Цветы на пепелище

Леви уже давно сошел с ума от смертей, от потерь, от бесконечной боли, преследующих его уже много лет, поэтому очередного каприза своего сломанного мозга почти не боялся. Это ведь Микаса, та самая Микаса которую он знал всю свою жизнь, с которой играл, когда девочка была маленькая, которая смешно морща носик дарила ему одуванчики, сорванные в лесу. И он любил Микасу, любил ее абсолютно любой. Тихой и усталой после очередной битвы, с тяжелым, прожигающим взглядом, резкую, грубую, скрывающую за недовольством страх, осадком оставшийся на душе. Холодной и равнодушной, не проявляющей ни грамма эмоций, с застывшим лицом и поджатыми губами, когда она была в полнейшей ярости, с горящими потусторонним светом глазами. Он любил ее, когда она, выплескивая наболевшее, орала, срывая голос, не стесняясь слез, била без разбору кулаками, стараясь сбежать подальше от реальности, и смотрела со странной, отдающейся болью в душе, безысходностью. А еще Леви любил, когда она забиралась ночью в его кровать, и он, просыпаясь, заставал рядом сопящий сверток из одеяла и простыни, с торчащими из него волосами. Любил смотреть на ее умиротворенное лицо, расслабленное, без вечных складок над переносицей и морщинок в уголках глаз. Он перебирал пряди ее тонких мягких волос и улыбался, когда девушка просыпалась, забавно жмурясь. Смотрел на нее, когда она вдохновленно о чем-то рассказывала, наполняясь жизнью, светясь изнутри. Но, пожалуй, больше всего капрал любил смотреть на нее, когда они выходили на тренировочную площадку. Потому что там она оживала, все маски стекали, обнажая огненную, живую натуру. Она становилась азартной, резкой, яркой, смеялась, она сражалась, стараясь задеть его всеми возможными способами, становилась подобна мечущемуся пламени, танцующему, вспыхивающему с каждой секундой все ярче. Мужчина улыбнулся, поправив обычную серую футболку. Сегодня был один из немногих выходных дней, который они решили посвятить тренировке. По этому случаю были сняты даже крепежи от УПМ, уступив место простой и удобной одежде. Микаса сняла свой красный шарфик, решив, видимо, шокировать остальных кадетов. Неудобная сковывающая движения рубашка тоже валялась в стороне, а на девушке были только свободные черные брюки с высокими форменными сапогами, да короткий спортивный топ, открывающий вид на руки и подтянутый живот. И на многочисленные, пусть и не слишком яркие, шрамы, которые остались с вылазок. Она ухмылялась весело, задорно, вызывающе; щурила по-кошачьи невозможно-золотые глаза... Ей доставляло просто неописуемое удовольствие вот так непринужденно и свободно вести себя, показывать чувства и эмоции. - Начнем, тайчо, - встать в обычную стойку для спарринга - они давно отучились с головой бросаться в бой - пара кругов, присмотреться, искать ошибки соперника. Быстрое схождение. Обмен ударами. Блок. Удар. Снова блок. Разойтись, все так же смотря друг другу в глаза, медленно двигаться, плавно перетекая из одной позиции в другую, словно танцуя древний как сам мир танец. Как же они бывают похожи, копируя движения друг друга, подмечая малейшие недочеты, спеша подловить... Но не для того, чтобы победить, чтобы уложить противника на лопатки. Нет. Этот спарринг для удовольствия, для того, чтобы кровь кипела в жилах, чтобы глаза сверкали, а на бледных щеках выступил румянец, чтобы липкий пот тек по спине, оставаясь, впрочем незамеченным. Потому что отвлекаться нельзя, и они снова и снова сходятся, обмениваются короткими, быстрыми ударами, почти прижимаясь друг к другу, но отскакивая в последний момент, словно боясь обжечься, постепенно наращивая темп. Вскоре они просто летают по поляне, стремительно, не останавливаясь больше ни на мгновение. Так легко наслаждаться боем, когда твой противник понимает тебя, понимает каждый твой шаг, когда ты сам знаешь, что будет дальше, предугадываешь, когда понимаешь, что на удар будет поставлен блок, что... Возможно, что не придется убивать? Они не знают, но это не мешает им наслаждаться боем, пока... Пока опыт не побеждает талант и молодость, и Микаса не оказывается прижата к горячему телу с перехваченными руками. Она дергается раз-другой и обмякает, признавая поражение, приседает на мгновение после того, как хватка разжалась, жадно хватая ртом воздух: пряный, густой, невообразимо вкусный, прокатывающийся спасительной волной по легким, будто она не дышала во время схватки. Но тут же поднимается, откидывая волосы с лица небрежным движением, с привычной уже холодностью на лице, потому что их уединение нарушили. Капрал хмыкает, тоже становясь вновь высокомерной сволочью, набрасывает на плечи подчиненной свой пиджак, захваченный из комнаты. Естественно, лишь для того, чтобы разгоряченная девушка не простыла. - Рядовые? - вопрос как насмешка, Йегер и Арлерт смотрят в землю, словно стараясь слиться пейзажем, Кирштейн уверенно роет себе могилу, оглядывая фигуру уставшей Аккерман. А та, будто не замечая, спокойно смотрит на них, стирая кровь, выступившую из разбитой губы, морщится, кланяется в благодарность за хорошую тренировку и лукаво сверкает золотыми глазами из-под длинных ресниц.