аннексия

У Чунмёна плыли звезды перед глазами и попытка поймать хоть одну, кажется, самую яркую, в которой мерещились изломленные в уголках губы, не увенчалась успехом. Звезды потухли в звонком узнаваемом голосе, где возродился мнимо утерявшийся успех и упорхнувшее сознание. Его разбудил Чондэ. Его сияющие волнением глаза моментально привели юношу в чувство. Он подскочил и тут же отодвинулся, пытаясь вернуть дыхание и клокочущее сердце в норму. Чондэ в ответ облегченно улыбнулся, не замечая паники и страха, что недавними созвездиями обрамляли радужку карего глаза. Исин всегда говорил, что в глазах Чунмёна можно читать созвездия. Чунмён никогда ему не верил, пока не приравнял Чондэ к Венере. — Наконец-то, — выдохнул юноша. — Бэкхён-а! — позвал он, возвращая свое внимание Чунмёну и хватая его руку. — Мы очень волновались за тебя, — произнес Чондэ, подсаживаясь ближе и не замечая, как ярко горят звезды в чунмёновских глазах. — Ты что-то не то съел? Или тебя кто-то толкнул? Что с тобой случилось? — изломленные у переносицы брови стремились к линии роста волос, а небольшое лицо с аккуратными линиями полностью соответствовало волнению, с которым были произнесены ранее слова. — Прости, — тихо произнес Чунмён. Чондэ удивленно сжал его руку, однако чего-то добавить не дал вошедший Бэкхён. Кружка с имбирным чаем тряслась в его руках и Мён знал почему. Бэк был осведомлен о болезни Чунмёна и чувствовал себя очень виноватым перед ним — втянутая в плечи голова только подтверждала это. — Ты как? — еще тише Чунмёна спросил одногруппник, предлагая чай. Юноша взял кружку и лишь неопределенно кивнул — говорить с Бэком ему не хотелось. Он не делал его абсолютно виноватым, однако винил достаточно для того, чтобы вернуть свое внимание Чондэ, которое выразилось в вопросе: — Где я? Это была определенно не квартира Чунмёна — в окна беспрепятственно попадал солнечный свет, все вокруг было аккуратно сложено, а постель, в которой юноша лежал, не пахла кофе, пятна которого, кажется, впитались в одеяло. — В моем доме, — отозвался Чондэ и заботливо натянул одеяло Чунмёну по горло. Тот жест оценил и в ответ выдавил неуверенную улыбку, которую хотелось бы сделать искренней и чтобы глаза полумесяцами, но Чунмён не мог. Внутри него сидел «исиновский Чунмён», который напоминал об отвратительных людях, об их жестокости и равнодушии. И у юноши колупало под ребрами до того сильно, что хотелось вытащить того мерзопакостного гнома из себя, разорвать на мелкие кусочки и не думать об этом. Однако же. Чунмён думал. — Можно мне домой? — прохрипел Мён, отпивая немного чая. Бэкхён готовил прекрасный чай — единственное, в чем бывший одноклассник никогда не разочаровывал. — Подвезти тебя? — спросил Чондэ, до этого удивленно наблюдающий за тухнущим Бэком. — Мы далеко от университета? — Километр, — ответил Бэк, но Чунмён продолжал делать вид, что его не существует. — Я доберусь сам. Юноша поднялся и поспешил найти веранду, чтобы собраться и уйти. Ему не хотелось видеть Бэкхёна, а еще меньше хотелось видеть Чондэ, который был слишком идеален для него, заставляя сомневаться в реальности этого образа и ненавидеть себя за подобные мысли одновременно. Чунмёну предстояла беседа с Исином — то, что он знал наверняка.

***

Чунмён не помнил, как добирался домой, однако витающие по всей квартире запахи чего-то только что испеченного моментально привели юношу в чувство. В кухне стоял среднего возраста мужчина, в маленьких глазах которого Чунмён со страхом видел свой во много раз уменьшенный силуэт. — Здравствуй, Чунмён, — хрипло поздоровался мужчина, наливая чай в именную чунмёновскую кружку. — Здравствуй, папа, — сглотнув, ответил юноша, продолжая стоять у входа. — Проходи, — с деланой доброжелательностью пригласил мужчина, садясь за стол. Чунмён не сдвинулся с места. — Пап… — Сядь за стол, Чунмён. — Голос отца резко ожесточился и стальные нотки в повелительном тоне заставили Мёна повторно сглотнуть и повиноваться с опущенной головой. — Я встретил декана Пака на днях, — начал мужчина, отпивая немного чая. — Это… — Я не хочу слышать объяснений, — прервал Чунмёна отец. — Я надеюсь лишь, что ты задумался после этого. — Он уже нашел мне замену. — И что? — Пап, — вздохнул юноша, не желая больше делать вид, будто их беседа ни к чему не обязывает, — тебе лучше уйти. — Насколько же ты глуп, Чунмён? Твоя болезнь доведет тебя и ты задумаешься, но уже не сможешь ничего сделать. — Или же я избавлюсь от этого и буду всю оставшуюся жизнь чувствовать опустошенность, — парировал юноша, зная, что нарывается. Зрачки его отца опасно сузились. — Твоя мать говорила то же самое, но… — Заткнись! Кружка испортила и без того грязный ковер, разливая на него все еще горячий чай. А осколки, кажется, вонзились не в мягкий ворс, а в самое нутро Чунмёна, кровь из которого обжигала все внутренности. И начинала кипеть. — Прости, — спокойно, почти равнодушно, отозвался мужчина. — Убирайся, — рычал Мён, крепко сжимая кулаки и ненавидя их. Они были слишком слабыми, чтобы уместить весь чунмёновский гнев. Поэтому приходилось ограничиваться взглядом загнанного разъяренного животного и таким же тоном. — Я не уйду, — уверенно заявил мужчина и поднялся с места, подходя к Мёну. — Отойди, пап. — Я ужасный отец, Чунмён, и я знаю это. Но я люблю тебя больше, чем может показаться. И я хочу тебе только добра. Пожалуйста, Мён. — Ты? Любишь меня? — юношу пробрало на истерический смешок и даже гневная пощечина отца не привела его в чувство. — Я от Исина чувствую любви больше, чем от тебя. От своей, мать его, галлюцинации! Вслед за кружкой полетел стол. — Я не собираюсь отказываться от Исина, чтобы тебе не было стыдно и ты не боялся показать меня перед своими коллегами! Потому что, если я пробуду хоть месяц в одном доме с тобой, то ты сделаешь со мной то же, что сделал с мамой! Я никогда не прощу тебя! Убирайся! Крик и гнев раздирали Чунмёна изнутри, ему казалось, что он никогда не выплеснет свои эмоции. Он кричал и хотел разодрать собственную глотку; плакал и мечтал вырвать свои глаза; хватался дрожащими руками за воздух и молился, чтобы они отказали. И вместе с тем он понимал, что то, что его разъедает и не дает возможности нормально посмотреть на отца не вырвать, не разодрать и оно уж точно не откажет. Юноша осел на пол, держать за стул, который тоже был опрокинут. — Пошел вон, — сорванным голосом приказал Чунмён. Но приказывать не нужно было — вместе со словами Чунмёна громко закрылась входная дверь. Отец опять сбежал. — Мён, — позвали осторожно, словно боясь, что юношу опять прорвет. Но того хватило лишь на то, чтобы кое-как поднять голову и заплаканными глазами уставиться на Исина. Тот моментально оказался рядом, прижимая к себе подрагивающее от редких всхлипов тело. — Тише-тише, мой хороший, — Мён уткнулся в Исинову ключицу, хватаясь за его кофту, как за спасательный круг. Пусть он и знал, что круг был только в его молящем о спасении воображении. И тем не менее. — Он ведь сам виноват… правда? — словно ребенок, спросил Чунмён, ожидая того ответа, который ему хотелось услышать. — Конечно, Чунмённи, — утешительно улыбнулся в ответ Исин, прижимая к себе юношу сильнее. Его вздох растворился в волосах и всхлипах Мёна и ему оставалось только поцеловать куда-то в район макушки и продолжать гладить по спине подрагивающее тело. Они просидели так несколько минут. Чунмён все теснее прижимался к Исину, а тот отдавал ему все свое тепло, которое вообще была способна иметь галлюцинация. Они молчали — Исин слушал, как успокаивается дыхание Мёна, а тот удивлялся, насколько быстро бьется чужое сердце у него под ухом. Но в то же время напоминал себе, что Исин — не человек. Он испытывает и делает то, чего подсознательно или сознательно хочет Чунмён. У Исина могло вообще не биться сердце, если бы Чунмён так захотел; Исин мог бы иметь дряблые руки и неаккуратные ногти, мог бы курить и пить, ругаться матом и ходить вразвалочку; мог бы смотреть на Чунмёна серыми, почти серебряными, глазами, отталкивая от себя, а не позволяя тонуть в непомерно глубоких карих. У Исина вместо ямочек на щеках могли быть шрамы, а вместо смеха, который юноша любил приравнивать к бабочкам, дряблый мужицкий хрип. Исин мог бы быть Хансу или Чжэнем. И он мог бы не успокаивать сейчас Чунмёна, душа его в своих объятиях, а отчитать и дать несколько хлестких советов. Исин был таким и только таким, каким его вообразил Чунмён. И Мён знал это. Поэтому поспешил выпутаться из медвежьих объятий, чтобы пустота не разъедала его так сильно, засасывая в себя любые лже-представления о своей галлюцинации, которыми так любил побаловаться Чунмён в своей голове. Исин в ответ промолчал, послушно, хоть и нехотя, выпуская Мёна из своих объятий. Чунмён знал, что от Исина не спрячешься, замкнувшись в комнате, однако его никто не потревожил. Юноша сидел на кровати, отдаленно думая о том, что пора бы постельное поменять. Оно уже было грязным, а Мён потерянным. — Исин… — словно смакуя, по слогам произнес Чунмён, трогая свои губы. Он заплакал. Нуждаясь в Исине, он возненавидел эту нужду; желая объятий, тут же выпутывался из них, стоило Исину прикоснуться к нему. Если бы только его галлюцинация была реальна… если бы только… Чунмён бы перестал отчуждаться с каждым новым месяцем все больше и больше; перестал бы сводить их разговоры и тактильные контакты к минимуму; перестал бы думать о том, что было бы просто замечательно, не появись Исин в его воображении. Ему хотелось к Чондэ, но из-за своей шизофрении Чунмён чувствовал вину. И ненавидел в это время весь мир, в центре которого стоял Исин, протягивающий к Чунмёну руки и молящий об объятьях. Мён осел на пол, держа свой вес руками, которые уперлись в грязный линолеум. Откуда в его голове появились эти образы? Неужто Исин так сильно привязал его к себе, что любая мысль о нем в негативном ключе порождала вот это? Или Чунмён на самом деле не был готов попрощаться со своей галлюцинацией? И если он не мог понять этого сознательно, то включилось подсознание? Он всхлипнул и крупно вздрогнул, когда знакомые руки обвили его стан и прижались со спины. — Чунмён-а, давай ты покушаешь и сядешь поработаешь? — тихо попросил Исин, обдавая своим горячим дыханием покрасневшее ухо. — Я хочу побыть один, — в тон ответил ему Чунмён, слабо пытаясь отдалиться. Но слабость эта была вызвана не нежеланием, а усталостью и изнеможённостью от размышлений. — Ты так доведешь себя до ручки, Мён-а, — продолжая крепко держать юношу в объятьях, произнес Син. — Отвлекись. — Уйди, — попросил Чунмён. — Мён… — Свали нахрен, я сказал! Юноша с силой отпихнул Исина. Так, что тот ударился головой о кровать, однако не издал и писка. Чунмён встал и пошел в сторону двери, оставив молчащего Сина одного в своей комнате. А сам он заревел, точно ребенок без любимой игрушки, царапая ногтями кафельный пол в ванной. Чунмёну хотелось умереть и извиниться перед Исином. Ни на первое, ни на второе у него смелости так и не хватило.

***

Весь последующий день Исин не появлялся и Чунмён разрывался от противоречий касательно этого. Ему ужасно хотелось по-старому, чтобы Исин ему как мамочка, но в то же время не хотелось видеть его вообще. В итоге он гулял в парку поздно вечером, горбясь и сжимаясь от холода, который обвевал не только губы, но и каждую клеточку внутри. Еще с утра было так тепло, а к вечеру начало моросить и, кажется, предвещался снег. Чунмён задрал голову и посмотрел на ясное синее небо, где уже сверкали первые звезды. И все они вместе повторяли линию губ Чондэ и изгиб его бровей. Поэтому Мён тут же впился взглядом в носки своих ботинок, присаживаясь на первой попавшейся лавочке, перед этим купив себе кофе. Его не хватало на слезы — лишь разрывающие чувства внутри, которые неприятно кололи и резали, подкатывали к горлу тошнотворной массой, но так и не доходили до ротовой полости. И хоть в уголках чунмёновских глаз блестела от света фонарей влага, заплакать он так и не смог. — Прости… — пропищал Мён, не до конца понимая, зачем это было сказано в пустоту. Наверное, он ожидал, что появится Исин и обнимет его, приласкает, начнет шептать успокаивающие слова на ухо. Но вместо Исина появился только стремительный ветер, который со свистом закружил несколько валяющихся листочков, пробираясь Чунмёну не только под одежду, но и под кожу. Он аккурат выдохнул пар и поднялся с места, все так же горбясь. Чунмёну было очень холодно. — Мён? — услышал юноша до головной боли знакомый голос. Он очень боялся посмотреть на одногруппника. Однако желание очертить линию губ Чондэ оказалось сильнее. Чунмён поднял голову. — П-привет, — проскулил юноша, не зная, куда себя деть от неловкости. Его взгляд бегал туда-сюда, но, будто привороженный, возвращался к устам одногруппника, которые изламывались в непонимающей улыбке. — Почему ты тут мерзнешь? — с участием спросил Чондэ. — Не хочу к себе домой. — Пойдем тогда ко мне. — Чунмён удивленно посмотрел на юношу, который с абсолютной уверенностью смотрел в ответ. Кивнув, Чунмён зацепил взглядом силуэт, который маячил где-то в районе бокового зрения и тут же исчезал, стоило Мёну повернуться в анфас. Поджав губы, Чунмён пробормотал тихое: — Простите за вторжение. А знакомый силуэт продолжал стоять в парке, провожая взглядом свистящий ветер, рядом с которым минутами ранее был Чунмён. Его губы были расслаблены. А взгляд пустым. Исин развернулся на пятках, пряча ни от кого слезы в рукаве несуществующей кофты. Соленые капли не разбивались об асфальт под его ногами. Зато был разбит Исин. Кажется, даже вполне реально.