разводами на кончиках пальцев, пока не стихают, а затылок не обдает неприятным колким холодом, смешанным с тут же прилипающими сгустками чего-то первобытно темного и невероятно голодного.       - Тебе в детстве не говорили, что убегать нехорошо, ммм? – грудной, полный смертельного яда голос заполняет своими ртутными парами мою грудь, оседая полупрозрачной скрипучей пленкой на ребрах, заставляя сжиматься всем телом, чтобы стать как можно меньше под этим натиском.       Чуть ли не до хруста и треснувшей кожи на фалангах сжимаю пальцы, оставляя на заледенелых ладонях наливающиеся кровью глубокие полумесяцы от ногтей, и, резко сорвавшись с места, бегу вперед к заветной двери и… со всей силы налетаю на высокую словно выточенную из камня фигуру.       - Далеко собралась? – необычайно яркие, выделяющиеся на бледном хищном лице, но полностью поглощающие любой свет своей пугающей венозной радужкой, пачкающие липким мраком при каждым брошенном взгляде глаза пристально и даже с неким любопытством следили за мной как за бегающей мышью в прозрачном лабиринте пластмассовых трубочек.       Это жестокая игра, в которой никогда не было и не будет ни победителя, ни проигравшего, а существует лишь опытный кукловод с омытыми в чужой крови руками, со скуки развлекающий себя, то до упора натягивая нити очередной куклы, то на время давая той мнимое послабление.       И я по воле случая оказалась замешанной в этой игре.