живой, мёртвый, оживший

У Кенмы гемофилия, и он никогда не уверен в том, что завтрашний день для него наступит. По большому счёту, ему не хочется ни жить, ни умирать, а только строить множество преград, чтобы никто не видел его синяков. Кровь в нём кипит, цветёт, пытается вырваться на свободу. Кенма холоден, бледен и запирается изнутри. Главное правило — не сближаться с людьми, потому что они могут ранить, потому что они сами могут раниться об известие о твоей смерти. Куроо ругается: к чёрту все твои правила. Куроо шепчет: извини. Но именно он оказывается ближе всех, обойдя все замки. То ли он их умело взломал, то ли не заметил, то ли Козуме сам отдал ему ключи — метафоры Кенме не помогают, да и это всё неважно. Тетсуро несёт его на руках через парк, чтобы Кенма не споткнулся и не поранился, и Козуме хорошо чувствовать себя защищённым и знать, что есть человек, который не допустит твоих разбитых коленок (и разбитого сердца тоже). Потом парень думает, что, когда с ним случится что-то страшное и непоправимое, Куроо сойдёт с ума. Но он быстро отгоняет от себя эти мысли и произносит только: — Ты сегодня здорово играл. Куроо вздрагивает и даже краснеет. Он — капитан школьной команды по волейболу, Кенма, естественно, спортом не занимается, но часто приходит смотреть на игры Тетсуро, чтобы поддержать его. — Если бы у нас был хороший связующий, мы могли бы претендовать на национальные, — слегка разочарованно отвечает Куроо. Похвала Кенмы ему приятна, и он прижимает его к себе чуть крепче. Козуме нравится готовить, но обычно этим занимается Тетсуро, потому что он боится, что Кенма может пораниться. Тот не особо возражает: ему нравится наблюдать за Куроо, потому что он единственный человек в его жизни, ради которого парень готов сражаться за собственное завтра. — Почему ты это делаешь? Ну, заботишься обо мне, — заинтересованно спрашивает Кенма, когда Куроо наливает в стаканы молоко для какао. — Потому что я люблю тебя, — не задумываясь, отвечает Тетсуро и ставит молоко в микроволновку. Это звучит так просто и буднично, что Козуме на минуту теряется, а потом краснеет. Он знает, что это ужасная фраза, но ничего не может с собой поделать — ему хорошо, и от этого ещё больнее. Он разрешает Куроо прикоснуться к своим извечным синякам губами, и Тетсуро становится неожиданно нежным, как будто кровь Козуме цвела и кипела специально для него. Через три недели Кенма умирает. Куроо не слышит диагноз, господи, какая чушь, разве может быть в мире хотя бы одна причина, по которой он должен жить без Кенмы? Нежность к нему так легко превращается в ненависть ко всему миру, но Тетсуро это не пугает. Его не пугают странно дёргающиеся люди, предлагающие таблетки от печали. Его не пугает собственное равнодушие к тому, умрёт он или нет. Он будто ставит свою жизнь на красное — этот цвет шёл Кенме — в странной рулетке, где есть только чёрный и белый. Это Козуме строил границы, у Куроо их больше нет. Он глотает таблетки, чтобы забыть о том, что именно он потерял, но чаще всего его воспоминания становятся только ярче и острее. Он помнит запах, прикосновения, слова. Ни одного обещания быть вместе и навсегда. Они только и могли, что присматривать друг за другом. В какой-то момент он знакомится с Бокуто, который глотает таблетки только ради того, чтобы посмотреть на мир с другой стороны. Котаро рассказывает, как был космонавтом, археологом, шаманом, ловцом сов, капитаном волейбольной команды (Куроо хмыкает, потому что знает, у кого Бокуто это украл), учителем, королём, и Тетсуро не верит ни единому его слову, но ему нужно, чтобы кто-то говорил рядом с ним, потому что молчание уничтожает его. Молчать с Кенмой было хорошо, уютно, потому что никто никого не пытался разрушить. Они в тишине хватались друг за друга как за веское доказательство ненапрасности собственной жизни и открывали тайны вселенной, растворённые в мыслях друг друга. Молчать одному было невыносимо. Потом Бокуто пропадает, и Куроо думает, что время и реальность для него совсем стёртые и мутные, он будто в болоте, и ему впервые неприятно. Он понимает теперь, почему Кенма так любил границы: без них они словно марионетки без нитей, рассыпавшиеся полые игрушки, не имеющие внутри себя никакой жизни. Через два дня начинается зомби-апокалипсис, и Куроо лениво думает, что пора завязывать, потому что такие галлюцинации — это совершенно ненормально. Он возвращается домой. Мать встречает его очень хмуро. — Почему тебя угораздило влюбиться в мальчика, который кричал о том, что он сломан? Куроо пожимает плечами. Он знает, что его ждёт ломка, но его уже сколько-то времени ломает по Кенме так сильно, что будет даже хорошо, что новая боль что-то перекроет. Оказывается, он провёл в наркотическом путешествии почти четыре месяца. Тетсуро кажется, что прошло слишком мало времени здесь и слишком много — в сотне его новых вселенных. Мать отправляет его в специальную клинику, где он добровольно проходит лечение. Таблетки теперь спасают, а боль облегчения не приносит. Иногда, когда ему очень больно, а в голове слишком трезво, он пишет Кенме письма и тут же их сжигает. Счёт времени снова потерян, и Тетсуро даже жалеет, что реальность теперь у него всего лишь одна. Он возвращается домой, и врач говорит, что он пропустил много интересного. Куроо не уверен, что ещё хоть какое-то происшествие в мире может его заинтересовать. Но руки матери на руле почему-то дрожат, и она чем-то недовольна, будто её сын, которого только спасли, едет на расстрел. Куроо заходит к себе в комнату и видит Кенму. — Меня же вылечили, у меня не должно быть галлюцинаций, — хмурится он. Козуме вдруг зло щурится, быстрыми шагами подходит к нему и влепляет ему сильную пощёчину. Больно — это хорошо, потому что доказывает, что это всё по-настоящему. — Как ты посмел сделать себе больно? — приглушённым дрожащим голосом спрашивает Кенма и хватает Куроо за грудки. — У тебя нет никакого права пытаться разрушить себя из-за меня. Я ненавижу тебя, — последнее он шепчет. И оба знают, что это неправда. Куроо притягивает Кенму к себе, кладёт голову на его плечо и бесстыдно плачет. Козуме едва ощутимо дрожит. Они лежат в тишине целую ночь, потому что боятся, что если начнут говорить, то обязательно всё перерастёт в обоюдную истерику. Куроо впервые за долгие, долгие месяцы засыпает сам. Мать Тетсуро откровенно недолюбливает Кенму. — Ты однажды уже сломал его, хочешь сделать это ещё раз? Козуме не хочет, конечно. Первые границы, которые он устанавливает в новом мире, — именно с матерью Куроо. С ним они перебираются к Кенме. И уже спокойно говорят о переломах, которые больше не допустят. Куроо привыкает к холоду кожи Кенмы и учится обнимать крепко-крепко, а Козуме изучает жизнь без боязни малейшей царапины. Оба отлично с этим справляются. Одним утром к ним заезжает Бокуто с каким-то уставшим парнем. — У меня, кажется, снова бьётся сердце, а ещё нам с Акааши негде жить, — с порога заявляет он. Кенма прячется за спину Куроо. — Я думал, что я тебя выдумал, — усмехается Тетсуро. — Он безобидный, — это он уже говорит Кенме, но тот ему не верит. В то же время Козуме любопытно узнать про сердце, поэтому он перестаёт прятаться, но держится поодаль. Бокуто щурится, рассматривая Кенму. Акааши тыкает его в плечо, чтобы он перестал. — Здесь есть классное место, «Ворон», там вас точно примут, — говорит Куроо. — Мы вас проводим. Он позволяет Кенме идти за ним и наблюдать, чтобы освоиться и перестать бояться новых знакомых, и Козуме ему благодарен за это. Куроо думает, что из множества вселенных, которые он видел, эта — одна из тех, в которой ему хочется задержаться.