Фортуна всегда возвращается к тому, кто однажды поймал её за хвост

      Надя после муторного пути к школе присела отдохнуть на забор вокруг учебного заведения, которое вызывало восторг и трепет как сейчас, так и тогда, много лет назад, когда маленькая девочка, играя с мамой в снежки тёмным, полным столь каноничной для зимы загадки вечером во дворе гимназии, сказала матери, показав заледенелой варежкой на здание напротив, что будет учиться здесь. Прижав ребро ладони ко лбу, дабы спасти глаза от настойчивых солнечных лучей в самом разгаре дня, она смотрела на строение, где провела 11 лет своей жизни. И все коту под хвост. Ведь никем сейчас не ценится умение писать эссе по обществознанию, теперь в цене умение драться, стрелять, оказывать первую помощь. Как раз те навыки, которые были совершенно недооценены учителями ОБЖ.       Взгляд упал на сверкающий на солнце металлический купол школьной обсерватории, которую, на Надиной памяти, за всё время её обучения посещали единицы. Веселящий кровь азарт наполнил вены девушки, когда в голову пришла мысль остаться в гимназии до ночи и выполнить желание посмотреть в телескоп, мучавшее её так долго. Но Надя охладила себя, проведя пальцем по шву на брюках поверх огнестрельного ранения. Может быть, потом. Если, конечно, у неё не прибавится забот помимо тщетных попыток найти Сэма или то, что от него осталось.       Школьный вестибюль ничуть не изменился, словно не подвержен влиянию времени. Разбитые окна дают доступ летнему, но уже переходящему в осенний, ветру в помещение. Листы бумаги в больших количествах кружатся в завихривающихся потоках воздуха, словно Надя сейчас находится в заброшенной библиотеке. По пути к люку, ведущему в подземный коридор, она взмывает руку вверх и ловит случайный бумажный лист, свободно, как птица, парящий в воздухе. Это выдранная из учебника физики страница, написанная, как видела это для себя девушка, на мандаринском языке. Она с наслаждением смяла его в комок и швырнула куда-то позади себя. Как хорошо, что больше не нужно учить этот отстой. Хотя, может, по сравнению с тем, что она сейчас учится делать — убивать, воровать — было бы лучше корпеть над этой наукой.       Слабая улыбка ностальгии промелькнула на лице Нади, когда она различила на кабинке туалета яркую надпись перманентным маркером, контрастом на выцветшей краске бьющую в глаза: «11В — ЛУЧШИЙ!», которую она сама от нечего делать вывела во время одной из последних перемен в школе, наморщив брови от старания.       Да, Надя пришла в поисках люка именно в женский туалет. Нет, это не ошибка. Именно поэтому расположение входа в подземные коридоры знала каждая ученица. Маленькая дверка на полу была её последней надеждой. Крышка люка была открыта и легко поддалась. Проход вниз завален не был. Пока всё идёт подозрительно хорошо. Но как только девушка просунула сначала одну ногу, потом другую, соскользнула внутрь, она поняла, что не может всё идти по маслу, особенно в случае с ней, чёртовым победителем по жизни. Кончики обуви касались склизского пола, а вот туловище застряло, причём так, что не сделаешь ни единого вдоха. Надя втянула живот и руками пыталась протолкнуть себя внутрь, рвя их в кровь. Не осталось и следа от нежных рук, нынче по своему внешнему виду они напоминали руки Сэма: все в шрамах, шершавые, но столь любимые Надей. От недостатка кислорода сердце стучало так сильно и громко, что казалось, будто оно сменило место жительства — с грудной клетки на горло. Выпустив от отчаяния и ярости крик, Надя выдавила из лёгких остаток воздуха, тем самым стала худее, ещё пара толчков руками — и девушка осела на влажный пол.       Освещения не было. Когда-то здесь во всю светили лампочки, ободряюще одаряя пришедших сюда своим сиянием во тьме. Но провода давно пожраны ржавчиной, а лампочки перегорели, не выдержав постоянной работы и отсутствия техобслуживания. Высота потолка не соответствовала росту девушки, поэтому разумнее было идти на четвереньках. Да и безопаснее, так как темно было, как в заднице, а свалиться почти с высоты своего роста и разбить — дай бог это будет он, а не голова — нос — не комильфо.       На автобусе-то путь от школы до больницы занимал по времени минут 20, а ползком, в тесноте и мгле, в спёртом воздухе всё это уже в первые минуты начинало сводить с ума. Путешествие могло занять с полдня, плюс раненое бедро, которому всё происходящее явно было не по душе, так как оно периодически давало о себе знать резким приступом боли, если как-то не так ступить. Нужен был отдых, перед которым Надя выполняла один и тот же ритуал уже несколько месяцев, вне зависимости от своего состояния. Даже тогда, когда она была готова сломаться, умереть от ран, Надя доставала из потайного кармана куртки засаленную фотографию в посеревшем от каждодневного использования файле. Фотографию, сделанную на шашлыках, на тех самых шашлыках, на которых Надя при помощи Сэма впервые познала любовь. Там она, хохоча, пытается спрятать своё лицо в шею Сэму. Надя тут же машинально потерла шею, потому что скучала, изнывала по тому, как Сэм оказывал внимание этой части тела. Там Тимоти и Хлоя стоят, обнявшись как лучшие друзья. Там Рэйф стоит понуро от того, что ночью дали не ему. Вся эта картина (почти) счастливых, довольных жизнью людей даёт девушке прилив душевных сил, а при взгляде на кое-какого человека — ещё и мотивацию двигаться дальше. Надя сняла с себя куртку и подложила под себя — палатки она с собой не носила, да и не поместилась бы она здесь. Свернуться в привычную «позу младенца» для сна помешала чёртова нога, которая требовала болью того, чтобы её выпрямили.

«Утро вечера мудренее».