Цветы на пепелище

Этот голос. Она помнила его, слишком хорошо помнила, он всегда был с самого ее детства рядом. Так странно, но за это время стал родным, иногда удивительно мягкий, в другое время - строгий, готовый настоять на своем, поддерживающий в трудную минуту. Микаса уже и не помнила, почему так просто слепо доверяла этой теплой руке, сжимающей ее ладонь, этому острому худощавому плечу, на котором так уютно устроилась голова… Капрал Леви… Он всегда был рядом, дружил с родителями, играл со мной, когда я была совсем маленькой. Он перестал приходить после того, как мой отец Джек Аккерман - хотя теперь я и не уверена в истинности имени - погиб. Он служил в разведке и однажды просто не вернулся. Думаю, капрал винил в его смерти себя. Мои родители были военными, поэтому я с детства была в самом центре интриг и политических игр. Моя мама, Изабель, была из хорошо известного дворянского рода, бастард. Это слово навсегда испортило ей жизнь, она скрывалась, пыталась спастись, перекрасила свои красные волосы в черный… Перед смертью она сказала мне, что я должна попасть в семью Эрена Йегера и по возможности сблизиться с мальчиком. «Так нужно, со временем поймешь…» Это были одни из последних ее слов, а еще она запретила мне защищаться. «Притворись слабой, ничего не умеющей. Представь, что ни разу до этого не держала в руках ножа! Ты должна выжить, Микаса!» И я выживала. Выживала с этим напутствием и каждый раз, закрывая глаза, видела ее тело, падающее на землю. Она знала, что умрет, но успела спасти меня, как благородно… Иногда думалось, что лучше бы мама продолжала работать в Разведотряде, возможно, выжила бы… Меня и правда взяли к себе Йегеры - неплохая семья. Избалованный сын, думающий только о себе, немного в нее не вписывался. Мягкой и усталой Карле с золотыми руками, добрыми глазами и неизлечимым пороком сердца нужен был кто-то более покладистый, но она сама была виновата в том, что разбаловала сына и, понимая это, пыталась передать свои знания мне, обучая готовке, стирке, засаливанию мяса и овощей. Доктор Йегер, которого звали Григорий, правда, все по старой памяти кликали «Гриша», был немного не от мира сего. Стоило ему задуматься о каких-то своих исследованиях, как глаза загорались маниакальным блеском, а сам он замирал на месте, ни на что не обращая внимания. У него я училась медицине, штопанью ран, созданию микстур от простеньких заболеваний. Училась отличать лечебные растения от ядовитых, охотиться и выживать в лесу. Училась делать операции, ставить диагнозы даже в самых сложных случаях, бороться за жизнь подопечных, верящих в нас… Училась сообщать самые страшные новости родственникам, смотрела, как он вскрывает трупы, иногда даже ассистируя. Это было неприятно, но помогало понять: «Человек смертен». И со временем удалось свыкнуться и с пустотой во взгляде, и с холодной кожей, лед которой еще долго чувствовался кончиками пальцев, и с восковой желтизной. Я приняла это, Эрен - нет. Он был слишком мал и многого не понимал, предпочитал проводить время в лесу или с друзьями, высматривая разведчиков, возвращающихся из-за стен. Глупость, по-моему, они ведь обычные люди, такие же, как и мы… Что касается меня, я давно решила все для себя. Родители указали мне путь, и я собиралась двигаться по нему: двигаться к победе человечества, к свободе, к тому, что ждет нас за этими стенами, ставшими со временем тюрьмой для человечества. В тот день я сразу поняла, что что-то случится. Утром Григорий отдал мне небольшой тубус с документами, сказав, что сама пойму, кому нужно будет его отдать, попросил присмотреть за сыном… Проницательная зараза прекрасно понимал, что этот мальчишка мне даром не нужен, лишний балласт. Но… У меня был долг перед этой семьей, я не могла отвернуться от них после того, как они приютили беспризорную сироту. Потом этот сон у Эрена… Из-за приказа матери приходилось чуть не в рот ему заглядывать, даже противно становилось, но мальчик, кажется, только сильнее проникался своей значимостью, видя, как я пресмыкаюсь перед ним, подражая собачке, выпрашивающей лакомство. Чувство опасности с каждой секундой становилось сильнее, а после ухода отряда командора Эрвина Смита, вообще завопило благим матом. Хотелось сбежать куда-нибудь подальше и спрятаться, сжавшись в маленький комочек. И тогда пришлось… Я была почти уверена, что Карла не выживет… Но все равно рассказала ей про мечту Эрена выйти за стену Мария. Бедная женщина, как с таким сыном ее больное сердце еще не остановилось? Мы убежали, играли с Армином… Не помню точно, что именно было дальше, громадный титан сломал ворота… Люди кричали, бежали в разные стороны, пытаясь спастись, а этот напыщенный индюк бросился к дому, пытаясь спасти мать, плача и причитая, как будто не он только что ее оскорбил. Та поступила самоотверженно, и если я смогла принять это решение, решение пожертвовать собой ради единственного ребенка, то последний живой Йегер не понял, хотя скорее просто не хотел понимать. Нас отправили на корабль. Корабль, явно не способный вместить всех людей. Мне было жаль их. Их смерти будут напрасными. Мальчишка плакал и вопил что-то про уничтожение, а я отдыхала от тяжелого дня, обрабатывая глубокую царапину на внутренней стороне запястья, вокруг которой уже запеклась темно-коричневой коркой кровь. Я покидала Шиганшину со смешанными чувствами. Когда-то это был мой дом, там жили отец и мать, там они растили меня, заботились, покупали платья, баловали печеными яблоками в карамели. А еще там погибла мама, защищая меня своей грудью, там погиб Григорий, бывший великолепным наставником, там умерла нежная, ранимая Карла, до последнего любящая своего сына… И еще черте сколько людей умерли просто потому, что кому-то этого захотелось… Я смотрела на уплывающий вдаль город, на реку, на солнце, падающее за горы, и понимала значение слов «кровавый закат»: этот закат действительно был пропитан кровью.