Dear Diary, my name is...

      Мы сами творцы своей удачи. Хэйтем искренне верит в это. Он упивается своей верой, словно вином, поглощает этот факт жадно, словно последний чревоугодник, раскрывает обьятия и кричит в пустоту. Крик свободы становится криком о помощи. У Коннора зияющая рана в боку и сажа на лице, и его сын шипит недовольно, словно змея, обнажая скрытые клинки. Хэйтем слышит этот еле заметный звук сквозь шум крови в ушах, и внутри у него что-то воет протяжно: нет, неправильно, остановись. Он уворачивается от косого удача томагавком и переходит в защиту. Они кружат друг напротив друга, сцепившись взглядами, и у Хэйтема рваная паутина перед глазами — не отвлечься, не сорвать, не проигнорировать. Он моргает быстро и часто — глаза щиплет от пота и пыли, гарь въедается в кожу, а копоть оседает в легких, мешая дышать. — Ты ведь знал, что так случится, — голос Коннора хриплый, сорванный, несчастный. Хэйтем молча кивает — ветер треплет мокрые волосы. Треуголка давно лежит в грязи, придавленная камнем. — Но ведь все могло кончиться иначе. Хэйтем отражает его удар одной рукой, другой хватает за шиворот, словно нашкодившего мальца. Коннор вырывается, бешено сверкая глазами. — Это принцип Ордена — стоять за тех, кто доверил тебе свою спину. Коннор шипит, и клинок его отзывается тихим звоном, сталкиваясь с мечом отца. Дождь прибивает пыль и кровь к их одеждам. — Ли бросил тебя! Хэйтем отзывается таким же рычанием. — Это был мой приказ! Клинок Коннора царапает его щеку; Хэйтем только уворачивается, стискивая зубы. — Ты заступаешься не за того, отец! — Это ты слепо обвиняешь не того! Хэйтем второй раз за весь бой нападает — на синем рукаве куртки сына расплывается багровое пятно. — Ахиллес вскормил в тебе слепую злобу! — он наступает, блокируя чужие выпады. — Ты слеп, мальчишка! Глуп и слеп! Коннор упирается спиной в стену, и Хэйтем замирает в трех шагах от него, держа боевую стойку. — Ты и твои люди виноваты в том, что случилось! — В смерти твоей матери нет их вины! — Мама тут не при чем! Коннор вырывается из ловушки и нападает: быстро, яростно, источая ненависть. Хэйтем отступает к бочкам, чудом не разрушенным ядрами. — Ты ненавидишь просто потому, что так проще не видеть истины! Коннор теснит его к шатким балкам, упрямо сжимая губы в тонкую полоску. За ним шагами тянется дорожка из кровавых капель. — Не тебе обвинять меня! Хэйтем уворачивается от чужого удара снова, отводит руку, зависшую над его головой. — Ты ненавидишь просто потому, что ничего другого ты не умеешь! Коннор вырывается, и Хэйтем выбрасывает руку, силясь схватит мальчишку за шею. О Боже, что они творят? Тело действует на чистых инстинктах. В ушах где-то глубоко бьется: «Один из вас сегодня умрет». Скрытый клинок в чужом горле выглядит уродливо, словно зазубренная стрела в брюшине оленя. Они оба распахивают глаза в недоумении. Томагавк падает на землю, гладкое древко пачкается в грязи. Хэйтем отступает на шаг, и Коннор оседает на него, словно подкошенный, разом лишенный всех костей. Хэйтему нужно не больше секунды, чтобы понять: он только что убил собственного сына.       Погребальный костер взвивает кольца до самого поднебесья, и у Хэйтема ком встает в горле, стоит ему увидеть в его глубине обугленные кости и останки томагавка. Оглушающе пахнет жженным мясом и смертью — он и не думает зажимать рот и нос, лишь закрывает глаза, и пламя издали лижет его щеки и ладони. Он не реагирует на чужую руку на плече. — Мастер Хэйтем? Он распахивает глаза резко, и чужеродное тепло бьет по чувствительным белкам. У него трясутся руки. Кажется, будто на пальцах осталась чужая — родная — кровь. — Я хочу забрать его прах, Чарльз. Ли смотрит с непониманием, и Хэйтем протягивает ему трясущиеся ладони — смотри, смотри, что я сотворил этими руками. Чарльз обхватывает его холодные пальцы своими и смотрит прямо в полубезумные глаза. — Я распоряжусь. Идите. Вам нужно отдохнуть. Хэйтем кивает заторможенно. Делает несмелый шаг прочь. Еще один. И еще. Не оборачиваясь — для того, чтобы не кинуться в умирающий в сладостной агонии костер.       Он находит Шэя на пристани, и они встречают друг друга бурными объятиями. Хэйтем замечает, что волосы у Кормака стали длиннее — тот, в свою очередь, удивляется урне в его руках. Хэйтем в мгновение серьезнеет. — У меня есть просьба к тебе, Шэй. Капитан «Морриган», как минимум, слегка удивлен и заинтересован. Как максимум — обескуражен и в нетерпении. — Для вас все, что угодно, мастер Кенуэй. — Развейте это по ветру, когда выйдите в море. У Кормака брови ползут на лоб. — Вы… — Не спрашивай. Хэйтем принимает его кивок с благодарностью и передает урну крайне трепетно. У него снова трясутся руки, и он жмурит веки, закрывает их ладонями, будто бы соленая вода, ластящаяся к пристани, попала ему в глаза. Кормак отнимает руки от его лица. — Вы уверены, что это стоит делать? Взгляд у него обеспокоенный, и Хэйтем кивает несколько дерганно. — Да. Уверен. Шэй оглядывается на свой корабль, мерно едва покачивающийся. — Мы отплываем послезавтра на рассвете. Это ведь не очень срочно? Хэйтем улыбается как-то криво. — Ему уже все равно. Они прощаются скомканно и глупо — Хэйтем позже ощущает на языке явственный вкус недосказанности. Он запирается в своей комнате в таверне и пьет — так, пожалуй, как не пил Томас, да будет к нему милостив Господь. Он пьет дешевую дрянь, разбавленную водой, и не пьянеет, только хочется блевать и разбить обо что-нибудь костяшки пальцев. Рвотные позывы он все-таки сдерживает, а костяшки разбивает о стену, стиснув зубы и сжав веки. Если когда-нибудь ему было так же плохо, как сейчас, то только тогда, когда вражеский клинок плавно выскальзывал из тела отца, оседшего перед ним на колени. Он пишет Дженнифер короткое послание, лаконичное, но от того не менее болезненное для него: «Мой сын мертв». Дженнифер в ответ не пишет ничего — проходит всего день, но он знает, что сестре давно не до его писем. А на утро следующего дня он провожает округлый бок «Морриган» взглядом и жмурит глаза от соли — только благодаря ей он, пожалуй, впервые может заплакать. На душе у него пусто и одиноко. Он сам вырывает себе могилу.