Цветы на пепелище

Он следил за ней с того самого момента, как она попала в Разведкорпус. Такая молодая и несмышленая, пожалуй, особо удивительным было то, что никто не угадывал в ней семнадцатилетнюю девушку. Микаса было довольно низкой, с красивой фигурой, короткие волосы всегда были распущенны, а лицо она прятала в шарф, что не позволяло узнать ее возраст. Она была великолепной актрисой. В этом Леви убедился уже давно. Презрительный взгляд тут, недовольство там, холодное дружелюбие с Армином и щенячье обожание Эрена - все удавалось ей великолепно, кадеты видели в ней лишь равнодушную девушку с железными нервами, помешанную на младшем брате. То, как она разыграла ярость, ненависть и волнение в зала суда, было просто великолепно. Никто и не понял, что большая часть была притворством и вечером того же дня, всего через несколько часов после грозной тирады о том, какой же капрал гад, Микаса гуляла с ним по крышам, весело болтая и жалуясь на глупые проблемы с соседками по комнате. Но и плюсы были: никто не смотрел дальше, считая ее именно такой, никто не обращал внимания на то, что капрал иногда бывает с ней чересчур снисходителен и может даже улыбнуться, когда думает, что никто не видит. Тем более, после ее перевода у них появилось больше времени на общение и тренировки. И, естественно, никто и никогда не осмеливался пролазить к ним в казарму, отдельную казарму выделенную специально для Элитного отряда. А там делать можно было что угодно, там они вместе убирались, чистили форму, готовили ужин. Сидели за одним столом, болтая о всякой ерунде и нахваливая чужие кулинарные таланты. Смеялись, подшучивали, держались за руки, смотрели на пламя камина, попивая горячий шоколад. Это было их время, время, которое они проводили только вдвоем. Конечно, иногда заглядывали сослуживцы капрала, сам командор (прим.: если речь об Эрвине, то он командор), часто забегала Ханджи, сверкая безумными глазами из-под очков и пытаясь отыскать что-то такое, что указало бы на неформальность их отношений. За этим было смешно наблюдать. Приятно было иногда посидеть за взрослым столом, пообщаться с офицерами и лейтенантами, возможно даже предложить что-то свое, после просмотра схемы будущей вылазки. Ночами их часто отправляли на дежурства, которые, естественно, больше походили на прогулки. Микаса смеялась, рассказывала о своей жизни, что помнила о матери, об отце, слушала рассказы из их жизни. Они часто сидели на крышах, прячась от чужих глаз, смотрели на звезды, на луну… Но вот те ночи, которые можно было провести в казарме, были лишь их. Нет, они не переходили определенной черты, что сама собой встала между ними. Просто просыпаясь от очередного кошмара, Аккерман шла к Леви, почти всегда заставая его не спящим, заваленным бумагами или просто не способным закрыть глаза. Тогда они или вместе работали, или просто ложились в кровать, заворачиваясь в теплое одеяло. Тогда сон приходил быстрее, позволяя им отдохнуть от кошмаров. Они никогда не говорили о чувствах, не те характеры, не те обстоятельства, просто шли рядом, поддерживали, смотрели в родные глаза в трудную минуту и крепко держали в хватке чужую ладонь. Микаса как прежде улыбалась друзьям из рядовых, сидела с Арлертом, обсуждая свежепрочитанные книги, и улыбалась, какой-то, совершенно особенной улыбкой, которую чаще всего скрывал уже привычный красный шарф. Она наслаждалась свободой, возможностью идти вперед не оглядываясь, не стоять на месте... Чувствовать уверенного в завтрашнем дне человека рядом. Верить... Верить, что, возможно, только возможно, они смогут, не победить, нет, на это надеяться рано, но хотя бы выжить.