аннексия

Чунмён помнил квартиру Чондэ, но теперь, когда его мозг не пытался судорожно найти выход, а глаза не метались от одной стены к другой, цвета и расположение мебели показалось совсем новым. Уютным. Убранным. Домашним. Чондэ пригласил его на кухню и поставил чайник. Взял с верхнего шкафчика печенья, пока Чунмён рассматривал его, запоминая каждый изгиб угловатого юношеского тела. Чондэ был худющим и в то же время утонченным. Его не хотелось любить. Его хотелось читать по линиям его тела, по мышцам и мускулам. Чунмён отвернулся, рассматривая обстановку в кухне. Его мысли ему совершенно не нравились, он хотел отвлечься, но вместо Чондэ в голову начал лезть Исин. Юноша прикусил губу. В его нутре что-то закручивалось тошнотворным комом, который ты не вытащишь и не избавишься — это не больно, но отчетливо давит на ребра и застревает в горле. Чунмён сжал края своего свитера и вздрогнул, стоило чашке с чем-то горячим и ароматным с характерным звуком опуститься у его носа. Чай с запахом шоколада и долькой лимона внутри. Губы Мёна дернулись в благодарной улыбке, но стоило ему поднять взгляд на уютного и теплого Чондэ, как все эмоции заклинило, и максимум, что юноша из себя выдавил, это скомканное «спасибо», тут же припадая к прохладному краю кружки, но не отпивая. — Что ты делал в парке? — мягко спросил Чондэ, хрустя печеньем. Чунмён смотрел ему в глаза и вдруг захотелось расплакаться от тех прекрасных созвездий в них. От их мягких линий, ломанных, но аккуратных. Мён запинался о свои мысли и о любопытство в омутах напротив, но прокашлялся. — Проветриться… решил… — Чондэ внимательно смотрел на неловкого Мёна и звезды в его глазах отчетливо горели недоверием. Однако быстро их свет смягчился, как и весь юноша. Он подался немного назад, отпивая чай. — Если не хочешь рассказывать — не нужно. Ты имеешь право на секреты. Я просто волнуюсь. — Почему? — вопрос из вялых губ с трещинами от мороза вылетел совсем неожиданно, однако желание услышать ответ было ожидаемым. Чунмён не извинился. Теперь на радужке его глаза отображалась сконфуженная Венера. — Не знаю. Ты не выглядишь плохим человеком, — все так же сконфуженно ответил Чондэ, будто вопрос застал его врасплох. — К тому же, я хочу завести как можно больше друзей, — на аккуратное лицо вернулась широкая улыбка вздернутых в уголках губ и Чунмён почувствовал, как его кишки начинают сворачиваться от тошноты. Он боязливо поднял взгляд на глаза-полумесяцы напротив и лишь сглотнул, кивая непонятно чему. Дальше они молчали, слушая тишину и несмелые хлебки друг друга. Оба смотрели на собеседника и тут же стыдливо отводили взгляд, встречаясь глазами. Чунмён скукоживался каждый раз все больше от неловкости, стараясь дышать как можно тише и чувствуя непреодолимое желание уйти домой и чтобы его вернули сюда обратно. Он не мог думать об Исине, не хотел его видеть и еще меньше говорить. Его разъедали вина и злость, ему с трудом удавалось нормально дышать и думать. Чунмён боялся того, что за этим последует. Приступ? Ссора с Исином? Срыв? Что? Его галлюцинация все еще не появилась и никак не напомнила о себе. Чунмён волновался, ненавидел себя, деля это напополам с облегчением. Но облегчение перекрывалось виной и опустошенностью — ведь юноша знал, что без Исина его существование потеряет любые краски. Он привязался к нему, слушал то, что хотел услышать, чувствовал то, что хотел чувствовать, однако теперь… Все вышло из-под его контроля. Галлюцинация сделала не то, чего желал Чунмён. Но и Мён не делал что-то во благо своей галлюцинации. Ведь, материализовав Исина, он не поднял свое отношение на соответствующий уровень. Принимая Исина за человека, Мён относился к нему как к плоду своего шизофренического воображения. И в то же время относясь к Чондэ как к человеку, Чунмён не воспринимал его как живой организм. Потому что Чондэ был идеальным. Идеальнее Исина. Идеальнее всего, что мог когда-либо себе придумать Мён. Поэтому поверить в то, что новоприбывший однокурсник, это абсолютно такой же человек, как и сам Чунмён, юноше было тяжело. И он не мог найти оправданий. Чондэ сказал, что Чунмён не похож на плохого человека. Но разве это единственная причина? — Чунмён-а, — Мён крупно вздрогнул от приевшегося имени с непривычных уст. Он несмело поднял глаза и видел, как в созвездиях читается что-то отчетливое, но умело замаскированное. — Что? — на грани беззвучия спросил юноша, сжимая кружку в руках сильнее. — Иди сюда, — Чондэ отодвинул стул рядом с собой и твердо посмотрел на Мёна. Чунмён покорился, пересаживаясь, не забывая с собой кружку. — Что такое? — Что с тобой? — с волнением спросил Чондэ, подсаживаясь ближе и заглядывая Чунмёну в самое нутро. — Какое тебе дело? — излишне резко ответил Мён, но тут же осекся, скукожился и со страхом посмотрел на Чондэ. Который, на удивление, лишь легко улыбался. — Ты мне нравишься. У Чунмёна на пару секунд исчезло понятие «реальность» и заменилось всепоглощающим вакуумом, который распирал его изнутри и готов был разорвать от противоречий. Поэтому Чунмён сидел долго в удивленном молчании, которое невесомой нитью тянулось вдоль них. И ни один не решался ее надорвать. Однако молчание Мёна Чондэ расценил по-своему. Пододвинувшись ко все еще мало соображающему юноше, он мягко задел его подбородок своими пальцами и невесомо прикоснулся своими губами к чужим. У Чондэ завибрировало под ребрами от приятных ощущений. А Чунмён только и мог, что увеличивать свои глаза в диаметре и бояться пошевелиться. Но Чондэ, кажется, это не сильно мешало. Насладившись вдоволь чужими губами, юноша отдалился и смело смотрел в глаза, не позволяя отворачивать лицо, крепко держа его за подбородок. — Я уверен, что ты прекрасен, когда смеешься, — с хрипотцой на грани шепота произнес Чондэ, располагающе улыбаясь. — Доверься мне, Чунмён-а. У Чунмёна к горлу подкатила тошнота, а в животе все сладко сжалось. И юноша не знал, что преобладало и к чему склоняться. Поэтому отдавать отчет в своих действиях было сложно, когда, стоило Чондэ еще раз недвусмысленно приблизиться, Чунмён оттолкнул от себя одногруппника и в несколько секунд оказался у входа, зашнуровывая свои ботинки. — Я тебя чем-то обидел? Мне не стоило спешить? — Чондэ нагнал Мёна в момент, но теперь уже прикасаться не смел. — Нет… нет… нет, прости. Прости, — как сумасшедший, повторял, чередуя, «прости» и «нет», непонятно к кому обращаясь. Чондэ долго смотрел на захлопнутую дверь, слушая отдаляющиеся торопливые стуки чунмёновских ботинок. Осев на пол, юноша неопределенно зарылся пальцами в волосы, думая о том, что он поступил правильно, но в то же время, что он слишком поспешил. И это его «слишком», кажется, придется расхлебывать еще долго.

***

Чунмён не контролировал свои слезы и не обращал ни на кого внимания, не вытирая их и еле разбирая дорогу. Он не знал, где находился и не знал, куда ему нужно идти. Ему хотелось кричать, но в то же время голос пропадал и Мён понимал, что сколько бы он не выл, а то, что его так сильно распирало внутри и сворачивало кишки в морские узлы, не выкричать никогда. Юноша остановился где-то возле круглосуточного магазина и в это же время его слезы слились с ливнем, который нещадно и внезапно застучал нестройным стаккато по крышам, машинам, дорогам, людям… Чунмёну хотелось умереть под этим дождем и в то же время, чтобы его от него укрыли. Но кто? Исин? Чондэ? Бэкхён? Кто? От неопределенности и сложных противоречий Чунмён просто плюхнулся коленями на асфальт, зарылся костлявыми пальцами в волосы и громко закричал. До того громко, что глаза краснели, а внутри все дичало и не давало выхода. Чунмён кричал долго, протяжно, чередуя это со скулежом и ненавистным рычанием. Мимо проходящие люди ошарашено смотрели на него, но не осмеливались подходить ближе — Чунмёна раздирала паника, злоба и безысходность. У Чунмёна случился приступ. Он не понимал, что происходит, и что он делает в принципе. Он просто кричал, кричал, рвал на себе волосы, матерился, умирал и возрождался, падал на дно и карабкался к вершине. Чунмёна трусило, носило из стороны в сторону, его челюсть болела, а пальцы онемели. Люди продолжали брезгливо убегать или просто стоять на месте. Юноша стесал штаны на коленях и кричал, кричал, кричал… От разрывающих внутри чувств, от ненависти к безысходности, от противоречий. Просто. Рвало. На. Части. Его грудную клетку раз за разом сдавливало в тиски, не разрешая полноценно выкричать все чувства. Поэтому Чунмёну и оставалось в немом вое открывать рот и драть себе кожу на шее ногтями. А скорую никто так и не вызвал. Среди людей, стоя в центре на коленях и крича с отчетливой мольбой о помощи, Чунмён был один. Единственным спасением в этой ситуации стал… Исин. — Чунмён-а, — осторожно, словно не веря в принадлежность этого имени тому человеку, которого он видел перед собой, произнес Исин, аккуратно подходя ближе. У Чунмёна вновь покатились градом слезы, но он не мог броситься к Исину. Он так сильно не хотел его видеть. — Иди ко мне, тише, мой хороший, — Исин вновь открылся для объятий, но в ответ получил только полный ненависти крик. — Уйди! Уйди! Уйди! Уйди-и-и-и! — взревел Чунмён, падая ниц перед Исином и больно ударяясь головой об асфальт. Крик прекратился.

***

Чунмёна разбудили собственные всхлипы и бредовое «уйди-уйди-уйди-уйди…», в его голове была абсолютная пустота, а глаза сильно жгли. Он знал, что на его щеках остались ожоги от слез. Знал, как ужасно и нелепо выглядит сейчас. Знал, что сидящий рядом с ним Бэкхён с этим его отвратительным одеколоном смотрит с жалостью. Поэтому Мён и не хотел поворачиваться, чтобы не встречаться с этими сочувствующими глазами. Он ненавидел жалость. Ненавидел до желчи во рту и приступов. Бэкхён знал, поэтому, стоило Чунмёну повернуться в его сторону, тут же отвел взгляд. — Как ты? — севшим голосом спросил Бэк. Он поднял со своих колен поднос и положил его на колени Мёна, который принял сидячее положение. — Как ты меня нашел? — не желая делать вид, что между ними вновь все нормально, произнес Чунмён. Он смотрел на друга с обвинением, которое не пытался даже скрыть, точно так же, как и Бэк не скрывал свою вину перед Мёном. — Мне позвонил Чондэ и сказал, что ты внезапно убежал из его квартиры. Ему показалось, что ты чувствовал себя отвратительно, поэтому я тут же побежал к его подъезду, но тебя поблизости не оказалось. Я начал бегать по соседним улочкам, как внезапно, выйдя на оживленный квартал, услышал, как ты кричишь. Ты кричал «уйди!» таким голосом, что я подумал, что из тебя сейчас душа выйдет. После этого ты внезапно упал и сильно ударился головой. Я подбежал и поднял тебя. Унес к себе. Попросил никого никуда не звонить и забыть о происшедшем. Кажется, им не особо-то и хотелось. — Чунмён чувствовал поднимающуюся к горлу благодарность, но ее пересекла внезапная вспышка боли в голове. Юноша согнулся и сбросил с себя поднос, после чего начал метаться на кровати, пытаясь унять пульсацию в своей голове. — Черт… таблетки… принеси мне таблетки! — завопил Мён, хватаясь за подушку и раздирая ее в клочья. Бэкхён тут же ретировался и вернулся с таблетками, которые он нашел в штанах Мёна, однако остановить еще один приступ казалось уже невозможным. Опухоль в голове Чунмёна иногда давала о себе знать, провоцируя приступ. И вот после того, как юноша повредил голову, она вновь напомнила о себе, превращая Мёна в жалкое подобие человека. Напополам со слезами, он кричал, рычал, рвал все подряд, внезапно останавливался, заливался слезами, а потом вновь продолжал. Как же его рвало на части… Вместе с чувствами, которые никуда не ушли, а только обострились после первого приступа, и физической болью, которая разрывала почти буквально, Чунмён совсем не соображал. Он смотрел перед собой, но абсолютно ничего не видел; кричал, не слыша своего голоса; жил, умирая раз за разом. Бэкхён просто стоял. Он лишь раз видел Чунмёна в приступе, но тогда все обошлось — подоспел его отец и засунул ему в рот таблетки, после чего Мён успокоился. Но даже тогда, когда его друг казался более-менее вменяемым, это потребовало невероятных усилий. А сейчас… на это, наверное, потребуются несколько человек и то, только на то, чтобы остановить его на какое-то время. — Чунмён, — позвал Бэкхён каким-то сорванным голосом, однако юноша не реагировал. — Исин… Исин! Исин! Иси-и-и-и-ин! — вдруг закричал Мён, раздирая бинты на своей шее и возобновляя кровоподтеки, которые еще не успели нормально затянуться. Исин пришел. Он смотрел на него со страхом, однако подошел ближе, сел напротив. — Иди ко мне, мой хороший. Иди сюда, — Исин вновь открылся для объятий. И Чунмён бросился в них, как одичалый, хватаясь за чужую кофту на спине, точно за спасательную соломинку. — Прости меня, Исин, пожалуйста, прости меня, я ужасен, я так ужасен… Прости-прости-прости… — как мантру, повторял Чунмён, пока Исин целовал его виски и зацеловывал слезы, ожоги от них. — Все хорошо, Мённи, все хорошо, — шептал Исин, не веря своим словам. — Я с тобой, только приди в себя, Чунмён-а. Приди в себя, слышишь? Я рядом, тебе нечего бояться. Я здесь, мой хороший. — Чунмён поднял голову, смотря Исину прямо в глаза и вновь заплакал. — Я так виноват перед тобой. Так виноват… Я люблю тебя, Исин. Я так сильно люблю тебя, — Исин удивленно смотрел на постепенно успокаивающегося Мёна, который повторял одни и те же слова, продолжая плакать и ослаблять хватку на исиновской кофте. — Я тоже, Мён-а. Я тоже… — коротко улыбнувшись, прошептал Исин, однако до слуха упавшего в обморок от бессилия Чунмёна это не дошло. Ну и пусть. Бэкхён стоял на месте и продолжал приходить в себя. Он не мог увидеть всю ту любовную сцену — в его глазах Чунмён продолжал калечить себя, но в один момент он просто… обнял себя, начиная говорить что-то не шибко разборчивое. И от этого, спустя пару минут, юноша успокоился, проваливаясь в обморок. Бэк вздохнул, осматривая всю ту разруху, которую устроил Чунмён. Но винить он его в этом не спешил — все же, свою вину юноша чувствовал куда отчетливее. Если разобраться, то именно из-за него все это и произошло. Если бы его не поглотил Чондэ своим певучим голосом и притягивающей аурой, то он бы вовремя додумался до того, что соглашаться на просьбу новенького пойти в парк аттракционов не стоит. К тому же, забыть о Мёне, когда они оказались в самом эпицентре толпы, проталкиваясь к колесу обозрения. Бэкхён винил себя сильнее всего и не мог смириться с тем, что все, что происходит сейчас и будет происходит с Мёном дальше — абсолютно его вина. Он спровоцировал уже два приступа, а события, которые будут дальше, Бэк даже боялся представлять. Под всепоглощающую вину, которая потихоньку высасывала из Бэкхёна любую энергию, юноша начал убираться в комнате, не забыв взять Мёна на руки и перенести в гостиную, укладывая на целый диван и укрывая новым постельным. Юноша знал, что после срывов и приступов, Мён проспит где-то часа полтора-два, поэтому, закончив с уборкой, решил выйти и освежить мысли. Его путь лежал через серенькие улочки с сырой землей и противно мяукающими котами. Бэкхён наметил себе одно особо захудалое кафе, где точно нельзя было встретить кого-либо из знакомых. Там чаще всего собирались нищие, пьяные и просто те, кому некуда идти. Там разливают неплохое пиво и подают бесплатно к ним чипсы. Так что для Бэка, которому не очень хочется тратить деньги во имя своих размышлений, это был наилучший вариант. Кафе встретило его теплом, своеобразным уютом и располагающим полумраком. Никто здесь на отопление и свет особо денег не вываливал, поэтому приходилось толпиться около камина и довольствоваться светом от него. Для Бэкхёна это кафе было чем-то на подобии трактира или чего-то подобного. Ему нравилась здешняя анти-цивилизация, атмосфера и даже скрип старых деревянных прямоугольных столов. Возле камина по умолчанию стояло два-три больших кресла — обычно два, чтобы не загораживать свет от камина. На этот раз тоже стояло два, а одно из них было занято. Бэкхён не постеснялся занять второе кресло, хоть народу было и не много. Даже, можно сказать, совсем не было. Он совсем не обращал внимания на юношу, сидящего рядом — его больше интересовал бушующий перед ним огонь в камине и собственные мысли. Мысли, за которыми тянулась слишком долгая и тонкая нить из ощущений, сопровождая поток бушующих чувств внутри юноши. Эта нить мягко, однако бескомпромиссно, обвивала шею Бэка, затягиваясь все туже, заставляя давиться удушающей виной и кашлять время от времени, надеясь от этой удушливости освободиться. Тем не менее, она никуда не девалась, даже если бы юноша выкашлял гланды, легкие и еще пару-тройку органов. Наверное, даже в гробу она бы ясно напоминала о себе раз за разом. — Вот, выпей, — внезапно услышал Бэк сбоку от себя и, повернув голову, увидел протянутый высокий стакан с пивом. Он удивленно поднял взгляд на юношу, подающего его. Вряд ли его можно было назвать чем-то вон выходящим за рамки, однако нужно было признать, что юноша являлся достаточно симпатичным, если не красивым. Его кожа блестела на некоторых участках лица от огня, но это было чуть ли не последним, что Бэк в нем заметил. Ему почти сразу бросились в глаза влажные от пива пухлые губы и юношеские большие глаза — парень был такого же возраста, что и Бэкхён. Может, даже младше. К его крупноватому носу и выразительным скулам неплохо подходили отросшие и выкрашенные в бордовый волосы. Они были хорошо уложены назад, но несколько толстых прядей таки выбились, создавая ему образ несколько неряшливого или просто слишком спокойного мальчика. Что немного не вязалось с его одеждой — все на нем пахло первой свежестью, было выглажено и со вкусом подобрано. Бэк даже почувствовал себя неуютно со своими маленькими глазами, тонкими губами и абсолютным пофигизмом в сторону стиля. — Спасибо, — Бэк принял бокал и немного отхлебнул, тут же возвращая назад. — Кёнсу, — молодой человек протянул руку для рукопожатия и Бэк отметил, что ногти на его коротких пальцах портят всю картину — обгрызенные, неухоженные, такие мужицкие, что даже не верилось в принадлежность этого безобразия такому собранному человеку. — Бэкхён, — в ответ представился Бэк и протянул свою руку, которая была многим красивее и аккуратнее — его природа наградила длинными пальцами с ногтевой пластиной размером в фалангу, так что юноша всю жизнь скрупулезно ухаживал за ними, поскольку не мог допустить, чтобы такая красота, которая дается даже не всем девушкам, погибла из-за бэкхёновского пофигизма. Теперь, увидев пальцы Кёнсу, Бэк ничуть не жалел об этом выборе. — Поссорился с кем-то? — беспечно спросил Кёнсу, забирая стакан с пивом обратно. Он смотрел на все еще бушующий огонь в камине, будто спросил не Бэка, а сам себя. — Да, с другом, — лаконично ответил Бэкхён, следуя примеру Кёнсу и рассматривая извилистые языки пламени, что раз за разом извивались во все более занимательные конструкции. Ему не шибко хотелось разговаривать и изливать душу, но Кёнсу, тем не менее, расположил к себе чуть больше, чем следовало бы. — Я тоже, — усмехнулся он. — Тоже постоянно лажаешь и не оправдываешь надежд? — Именно, — Кёнсу повернулся к Бэку и улыбнулся. И было в этой улыбке что-то настолько понимающее, что Бэкхён просто не мог не улыбнуться в ответ. Они пододвинулись ближе друг к другу и вновь зависли, наблюдая за пламенем. — Как зовут твоего друга? — отчего-то шепотом спросил Кёнсу, подаваясь ближе. — Чунмён. А твоего? — Чанёль, — Кёнсу слабо улыбнулся, словно это имя пробуждало в нем только грустные воспоминания. — Знаешь, он очень красивый, умный, высокий, образованный… но такой ребенок, — вздохнув, Кёнсу откинулся на спинку кресла и отпил немного пива, и губы вновь заблестели от света огня, притягивая. — Очень сложно иметь друга, у которого совсем не такое восприятие, как у тебя. — Бэк согласно кивнул, понимая чувства Кёнсу. — Говорят, что противоположности притягиваются, — юноша усмехнулся. — Да, притягиваются, только за это притяжение приходится слишком дорого платить. Постоянно подстраиваться, думать наперед, вечно винить себя даже не в своих бедах — мне кажется, противоположности притягиваются, чтобы погубить друг друга. Чтоб кислорода людям больше было. — Раньше я думал, что Чунмён дан мне, чтобы я мог помочь ему, доказать, что люди другие и не обидят его, — неосознанно произнес Бэкхён, зная, что Кёнсу его поймет. И Кёнсу понимал, удивляясь то ли этому, то ли тому, что их судьбы настолько схожи. Было в этом что-то пугающее и притягивающее одновременно. — Но сейчас я думаю, что просто очень сильно нагрешил. Не подумай, я очень дорожу им, но часто меня просто рвет на части от вины перед ним. Он никогда не обвинял меня. Никогда. Из-за этого я чувствовал себя вдвойне виноватым. Ведь Чунмён не зря боялся людей — и я тому доказательство. Недавно я наплевал на него, когда увлекся парнем, который перевелся к нам из Китая. Знаешь, не влюбился, а просто что-то… завлекло, что ли. И сейчас Чунмён лежит у меня в квартире в гостиной, а я ужасно не хочу возвращаться. — Из-за того, что вы не будете выяснять отношения друг с другом? — Бэк утвердительно кивнул, вздыхая. — Чанёль так похож на твоего Чунмёна. Только вот он наоборот… очень тянется к людям. Доверяет им, любит их. Даже как-то слишком, понимаешь? Они его раз за разом подводят, а он свято верит, что виноваты обстоятельства. Я очень хотел уберечь его от этого, ведь мир не таков, каким кажется — но донести это до Чанёля не получилось. В итоге, он пошел на очередную тусовку и сказал мне больше не лезть в его дела. Я не лез, но какой-то материнский инстинкт сам поволок меня в тот захудалый клуб, и… я понял, что не зря. Чанёля буквально насиловали там, а он совсем ничего не соображал — снова напоили, — Кёнсу отпил еще немного пива, но Бэк заметил, что блестели у него уже не только губы, но и глаза. — Я еле утащил его оттуда. Сейчас он лежит в моей квартире на моей кровати, а я очень… очень хочу вернуться, но в то же время ненавижу теперь свое жилище. — Ты влюблен в него? — А ты разве в Чунмёна нет? Мы все рано или поздно влюбляемся в своих друзей. Так или иначе. Не думаю, что мы стали бы с ними возиться, если бы чувствовали только ответственность. — Я не люблю его. Может, я просто привык к нему? Или мне жаль? Я пытаюсь таким способом искупить свою вину? Или внушить себе, что я благородный человек? Ну, знаешь, чтобы потом появились причины жалеть себя. — Может быть, — пожал плечами Кёнсу и повернулся лицом к Бэку. Ему нравились эти маленькие глаза, в которых отображалось света больше, чем в панорамном окне его квартиры. Там было то, что Кёнсу так сильно искал: понимание. Никто никогда не понимал его. Все или издевались на этот счет, либо просто не обращали внимания. Но Бэкхён… он не высмеивал, потому что испытывал точно то же самое. — Так что нам делать? — глухим голосом спросил Бэк, не зная, чего ему ожидать и ожидает ли он чего-нибудь в принципе. — Продолжать мириться с этим, — шепотом ответил Кёнсу. — Обменяемся номерами? — Бэк улыбнулся, будто именно это ему и нужно было в данной ситуации. — Давай.

***

Чунмён вяло приходил в сознание, не до конца осознавая реальность и себя в целом. Он помнил свой приступ, чувствовал, как жжет и болит его шея, как запекшаяся на ней кровь неприятно прилипает к телу. — Исин… Исин… — беспомощно звал Чунмён и от страха, что Исин не придет, мелкие слезы тут же покатились по его щекам, а глаза тотчас покраснели. Ожоги от слез, оставленные совсем недавно, дали о себе знать и жгли, однако Чунмён продолжал плакать. — Исин… — Чунмён походил на брошенного у обочины щенка, который скулил и умолял маму прийти. Все лицо Мёна было опухшим и жалким — на щеках яркими двумя пятнами горели ожоги, а губы, содранные зубами в кровь, искривленные уголками вниз. — Я здесь, Мён-а, — Исин подошел сзади и невесомо поцеловал Чунмёна в макушку. Юноша обернулся к нему лицом и его опухшее лицо моментально просияло, несмотря на слезы, которые все еще продолжали скатываться. — Тебе нужно умыться, — мягко произнес Исин и помог юноше подняться. — Умыть тебя? — Да, — слабо отозвался Мён. Он смотрел на Исина и неуверенно улыбался — ему все еще было противно от самого себя за свое поведение, за то, как он обращался с Исином. Ему хотелось кричать извинения до хрипоты или вовсе до потери голоса. Чтобы Исин знал, что Чунмён очень и очень сожалеет. Он не имел права так обращаться с тем, кто уже такое длительное время находится подле него, как верная псина, и не смеет отходить ни на шаг, чтобы в любую минуту защитить хозяина. Чунмён этого никогда не ценил, но теперь, после очередного срыва, ему вдруг захотелось самому сыграть роль собаки и зацеловать Исина с ног до головы, чтобы показать, как сильно ему жаль и как сильно он хочет искупить свою вину. — Тебе нужно покушать, Мён-а, — аккуратно умыв лицо Мёна и смыв с шеи запекшуюся кровь, произнес Исин, забинтовывая израненную шею. — Хорошо, — смиренно отозвался Мён, иногда невольно шипя от боли на свежих рубцах. Исин, бросив на него короткий взгляд, приблизился к одному из рубцов и мягко прикоснулся к нему губами, от чего из уст Мёна вырвался удивленный выдох. — Сильно болит? — как ни в чем не бывало, спросил Исин, тем не менее, не отдаляясь от шеи. — Чуть меньше, но все равно. — Чунмён почувствовал еще один поцелуй и крепко схватился за плечи Сина, боясь потерять равновесие. В ответ Исин одной рукой крепко обнял его за талию и продолжал целовать рубцы, иногда слизывая кровоподтеки. — Я ведь лучше него, — как в бреду, внезапно произнес Исин, прижимая Мёна ближе, даже немного доставляя боль. — Я ведь знаю, чего ты хочешь и буду делать это, независимо от того, хочется ли мне. Он так делать не будет, Мён. А я буду. Ведь я лучше. И люблю тебя сильнее, — Исин поднимался поцелуями все выше, к скуле, ушам, щеке. Путаясь и забываясь в них, Чунмён не ощутил, как оказался прижатым к стенке, а колено Сина оказалось меж его ног. — Исин… прости меня, Исин, — выдыхал Мён, крепче сжимая кофту на спине Исина. — Я прощу тебя за все, что угодно, — шептал на ухо Исин, продолжая сильнее обнимать и начиная двигать коленом, с наслаждением ловя судорожные выдохи Мёна, граничащие со стоном, — только если ты будешь возвращаться ко мне, любить меня, поддаваться и хотеть, как делаешь это сейчас. — Ты моя чертова галлюцинация, почему я… — дальнейшие слова прервались настолько смелым поцелуем, что все мысли, которые зарождались в голове Мёна, тут же испарились. Он неосознанно выгибался навстречу недвусмысленным движениям колена между его ног и почти что стонал от сильных рук на своей талии. — Почему так сильно кайфуешь от этого? — продолжил вместо Мёна Исин, нехотя отрываясь от губ и усмехаясь. — Потому что я — тот, кто тебе нужен. Я, Чунмён-а. Я всегда буду рядом, даже если не захочу. А он не будет, понимаешь? Не будет. — Прекрати повторять это, Син, — умоляюще скулил Чунмён, забываясь в прикосновениях и поцелуях, не обращая внимания даже на рубцы на шее, которые продолжали жечь и болеть. Чунмён терялся и чувствовал себя странно, деля это с зарождающимся возбуждением и продолжительным удовлетворением. Даже для него было странным испытывать удовольствие от прикосновений своей галлюцинации. Но тем не менее — именно это он и делал. Плавился, хрипел что-то невнятное, цеплялся за плечи Сина, как за самое что ни на есть реальное в этом мире. И старательно игнорировал то странное отчаянье, что зарождалось с каждым новым прикосновением и не давало полноценно наслаждаться. Но, вопреки стараниям, червячок того отчаянья и даже какой-то злобы, перемешанной с безысходностью, все ярче и ярче накрывали вслед за поцелуями, укусами, бегающими по телу и самым чувствительным точкам пальцами. — Исин, стой, — совсем тихо прошептал Чунмён, но Син, с агрессией в глазах, продолжал выцеловывать все подряд. — Син! Стой! — Чунмён повысил голос, однако и это не подействовало. А его самого накрывало что-то совсем не то, чего он желал. Он начинал вновь ненавидеть Исина, вновь не хотел его видеть, вновь желал Чондэ… Слезы тонкими ручьями полились из вмиг покрасневших чунмёновских глаз. Все то, что сейчас происходило, он ненавидел. В нем просыпалась ужасная злоба, но вместе с тем и чувство вины. Однако доминировали над этим всем непонимание и коллизия. Он не понимал, чего хочет; почему то, что в начале приносило ему удовольствие, начало пробуждать злобу? Мён терялся в своих ощущениях, пытался найти хоть какой-то верный выход, но над ним вновь взяли верх его эмоции. Он с силой оттолкнул Исина и осел на пол, опять начиная драть свою шею, игнорируя адскую боль от незаживших ран. Чунмён скулил и плакал, иногда рычал, но рассудок свой продолжал сохранять, отдаляясь, когда Исин пробовал подойти. — Ты не нужен мне. Уйди, Исин, — севшим голосом просил Чунмён, не поднимая взгляда, зная наверняка, что не выдержит ничего из того, что увидит в чужих глазах. — Почему? — в тон спросил Син, однако Чунмён отчетливо слышал, как голос его звереет на каждом слоге. — Почему, Чунмён?! — он бросился к юноше и убрал его руки, сдавливая чужую шею своими крепкими ладонями. Он вновь поцеловал Мёна в губы, но юноша не чувствовал ничего, кроме злобы — Исин, наверное, тоже, судя по тому, как он отчаянно сдирал кожу с чужих губ и целовал до того больно, что хотелось плакать. — Я же лучше. Я же люблю тебя, Чунмён! Сильнее, чем этот Чондэ! Намного сильнее! Так почему?! Чем он лучше меня?! — Он реален! — не выдержал Чунмён, отталкивая от себя Исина и опять не смотря в его полные удивления и шока глаза. — Он не моя чертова галлюцинация, а реальный человек! Я хочу жить нормально, Исин! Понимаешь?! Я не люблю тебя! Ты лишь плод моего больного воображения, так что исчезни прямо сейчас… пожалуйста… я не хочу тебя видеть. — Чунмён подогнул колени под себя, пряча в них слезы от той боли, которую ему доставляли его же слова. Почему он так поступает? Исин заменил ему очень многих, дарил ему намного больше эмоций, чем другие. Так почему же Чунмён ведет себя так сейчас? Почему обращается с ним как с ничтожеством, как с игрушкой, которую выбрасывают по ненадобности? Чунмёна разъедали вина и противоречия до того сильно, что он упустил момент, когда в квартире, кроме него самого, больше никого не оказалось.