Чернильные осколки прошлого

Я ожидал чего угодно: темного тоннеля со светом в конце, ощущения полета, удара, от которого переломятся все кости, да хотя бы острой твердости асфальта! Но ничего этого не случилось. Как, подумалось мне, смерть такая простая? Без боли, без сожаления, без промелькнувшей перед глазами жизни? Без ада и рая, без Колеса Нирваны, без вечного вакуума? Я продолжал чувствовать. Дышать. Мое сердце билось все так же судорожно. Знаете, я ждал чего угодно. Но не короткого вскрика 'Рихард, не смей! '. Не железной хватки сильных рук, что стащили меня с подоконника. Не пола под ногами и не жаркого дыхания в шею. Я ощутил, как закипает в груди глухая ярость, подпитываемая обидой и тоской. Задергался, закричал: — Зачем ты спас меня? Зачем, чертов ты ублюдок? Меня, ясное дело, не отпустили. Только сжали крепче. Я бился в истерике, кусался и царапался. Готов был убить Линдеманна (да-да, именно он оказался моим спасителем), который так не вовремя появился и нарушил мои планы по сведению счетов с жизнью. Я уже, можно сказать, по себе поминки справил, а тут бац — откуда ни возьмись Темный, отвергший меня чуть более месяца назад, приходит и вырывает меня из цепких когтистых лап смерти. Он вносит в мою жизнь хаос. Даже помереть спокойно не дает! — Тише, тише, — Тилль не обращал никакого внимания на мои попытки сбежать. Терпеливо ждал, пока я успокоюсь. Смирюсь с тем, что жив. А я не хотел. Просто из упрямства не хотел. Мол, возьму и умру тебе на зло. Но Тилль всегда прав. Ну, почти. Потому на меня вдруг навалилась сплошным снежным шаром какая-то непереносимая усталость. Я вцепился в своего преподавателя, как утопающий за последнюю спасительную соломинку, и разрыдался. Это мне показалось лучшим выходом. — Почему я подчиняюсь тебе? Почему тебе удается так легко управлять мной? — проговорил я сквозь слезы. — Почему я не могу от тебя скрыться? Меня тянет к тебе как магнитом… — Бедный, бедный мой мальчик, — Тилль погладил меня по волосам. — Ты, так же, как и я, попался в ловушку чувств. Вот только я наивно полагал, что мне удалось из нее вырваться. Если бы это было правдой, ты бы сейчас лежал с проломленным черепом на асфальте вон там, внизу, — Линдеманн махнул рукой в сторону окна. У меня подкосились ноги, когда я понял, от чего меня спас Темный, и он подхватил меня на пути к полу. — Суицид утомляет, не так ли? — усмехнулся Тилль, уложив меня на кровать и сев рядом. Я слабо улыбнулся. — Вот не можешь…можете вы без подколов, — я все еще не мог определиться, как к нему обращаться. Когда злюсь, наглею и зову на 'ты'. А в обычной ситуации очень стесняюсь. Сложно. — Все время быть строгим скучно, — историк скорчил умопомрачительную гримасу. — И то верно, — я прищурился, а потом взял Тилля за руку. Он покосился на меня, но не стал отстраняться. — Герр Линдеманн… Знаете… Я вам благодарен. — И за что же? — он ехидно приподнял бровь. — Хоть сейчас не язвите, — взмолился я. — Ладно, ладно, — с некоторым сожалением ответил преподаватель. — Так вот. Я был очень обижен на вас. Сами знаете почему, — сказал я, и Тилль поморщился. — И связался со странным человеком, назвавшим себя Куратор. Он… Он убеждал меня, что смерть — лучший выход. И что вам на меня плевать. Я даже поверил ему. И нагрубил вам. Мне очень стыдно, поверьте. А вы… Вы не бросили меня. Даже после всего, что я наговорил. И пришли так вовремя. Спасибо, Тилль, — выпалив все это, я замолчал, ожидая реакции. Линдеманн пристально посмотрел на меня, потом вздохнул. — Мы оба вели себя… Некорректно. Но, надеюсь, мы кое-что поняли из этого инцидента, — лукавый взгляд. — Нам не следует отдаляться друг от друга, — это мы произнесли уже вместе. — А теперь спи. Ты выглядишь как покойник. Правда, — Темный укрыл меня одеялом и после некоторых раздумий поцеловал в лоб. Мне стало так легко и спокойно. — Можете не уходить, пока я не усну? Пожалуйста, — с надеждой попросил я. — Могу, — смилостивился надо мной Тилль. — Но учти, только сегодня я так лоялен к тебе в виду обстоятельств. Я кивнул и свернулся калачиком, прикрыв глаза. Ко мне вернулось то самое невероятное чувство спокойствия, умиротворения и защищенности. Оставалось еще немного напряжения где-то в груди, но и оно пропало, когда я почти неосознанно потянул Линдеманна на себя. Он не сопротивлялся, лишь лег рядом и позволил мне прижаться к нему. По-моему, до этого момента я и не подозревал, как здорово спать с кем-то, кому ты не безразличен. На этот раз снов не было. Только тишина и приятное тепло. Проснулся где-то часов в десять утра. Только не следующего дня, а через один. Я сел на постели и потер заспанные глаза. В теле ощущалась странная легкость. И только потом я заметил Флаке, внимательного наблюдавшего за мной. − О, наша Спящая Красавица соизволила пробудиться, − поприветствовал меня друг. — Как самочувствие? − Ну…я живой, − хмыкнул. — Как никогда. − Я бы тебе сейчас врезал, но не буду. Темный не одобрит, − Кристиан захлопнул книгу. — Вот ты мне объясни: зачем было устраивать весь этот цирк с селфхармом и суицидом? Можно было просто поговорить, черт возьми! − Нельзя было, − я покачал головой. — Я потерял надежду. И мне так вовремя подвернулся человек, который смог меня выслушать и понять… − Ага, и склонить к самоубийству, − скептично отозвался Лоренц. — Какой молодец! Уважаю. Десять доверчивых эмоционально нестабильных подростков из десяти ему. − А что ж ты меня не остановил? — язвительно поинтересовался я. — Ну же, Мистер Проницательность, ответь мне на этот животрепещущий вопрос. − Ты от меня прятался! И молчал. Клещами из тебя слова не вытянуть было, − парировал мой сосед. — Что я должен был сделать? По морде врезать? Не думаю, что это помогло бы. − Правильно думаешь, − я фыркнул. — Не-е-ет, с таким подходом самоубийцу ты не спасешь. − М-м, я понял. Надо было притащить к тебе связанного обнаженного Линдеманна. Сразу бы все лишние мысли отпали, − выдал Флаке. Моему возмущению не было предела. − Да ты…ты…я даже не знаю, как тебя назвать! — я обиженно насупился. — Мы о серьезных вещах говорим, вообще-то. − Но, согласись, идея-то неплохая, − невинно улыбнулся Лоренц, и я вынужден был с ним согласиться. − Вот как бы ты это провернул — уже другой вопрос, − я посмотрел на часы. — Пол-одиннадцатого, ты все еще здесь, значит, сегодня воскресенье. − Блестящая дедукция, − блондин театрально зааплодировал мне. — Есть хочешь? И только тут до меня дошло, что почти три дня во рту и маковой росинки не было. − Умираю с голоду, − пришлось признаться. − Не зря я запасся, − передо мной поставили сок, пачку крекеров и упаковку плавленого сыра. — На этом до обеда, думаю, продержишься. − Моя благодарность не знает границ, − и я принялся уничтожать аварийный запас моего дорого друга. Это был первый мой перекус после…можно сказать, перерождения. Когда ты успеваешь почувствовать близость смерти, эту обжигающе холодную пустоту, поневоле начинаешь ценить свою никчемную, как думал до нынешнего момента, жизнь. После того, как тебя спасут (если спасут), ты меняешься. Ты уже не тот, что прежде. Я вдруг понял, что мое детство закончилось, окончательно и бесповоротно. Ровно с того мига, как меня стащили с подоконника. Это не может не огорчать. Но…я ведь не один теперь, верно? Хоть и понять это я смог только после совершенно дурацкого и необдуманного поступка. Тилль пришел за мной. Поздновато, конечно. Но все же. Я живу благодаря ему. Я его должник. И отплачу как следует, не сомневайтесь. Отыскал я его на площадке, которая стала убежищем для нас, где мы могли спрятаться от остального мира и просто раствориться в тишине. Время здесь останавливалось. Или же текло медленнее, не знаю. Но иногда появлялось ощущение, что все мы — мушки, застывшие в капле смолы. Тилль курил, оперевшись на турник. Его взгляд был устремлен в никуда, и выглядело это несколько пугающе. Я приблизился и осторожно тронул Темного за рукав. Он вздрогнул, будто очнувшись ото сна, и, наконец, заметил меня. − Привет, − неловко произнес я. − Отоспался уже? — историк чуть улыбнулся. — Выглядишь и правда получше. − Льстите мне. Наверняка, − я усмехнулся. Потом посерьезнел. − Герр Линдеманн…я хотел спросить… − Что дальше? — он бросил сигарету в снег, и та погасла. Я кивнул. — Честно сказать, и сам не подозреваю. Слишком уж неоднозначная ситуация, − он вздохнул. − Ладно, потом придумаете ответ, − я пожал плечами. А потом набрался наглости задать еще один вопрос: − Тилль, можете мне рассказать про Рафаэля? Линдеманн воззрился на меня с неподдельным удивлением и даже ужасом. − Откуда ты знаешь это имя? − Куратор упоминал. Сказал, что если я спрошу вас о нем, то узнаю много интересного, − охотно ответил я. — Ну так что? Расскажете? Тилль бледнел с каждым мгновением. Потом пристально посмотрел мне в глаза: − Я поклялся себе, что больше никогда не буду вспоминать досадную часть моего прошлого, связанную с ним. Но ты…ты должен знать… Линдеманн немного помолчал, собираясь с мыслями, потом смахнул надоедливую челку со лба и начал говорить: − Это был сентябрь две тысячи седьмого. Почти пять с половиной лет назад, да. Я устроился работать в гуманитарную гимназию с углубленным изучением французского языка. Частенько приезжали ученики по обмену. Которые резко отличались от наших учащихся. Они были совсем другие. Смешливые, мечтательные, порой рассеянные. И Раф был одним из них, − взгляд Темного затуманился. − Сколько ему было лет? — поинтересовался я. − Пятнадцать, − выдохнул Тилль, и мне стало как-то неуютно. — Он был необыкновенным ребенком. Очень замкнутым, но когда удавалось его разговорить, он мог поведать такое, что и предположить было нельзя. Про таких, как он, говорят, что не от мира сего. У него были белоснежные, с сиреневатым отливом волосы, странные жемчужные глаза, в которые невозможно было долго смотреть. Рафаэлю Бланкару удалось вылечиться от анорексии и дважды выжить после попыток суицида, − тут лицо моего преподавателя на мгновение исказила болезненная гримаса. — И меня сделали его наставником на время учебы. Видимо, опасались, что он совершит-таки задуманное. − Это его фотография у вас на столе? — я опять перебил Тилля. − Черт…да, − он поморщился. — Надо было раньше ее убрать. − Зачем же? Почему вы упорно хотите забыть Рафаэля? — я прищурился. − Потому что он донельзя был похож на тебя. Я замечаю в тебе многие его черты. И мне страшно. Страшно, что ты так же ускользнешь от меня. И я не успею тебя спасти, − голос историка сорвался на шепот. − Что с ним произошло? Говорите, − не терпящим возражений тоном произнес я. − Я привязался к нему. Спускал многое с рук. Потому что он позволил мне любить себя. Дал разрешение, так сказать. Но Рафаэль оставался холодным и бесчувственным. В отличие от тебя. Он умел лишь притворяться. Я в упор не замечал этого, ослепленный эмоциями. Черт возьми, я не имел права потакать своим низменным желаниям. Бланкар же толкал меня к бездне. Провоцировал. И добился того, что у меня сорвало тормоза. Как выяснилось, я не был первым, кто…подвергся его влиянию, − тут Линдеманн замялся. Я отвел взгляд. Тот парень был младше меня на год. Но, как я понял, куда опытнее в плане отношений. И ему удалось совратить моего преподавателя. Ха. Ха. Отлично. − Тем утром он сказал мне, что ему удалось наконец хоть что-то ощутить. И он мне благодарен за это. А я был в полнейшем ужасе от осознания того, что посмел…вступить в связь с несовершеннолетним. Законы, я к счастью, не нарушил, но учебную этику очень даже. И потому объяснил Рафаэлю как можно деликатнее, что так больше продолжаться не может. Он кивнул, улыбнулся и покинул меня. А вечером его обнаружили в саду. Рафаэль повесился на ветке яблони, − глухо промолвил Тилль. — В его кармане нашли записку, в которой было всего два слова: «Я победил». И знаешь, я сам тогда едва не покончил с собой. Но твердо пообещал себе, что больше не позволю чувствам взять верх над разумом… − Не очень получилось, как вижу, − я криво ухмыльнулся. — Я появился так не вовремя. Нарушил все ваши планы. Теперь вы вынуждены терпеть еще одного подростка. − А кто сказал, что я терплю? — Линдеманн склонил голову набок, лукаво прищурившись. − Что же тогда вы испытываете ко мне? — я скрестил руки на груди. — Я ведь тоже неудавшийся самоубийца. В психушке не лечился, да, но у меня вся жизнь впереди. Что там еще по списку? Ах да, к моему большому сожалению, у меня не каменное сердце. Несостыковочка. Нервы вам треплю регулярно. И не так прекрасен, как Рафаэль. Глаза косые. Волосы как проволока. Сутулый. Вообще не подхожу под ваш идеал, − я выдавил из себя смешок. − Не смей так говорить, − сурово оборвал мою тираду Тилль, подойдя ко мне вплотную. — И прекрати сравнивать себя с кем-то другим. Ты — уникальный. Неповторимый. И очень, очень красивый, − он невесомо коснулся пальцами моей щеки. — Какие острые скулы…порезаться можно. Я чуть прикрыл глаза, глядя на Темного из-под полуопущенных ресниц. − Знаете…мне в жизни таких комплиментов не отвешивали. Неловко как-то. − Привыкай. Я редко приукрашиваю реальность, − Тилль ухмыльнулся. — И да, берегись. Мне понравилось тебя смущать. − Я придумаю, как ответить, не сомневайтесь, − я фыркнул. − Жду с нетерпением твоей маленькой мести, − отозвался с толикой сарказма преподаватель. Я привстал на цыпочки, осторожно поцеловал историка в колючую щеку и еле слышно сказал: − Можете считать, что она уже началась, − и вприпрыжку помчался прочь, донельзя довольный собой. Я ощущал себя победителем. Кто был мой противник? Рафаэль Бланкар, парень, сгинувший более пяти лет назад. Впрочем, смерть ему не помешала. Его призрак (если это можно так назвать) не желал отпускать Тилля даже спустя столько времени. Он, незримый, присутствовал во всех аспектах жизни Темного. Неслышной тенью следовал за ним по пятам, нашептывал ночами в ухо. Чудился где-то на периферии бокового зрения. Мелькал в отражении темным пятном. Прошлое никогда не отступает добровольно. Впивается когтями в спину, обдает ледяным зловонным дыханием затылок. Иногда оно настолько настырно, что одному не справиться. И либо ты потонешь в вязкой, липкой трясине воспоминаний, либо найдешь того, кто поможет тебе выбраться. Надеюсь, я смогу посодействовать Линдеманну. Как и он мне. Взаимовыручка — вещь хорошая. И осознание того, что у меня получилось заставить Рафаэля отступить, не может не радовать. Да, возможно, это ненадолго. Но даже маленькая победа в битве приближает войну к концу, не так ли? Остается еще один вопрос на повестке дня: кто Куратор? Он сто процентов из школы. Посторонний человек не может знать так точно местное устройство и тайные места. Уточню: ученик это или же учитель? Недоброжелателей у меня много. Надо повнимательнее присмотреться к окружающим. Дедукцию в студию, ага. Не сказал бы, что люблю играть в игры. Но люди постоянно втягивают меня в это. Игра в примерного ученика и сына, игра в здорового психически человека…а вот в бессердечного ублюдка я еще не играл. Попробую в ближайшее время. С Паулем, к примеру. Я не злопамятный человек, вы не подумайте. Просто злой, и память у меня хорошая. Не думаю, что Ландерс настолько наивен, чтобы думать, что я забыл его выходки. Потому надо продумать план по вправлению мозгов этому придурку. Хотя…вспоминается одна буддистская поговорка: если терпеливо сидеть на берегу, то труп твоего врага проплывет мимо тебя. Нравится мне подобный подход к жизни. Куда меньше сил затрачиваешь. Значит, я просто поговорю с ним. Как можно спокойнее. По возможности, без применения грубой силы. Должен же я выяснить, с чего меня так ненавидят. И вообще, много непонятного мне было сказано в последнее время. И кажется, что происходящего не понимаем только мы с Тиллем. Секта у них тут, что ли? Тайное братство идолопоклонников? Уединенная община язычников? Сложно. Немного нелогично с моей стороны пытаться завоевать доверие Пауля после того, что он со мной сделал, согласен. Но к кому еще обращаться? К Кристофу? Еще более дурацкая мысль. Мы делим одного мужчину на двоих, о чем тут вообще может идти речь? Флаке молчит, как рыба. Или начинает говорить метафорами и загадками. Оливер просто не произносит ни слова. Здорово просто. Короче говоря, с мыслями я долго собирался. Слова подбирал, перед зеркалом тренировался. Не очень вышло. Ну и ладно. Буду импровизировать, как обычно, подумалось мне. На следующий день я подловил Ландерса после третьего урока. Нам поставили окно, и момент для разговора был подходящий как никогда. − Пауль! Эй! — окликнул я одноклассника. Тот обернулся, крайне удивленный моей дерзостью. − Чего тебе, Круспе? — он даже остановился. Как мило с его стороны. − Поговорить нужно, − непринужденно ответил. − И о чем же? — Хайко снисходительно фыркнул. — Твоя подружка — Лоренц, так что не надейся на понимание с моей стороны. − Даже если речь пойдет о тебе самом? — я приподнял бровь. − Я здесь при чем? — Пауль прищурился. − При том. Мне интересно, почему ты такой, какой есть. Почему я так тебе не нравлюсь. Что спросить найдется, не сомневайся. − Думаешь, я тебе отвечу? Нет. И вообще, иди лесом с такими вопросами, − он скрестил руки на груди. − Не пойду, − я усмехнулся и прислонился к стене. — У нас еще полтора часа, можешь не торопиться, я подожду. Ландерс закатил глаза. − Зачем тебе знать? Ты же меня вроде как тоже ненавидишь. − Ты сейчас, наверное, удивишься, но нет. Я просто хочу понять причины твоих поступков. На сей раз Пауль выглядел еще обескураженнее. − Ну…ты все Тиллю растрепал, вот, − промямлил парень. − И этого достаточно, чтобы возненавидеть? — я фыркнул. − Ты просил ответ и получил его. На этом все, − процедил сквозь зубы Хайко и картинно отвернулся. − Не все, − я подошел ближе. — Знаешь, я сначала подумал, что мы подружимся. Ты мне показался хорошим парнем. − Кто? Я? Не смеши мои кеды! — зло произнес Лис. — Мне нравится мучить людей. Видеть их слезы. Страх. Я постоянно лгу для собственного удовольствия. Грублю всем вокруг. Да я с удовольствием вспорол всем вам глотки и обмазался вашей кровью, лишь бы вы отстали! — Пауль повысил голос до крика. — Ты должен меня бояться! Я тебя избил до полусмерти! А ты приходишь ко мне как ни в чем не бывало и разводишь на откровения! Что за херня, Рихард?! − Дело в том, Хайко, что ты не такой, каким себя считаешь, − спокойно сказал я. — Тебе наверняка часто говорили о твоей никчемности, плохом характере, о том, что ты не оправдываешь ожиданий. Вот ты и внушил себе это. Говоришь, что любишь причинять боль. Но чужая боль заглушает собственную, не так ли? Ландерс закусил губу. До крови. Алая струйка сбежала по его подбородку. − Зачем ты лезешь ко мне в душу? Тебя никто не просил, − голос моего одноклассника дрогнул. − Значит, я прав? — Иисусе, мой план не провалился. — Если так, то послушай меня: всегда можно исправиться. Что бы ты не натворил. И простить можно тоже всегда. Да, неприятный осадок у обоих участников конфликта останется, что поделать. Нельзя воевать вечно, Пауль. Проигравший появится, рано или поздно. − Им буду точно не я, − глаза у Пауля покраснели. — Уходи. Уходи, черт тебя дери! — он снова прикрикнул. − Если будешь так орать, я тем более останусь, − сократил расстояние между нами и положил ему руку на плечо. — Почему ты боишься быть собой? − Мне нельзя. Нельзя, − Хайко закрыл лицо ладонями. — Она мне не разрешает. Заставляет делать плохое. − Кто она? — я уцепился за ниточку. — Скажи, Пауль: кто — она? − Школа, − он всхлипнул. — Я не могу спрятаться от нее. Заглушить ее шепот, засевший у меня вот здесь, − он указал пальцем на висок. — Помоги мне, Рихард! Я так хочу покоя…так хочу… − и зашатался, грозясь грохнуться на пол. Я перехватил Ландерса на полпути и удержал. − Как я могу тебе помочь? Хотя бы намекни, − вместо ответа Пауль уткнулся носом мне в плечо. − Освободи меня…всех нас, − донесся едва слышный шепот. − Час от часу не легче, − я осторожно прижал к себе недодруга-недоврага. — Я постараюсь. − Спасибо, − Ландерс нехотя отстранился. — Расскажешь кому, что видел меня таким — глаз на жопу натяну. − Приму к сведению, − я улыбнулся. — Ну так что? Мы больше не враждуем? − Как вести себя будешь, − хмыкнул Лис и удалился походкой вразвалочку. Я задумчиво посмотрел ему вслед и провел по зудящему запястью пальцами. Порезы до сих пор давали о себе знать. И трудно было сдержаться, чтобы не расчесывать их в кровь. Особенно когда нервничаю. А нервничаю я всегда, ха-ха. Flashback Тик-так. Тик-так. Тик-так. Стрелка часов дрожит, перескакивая с секунды на секунду. Не могу оторвать глаз от нее. Если чуть прищуриться, то можно увидеть маленькие черные лапки по бокам: их ровно восемь — по четыре с каждой стороны. Часы еле заметно качаются вправо-влево. Они живые, только никто не замечает. Маскируются. Позади что-то шуршит, и я оборачиваюсь. Небольшой серый комочек пыли замер в метре от меня. Тоже живой. Вообще все вокруг нас живое. Даже то, что взрослые называют неодушевленными предметами. И не желают понимать, если пытаешься объяснить. Ну да, кто станет слушать пятилетнего ребенка? Стоило немного отвлечься, как пространство вокруг сдвинулось. На совсем небольшое расстояние, всего пару миллиметров. Но этого достаточно, чтобы меня захватила паника. Вскакиваю и перекладываю лист бумаги с одного конца стола на другой. Потом переставляю снежный шар с маленькой фигуркой человека внутри на другую полку. Плюшевый мишка отправляется в шкаф, игрушечный грузовик увозит воображаемые кирпичи под кровать. Обвожу комнату взглядом. Теперь вроде спокойнее. Скрипят дверные петли, и дверь приоткрывается. Никого не видно, но я отлично слышу мягкие, неслышные шаги. Шаги хищника. Точнее, одного из тех, что здесь водятся. К примеру, сейчас мой гость — Сныркала. У него нет глаз и носа, а рот он прячет. Его кривые и острые зубы видно только когда он собирается пообедать. Мной. Но каждый раз его что-то останавливает. Возможно то, что я трогаю его хвост — очень скользкий и гладкий на ощупь. Иногда приходит Кривой. У него странно изогнуто туловище. Как будто зигзагом. И ходит он, наклоняясь вправо. Тащит за собой подушку в грязной рваной наволочке. С нее стекает бурая жидкость, и мама постоянно ругает меня за разводы на ковре. Я что, виноват, что Кривой такой неаккуратный? Нет. Если я пытаюсь с ним поговорить, то он складывается пополам и исчезает. Застенчивый. Больше всего я люблю играть с Дылдой. Дылда — очень высокий. И красивый. Хотя его руки покрыты синяками, а на шее фиолетовый поперечный след. Он говорит, что это от галстука из пеньки. Когда я спросил, что это такое, он не ответил и отмахнулся. В остальном же Дылда очень общительный. Он рассказал мне, что в далекой стране бабочки зимой улетают от холода к солнцу, большими такими стаями. И с его слово я представлял, как иду по дороге, и вдруг над головой проносится ало-черное облако. Шелестят крылышки, лапки. Случайный хоботок прикасается к щеке. Миг — и бабочек нет. Только невесомая пыльца в воздухе. Еще мой друг учил меня рисовать. Рисунки симпатичные выходили. Но почему-то всегда неживые. Мертвые. − Рихард, я придумал новую игру, − Дылда нависает надо мной, и я задираю голову вверх. − Здорово! — я улыбаюсь. — Какую? − Пойдем со мной, − он протягивает мне руку, и я крепко сжимаю его ладонь. Пальцы Дылды длинные и холодные, как он сам. Мы идем в мамину комнату, куда заходить строжайше запрещено. Мой друг не отражается в большом блестящем зеркале на дверце шкафа. − Почему тебя не видно? — спрашиваю. − А зачем? — он пожимает плечами. — Зеркала лгут. Запомни. − Ладно, − киваю. — А зачем мы сюда пришли? − Посмотри наверх, − подчиняюсь. На третьей полке стоит помада. И тушь. И тени. И еще много чего интересного, что мне не разрешают трогать. — Хочешь, я тебе достану? − Хочу! — дергаю Дылду за майку, чтобы он поторопился. Мне вручают желаемое, и я сажусь перед зеркалом на пол. Аккуратно снимаю колпачок, кладу рядом. Приоткрываю рот и веду по губам алым, как кровь, кончиком. Получается не очень ровно, потому что дрожит рука. Поворачиваюсь к Дылде, ожидая его мнения. − Тебе идет, − он улыбается. — А этим попробуешь? Следующие несколько минут я старательно крашу ресницы. Они становятся очень длинными и черными. − Тени? — наношу на веки густым слоем блестящую синеватую пыль. Смотрюсь. Мне нравится мое отражение. Интересно, мама оценит? Друг запускает свои длинные худые пальцы мне в волосы. Люблю, когда он так делает. Мурашки пробегают по спине. Я трогаю брелок, прицепленный к поясу Дылды. Зеленый шарик с иероглифом на боку тихонько позвякивает. Вдруг хлопает дверь. Значит, пришла мама. − Мне пора, Рихард. Не скучай, − мой друг целует меня в лоб и уходит в стену. Машу ему вслед и выбегаю в прихожую, чтобы поприветствовать Изабель. Но она, кажется, ничуть не рада моему появлению. − Рихард! — она очень зла. Наверное, ей не понравился мой внешний вид. — Что ты натворил? Мужчинам не подобает использовать косметику! − Почему? — недоуменно гляжу на нее. — Это же красиво. Почему мне нельзя быть красивым? − Ты и без того красивый, − она вооружается ватным диском и смывает с моего лица все. — А красятся только неправильные мужчины. − Как это? — интересуюсь. Она некоторое время молчит, продолжая вытирать мои губы. − Понимаешь, сынок, есть мальчики, которые любят мальчиков. Вот они-то и красятся. Некоторые одеваются, как девушки. Ведут себя неподобающе, − она брезгливо морщится. − А почему мальчикам нельзя любить мальчиков? Почему это плохо? Взгляд моей мамы становится жестким. − Не задавай глупых вопросов! Те, кто любит людей своего пола, больны. Их надо лечить. − Но любовь нельзя вылечить, − с усмешкой смотрю на нее. − Не перечь матери! — вовремя отшатываюсь, и ее ладонь пролетает мимо моей щеки. − Ты неправа! — отхожу назад. — Неправа, неправа, неправа! У меня есть друг, Дылда. Он высокий и красивый, он рассказывает интересные вещи и гладит меня по голове. Он любит меня, и я его люблю. А ты меня не любишь! — выпаливаю на одном дыхании и жду ее реакции. − Какой еще друг? — шипит моя мать, медленно приближаясь и загоняя меня в угол. — Отвечай, дрянной мальчишка! − Он приходит из стены. Когда тебя нет, − тихо отвечаю. Мне страшно. Моя мать куда страшнее всех, кто есть у нас дома. Даже Щекастого, который может вывернуться наизнанку. − Не смей мне врать! — в этот раз я не избегаю карающей длани. Щека вся горит. — Я устала слушать твои бредни про несуществующих странных людей в нашем доме! Еще хоть раз заикнешься — и отправишься в подвал на неделю. Я молча киваю, глотая слезы. За спиной Изабель стоит Дылда и опечаленно качает головой. End of flashback На улице теплеет. Середина февраля, зима еще в разгаре, но в воздухе чувствуется что-то неуловимое. Весеннее. Везде снег сковывает землю, деревья, от мороза похрустывают ветки, но я точно знаю, что всему этому скоро придет конец. Солнце хоть немножко, но начнет согревать. Не то, что сейчас — блеклое, холодное, тусклое. Хотя не факт, что март даст долгожданное облегчение. В прошлом году было холодно до самого мая. Быть может, в этот раз придет апрель и приведет за собой весну? Я представляю этот месяц как светловолосого парня с серыми, как тающий снег, глазами. В его взгляде солнечный свет и тоска. И он придет из-за стены снега, что валит весь день. Капель поет только в моих снах. Которые, кстати, перестали быть кошмарами. Благодаря ли Тиллю? Не знаю, не знаю. Почему-то мне кажется, что все наладится, когда разойдутся тяжелые снежные тучи. И душа расцветет, как подснежники. Или как пролески. Они мне нравятся больше. Яркие, как апрельское небо. Или же я начну сходить с ума снова? Сердце будет колотиться как бешеное по совершенно необъяснимым причинам, возникнет желание носиться кругами и кричать радостный бред… Впрочем, в это время года безумие охватывает всех. Особенно душевнобольных. Могу ли я отнести себя к ним? Ну, без вердикта психиатра, наверное, нет. Однако кто знает, может, от меня тщательно скрывают наличие психического заболевания. В последнее время Флаке ведет себя еще тише, чем обычно. Ходит, втянув голову в плечи и глядя себе под ноги. Даже угас обычный для него лихорадочный блеск в глазах. Разговорить его не удается, как я не пытался. А сегодня я заметил довольно большой кровоподтек фиолетово-синего цвета на виске соседа. − Крис, это где тебя так угораздило? − Ты про что? — он проследил мой взгляд и закрыл синяк рукой. — Да так, об угол стола приложился. − Точно? — с подозрением поинтересовался. − Да, да, − Лоренц закивал с самым убедительным видом. − Ладно, поверю на слово, − я вернулся к игре в Злых птичек. — И все-таки. Тебе не нужна помощь? − Нет, − Кристиан снова уставился в пол. — Понимаешь, сейчас такой период…когда старые раны дают о себе знать, − он неосознанно потер висок. — Ты меня не поймешь. − Ты красноречив, как десять Саруманов, − я хмыкнул. — Поподробнее, пожалуйста. − Я не могу сказать. Нельзя, − Флаке покачал головой. − Тебе тоже кто-то запретил, да? Школа, ага, − раздраженно произнес я. — Да что за бред вы все несете? Это просто учебное заведение, черт возьми! Оно неживое и никому ничего запретить не может. − Я же говорил, что не поймешь, − мой друг невесело усмехнулся. — Ты видишь, но не замечаешь, Рихард. − Заколебали ваши загадки! — я как следует потряс Кристиана за плечи. — Выключи свою таинственность и объясни нормально. Глаза соседа вдруг потемнели. Рот исказила кривая ухмылка. − Ты хочешь все знать, да, Рихард? Наверняка ты забыл поговорку: любопытной Варваре на базаре нос оторвали. Я не настолько вспыльчивый, как базарные торговцы, но проучить тебя не помешает, − резким движением меня спихнули с кровати, и я полетел на пол. Перед взором вспыхнули яркие звезды, сменившиеся непроглядной тьмой…