Чернильные осколки прошлого

Выпросить у начальника разрешение отлучиться из школы оказалось неожиданно легко. Майер был озабочен завершением всех дел к концу года, потому не особенно вслушивался в мои слова. Просто махнул рукой, мол, иди на все четыре стороны, не до тебя сейчас. Оно и к лучшему. Я запираю кабинет и как можно незаметнее скольжу к лестнице. Пересекая двор, я ощущаю на себе не меньше сотни взглядов, прожигающих мне спину. Я оборачиваюсь и успеваю заметить лишь мелькнувшие силуэты. Остается только неизменная парочка, состоящая из Рихарда и Кристиана. Они мне даже помахали на прощание, как мило. Заводя машину, я думаю о том, увезут ли Круспе на каникулы. Вполне возможно, полагаю. Признаться честно, мне бы этого не хотелось. Пожалуй, только один мой подопечный оживляет это мрачное и неприветливое здание. Остальные слишком угрюмые, слишком примерные, слишком тихие. Но не менее опасные. Когда я отъезжаю на достаточно большое расстояние, становится легче дышать. Иногда мне кажется, что зря я послушался совета Кристофа и приехал преподавать в эту несусветную глушь. Темными зимними вечерами у меня начинается прям-таки ломка по Берлину. Мой город, такой красивый и многоликий. Временами жестокий и серый, а иногда солнечный и гостеприимный. И вдали от него мне живется крайне тоскливо. И во снах я вижу его улицы и переулки, дороги с мчащимися машинами, сверкающими фарами, и метро. Частенько, когда просыпаюсь, я слышу стук колес приближающейся электрички. В общем, моя душа неразрывно связана с этим городом. И сегодня мне удастся хоть немного побыть в нем. Шоссе совершенно пустое, и я мчусь на огромной скорости сквозь заснеженные равнины. Небо тяжелое, стального оттенка. К вечеру обещали сильный снегопад, и мне придется поторопиться, чтобы не попасть в буран. Включаю радио, но, видимо, связь почти не ловит, и приемник шипит помехами. Бросаю эту затею и продолжаю путь в полной тишине. Воет ветер, и создается впечатление, что я веду не автомобиль, а космический корабль между звезд и планет из неведомых галактик. Только космос не черный, а белый. Вдруг посреди дороги появляется темная точка, не вписывающаяся в окружающий мир. Прищуриваюсь, и объект исчезает. Странно. Доезжаю до указатель, который гласит: до Берлина 120 километров. Что ж, не так уж долго мне осталось. И тут прямо перед машиной вырастает будто из ниоткуда парень, одетый весь в черное и босой. Я судорожно нажимаю на тормоз, визжат шины, слышится глухой стук. Я выскакиваю из автомобиля и и смотрю на того, кого я сбил. Он скорчился под неправильным углом, снег вокруг тела краснеет. Я опускаюсь на колени, прощупывая пульс. Он отсутствует. Но внезапно покойник поворачивает голову в мою сторону, улыбается кровавой улыбкой и хрипит: — Тебе не сбежать от нас, Линдеманн, как ни старайся. Я в ужасе отползаю назад, а мертвец тянет ко мне скрюченные костлявые пальцы. Стоит мне моргнуть, как он пропадает. Как и лужа крови на снегу. Я медленно поднимаюсь на ноги, отряхиваюсь и стою еще некоторое время, слушая, как колотится мое сердце. С трудом убеждаю себя, что мне это привиделось, и возвращаюсь в машину. На лобовом стекле капля крови. Делаю вид, что не замечаю, и продолжаю путь. Давненько я так не пугался. Я вообще-то не такой уж впечатлительный, но не всякий спокойно выдержит подобное. Черт возьми, от этого лесного интерната одни неприятности! Мне везет, и я сравнительно недолго задерживаюсь в пробке на въезде в город. Жадно пожираю глазами родные улицы и уже предвкушаю прогулку, что позволит мне хоть на некоторое время отвлечься от бумажной волокиты и прочих немаловажных вещей. Оставляю автомобиль на стоянке у парка, заплатив на три часа вперед, и вливаюсь в толпу людей, спешащих по своим делам. Вдыхаю воздух Берлина и понимаю, что наконец-то счастлив. Пробегаюсь по парочке торговых центров, прикупив самое необходимое, и отправляюсь бродить по скверам. Везде праздничная иллюминация, сверкающая разноцветными огнями, и дух Рождества как будто витает среди прохожих. Не то чтобы я верующий, но все-таки Святая ночь особенная. Как и новогодняя, впрочем, но это немного другое. Но мое время, отпущенное на поездку, истекает, и я с сожалением разворачиваюсь. Окидываю прощальным взглядом все сверкающие великолепие и пробираюсь по стоянке к своему металлическому коню. Призывно рычит мотор, и я оставляю позади мой Берлин, возвращаясь обратно в обитель серых учебных будней. Если бы я мог, то остался бы. Но я не привык бросать начатые дела. К тому же мне есть, из-за кого вернуться. Он наверняка расстроится, если я больше не появлюсь в интернате. Мой солнечный мальчик Рихард Цвен Круспе. Да я и не смогу обойтись без него. И, зная, что в школе есть те, кто может причинить ему вред, нельзя оставить его одного. Он еще долго оправлялся после того инцидента. Подозреваю, что тут замешан Ландерс и его команда, но никаких доказательств нет, и сам Рихард молчит, как рыба. Порой сложно вытянуть из него хоть слово. Пожалуй, я ни к кому не испытывал таких теплых чувств. Разве что к Кристофу…но все равно есть разница. — И какая же? — возникает ехидный голос. — Шнайдер слишком доступный, да? Вот же он, так близко. Но нет, тебе требуется психически нестабильный подросток (вычитал в досье), который не дается в руки. Я мотаю головой, заставляя внутренний монолог замолчать. Бред. Полнейший бред. Круспе всего лишь мой протеже, мой воспитанник. Я им очень дорожу, это правда. Мне хочется защитить его от всего враждебного и опасного, чем полнится наш мир. Рихард такой хрупкий, любое неосторожное слово может его сломать. И дикий. Не привыкший к тому, что он кому-то нужен. Сомневаюсь, что у него вообще было детство в классическом его понимании. Если тебя бросают на произвол судьбы чуть ли не с рождения, поневоле начинаешь блокироваться и прятаться от окружающей реальности. Совсем не детские проблемы подстерегают на каждом шагу. Я видел его мать. Красивая женщина, ничего не скажу. Но в глазах у нее лишь пустота. И безразличие ко всему, прикрытое показной доброжелательностью. Неудивительно, что Цвен стал тем, кем является сейчас. Но еще есть возможность все исправить. Если мне удастся подобраться достаточно близко, и он не оттолкнет меня. Главное, сильно не увлекаться, а то это может ничем хорошим не кончиться. Свет фар вспарывает ночную темень, освещает хлопья снега, сыплющиеся с небес, принявших необычный розоватый оттенок. Метель настигает меня, но я сдаваться не намерен. Как и всегда. Я слишком упрям, мне постоянно это твердили. Что ж поделать, я таким родился. И поэтому в большинстве случаев достигаю поставленных целей. Вот и сейчас я должен выполнить задание: пробить броню скрытности и замкнутости Круспе и помочь ему. Со всем. Это будет нелегко, я знаю это с того самого дня, как впервые его увидел. Он упертый, но я куда терпеливее. И опытнее. А также я невероятно азартен. В общем, я надеюсь на успех. Снег валит все гуще, приходится снизить скорость. Но мне осталось не так уж много. Километров пятьдесят примерно. Становится очень холодно, я включаю обогрев на полную. Но все равно пар вылетает изо рта, и запотевают окна. Протираю одно из них, и мерещится сбоку сгорбленная, длиннорукая и когтистая тень. Моргаю, и наваждение пропадает. Мда уж, какая замечательная дорога сегодня! Надо будет провериться у невролога, а то происходящее мне не очень нравится. Вот и поворот нужный показался. Тут шоссе совсем ни к черту. Трясет на кочках как мама не горюй. Школа издалека похожа на притаившегося в засаде хищника. Настолько темная, что даже снег не может этого спрятать. Здание резко выделяется на фоне окружающей белизны. Как пятно гнили. Скалится забором с острыми наконечниками-копьями, сверкает окнами-глазами. И лес подступает со всех сторон, как еще один зверь, не менее голодный и опасный. Хотя я предпочел бы встретиться с ним, нежели с воплощением школы. Паркую машину и быстро прохожу к кольцу, нырнув во влажный мрак коридора. Интересно, тут когда-нибудь будет нормальное освещение? Наверное, нет. Бреду к своему кабинету на третий этаж и замечаю, как Рихард учит Лоренца складывать различные поделки из бумаги. Вспоминаю тот черный цветок и ухмыляюсь: теперь понятно, откуда он взялся. К моим ногам падает самолетик. Поднимаю и отправляю обратно владельцу. Рихард прищуренно наблюдает за мной, а когда захожу в свой кабинет, слышу удаляющийся топот. Как будто я волк, спугнувший зайцев, мирно расположившихся на солнце. Рихард все еще побаивается меня. Не подпускает ближе определенного расстояния. Но торопиться не стоит. Времени у меня предостаточно. Всю следующую неделю я был с головой погружен в дела школы. Бесконечные отчеты и заполнение журналов, плюс составление четвертных контрольных и их проверка. Ни на что большее меня не хватало. Да еще кошмары замучили. Что-то голодное смотрело на меня через зеркала, да и вообще любую отражающую поверхность, а потом становилось мной и творило всякое безумие. Я уже привык плакать кровавыми слезами во снах, задумчиво отрезать от собственного сердца по кусочку, тонуть во мраке и вырывать себе позвоночник. И я постоянно видел светлый силуэт. Я знал, что только он может меня спасти, но он ускользал из моих рук. И я просыпался посреди ночи в холодном поту, жадно хватая ртом воздух. Я подозревал, кого скрывает ореол света в моих сновидениях, но упорно отвергал эту мысль, пока однажды не осознал, что больше не могу. Ситуацию усугубляли постоянные укоризненные взгляды Кристофа в мою сторону. Моего друга, чьи чувства оказались невзаимны. Он пытается изобразить, что ничуть не расстроен, но иногда маска спокойствия уходит в сторону, и видно, что на самом деле Шнайдер крайне подавлен. И самое ужасное то, что он чертовски прав. Мне нравится все поломанное, неправильное, искореженное и недоступное. И вот я дымлю сигаретой, стоя на крыльце. И вспоминаю ту ночь, когда мы с Рихардом были здесь вместе. Вспоминаю, как укрыл его своим пальто. Вспоминаю его острые плечи и ледяные ладони. Вспоминаю его растрепанные ветром волосы и блестящие в лунном свете глаза. Его жесткий, но в то же время тоскливый, какой-то волчий взгляд. Дикий, красивый, одинокий в своей печали волчонок. Кто бы приручил тебя, маленький Зверь? Кто пригрел бы тебя на своей груди? Кто стерпел бы укусы твоих белоснежных обоюдоострых клыков? Кто бы остался с тобой, несмотря ни на что? Бросаю сигарету и вминаю в снег ботинком. Пустые раздумья. Меня не подпустят ближе определенного расстояния. Доверяет Рихард лишь Лоренцу, нескладному очкарику с добрым сердцем и грустными глазами. Я — взрослый. Чужой. И вряд ли когда-нибудь стану своим. Я и не заметил, как настал канун Рождества. Но облегчения не наступило, даже наоборот. Неисполнимые желания, невыполненные планы, все провалы этого года навалились на меня сплошным скопом. Я ощущал неподъемную тяжесть на сердце, а одиночество больше не казалось таким уж желанным. Хотя, по правде, мне не хотелось никого видеть, кроме своего протеже. Все же я нашел в себе силы прийти на так называемый рождественский ужин. Меня пытались втянуть в разговор, но я тактично отмалчивался. Только смотрел украдкой на Рихарда. От его улыбки мне даже немного полегчало. Но потом я вспомнил, что не имею права целовать эти обветренные губы, не могу очертить пальцем эти заостренные скулы, не должен сжимать в объятиях это хрупкое, угловатое тело. Рихард всего лишь ребенок, хоть и довольно разумный. Он чист, он светел, я не могу предать все этой своей тьме. Я только буду наблюдать издалека и хранить его от опасностей, что подстерегают на каждом шагу. При первой возможности я сбегаю в свой кабинет и достаю из дальнего шкафчика початую бутылку виски. Святую ночь я проведу один на один со скотчем и своими внутренними демонами. Наливаю половину бокала и делаю глоток. Обжигающее тепло раскатывается по пищеводу, приятная горечь остается на языке. Я смотрю на падающий снег, на мутный глаз луны, чей свет едва пробивается сквозь тучи, на небо красноватого оттенка. И по мере того, как пустеет бутылка, я преисполняюсь безразличия ко всем окружающему миру. Мысли становятся вязкими, лениво перетекают одна в другую, а потом и вовсе исчезают в тумане, наполнившем мою голову. Я постепенно забываю, где я и кто я, и как будто плыву по течению неторопливой реки. Мне плевать, я так ошеломительно свободен и легок, нет ничего, что тянуло бы меня к земле. Но обманчивую иллюзию разрушает стук в дверь и осторожная просьба разрешения войти. Я смутно узнаю голос Круспе и даю согласие на нарушение моего уединения. Он неслышно приближается и с недоумением смотрит на меня. Ну да, конечно, он не привык видеть меня таким…расслабленным. Ну вот, еще одна сторона меня открыта перед ним. Оказывается, я не всегда строгий и чопорный, да, Рикке? Рихард отбирает у меня стакан и спрашивает, почему я провожу ночь именно так. Я слишком пьян, чтобы контролировать свои действия, к тому же полностью уверен, что мне нечего терять, потому выкладываю все как есть. Лицо моего протеже каменеет, и я понимаю, что идея была изначально обречена на провал. — Можешь сбежать от меня. И никогда больше не заговорить со мной. Имеешь право, — к горлу подступает комок, я опускаю взгляд в пол. Глаза жжет от непролитых слез. — Герр Линдеманн… — меня берут за руку тонкие ледяные пальцы. А потом ко мне прижимается мой гость. Я неловко приобнимаю его за плечи и наслаждаюсь его присутствием. А потом мой дорогой Рихард произносит, чуть запинаясь: — Я… Вас… Люблю. Смущенно смотрит в сторону. Я беру его за подбородок и пристально смотрю в глаза. Зрачки расширены до предела, почти закрывают радужку. Боится. И ждет. Накрываю его губы своими. Он невольно вцепляется мне в плечи, жмурится и старается быть как можно ближе. Наверное, тоже не верит в происходящее. Мы оба думаем, что все это нам снится, но также надеемся на то, что это правда. Отстраняемся друг от друга. Рихард улыбается. И я тоже. — Счастливого Рождества, — шепчу, он кивает и отвечает: — Вам тоже, Тилль. И убегает. Я опускаюсь в кресло и откидываюсь на спинку. Неужели удача наконец повернулась ко мне лицом, и сбылось то, чего я желал более всего? Утро разительно отличается от ночи, которую я едва помню. Такое ощущение, что моя голова вот-вот взорвется. С трудом сажусь и понимаю, что даже не расстелил постель вчера. На часах половина первого. Черт. Зря я столько пил. Во рту раскинулась самая настоящая пустыня, виски буквально пульсируют, но самое главное, вчера я целовался с собственным учеником. И я не знаю, как мне это оценивать. Кое-как привожу себя в порядок, замаскировав следы вчерашней разгульной жизни. Впрочем, круги под глазами просто так не скроешь, а тоналки у меня никогда в жизни не было. Что ж, пусть коллеги думают, что хотят. Меня это никоим образом не касается. По пути в столовую встречаю Кристофа. Непринужденно здороваюсь, он с подозрением прищуривается. — Я так понимаю, Рождество у тебя весело прошло. Жалею, что не прихватил противогаз из дому. Еще и подкалывает. Может, перестал уже обижаться на меня? — Не ехидничай, Крис. Сам небось квасил с нашими фуриями, — пытаюсь дать достойный отпор я. — Не такие уж они и ужасные, — фыркает Шнайдер. — Надеюсь, Круспе не перепало твоего отвратительного пойла, а то он пулей из твоего кабинета вылетел, — гадко улыбается коллега. Погодите, что? Неужели он видел?.. — Не понимаю, о чем ты, — делаю невинный вид. — О, Тилль, все ты прекрасно понимаешь. И не смей отпираться. Я никому не скажу, не беспокойся. Я же все-таки твой друг, — он затягивает потуже неизменный синий шарф в белую клетку. — Просто все останется на твоей совести. Мальчик не подозревает, с кем связался, не правда ли? Стоило тебе пару раз вмешаться в его проблемы и выпороть, как он крепко-накрепко к тебе привязался. Забавно. Я хмурюсь. Кристоф совсем на себя не похож. Он никогда не был таким язвительным. — Интересно, — продолжает он, накручивая прядь волос на палец. — Любит ли он боль, как ты? Тогда вы будете идеальной парой — опытный садист и юный мазохист. — Прекрати, — говорю я сквозь зубы. — Ничего не было. Выдумываешь что ни попадя. — Ну-ну, — Шнайдер усмехается. — Каждый останется при своем мнении, — и уходит горделивой походкой от бедра. Я уже ничего не понимаю. От похмелья или же от чего другого. Мне нужно поесть и разложить мысли по полочкам. Потому что создавшаяся ситуация меня конкретно напрягает. Я методично жую бутерброд, совершенно не чувствуя вкуса. Меня немного трясет, головная боль смещается в затылок. Что ж так хреново, а? Все вокруг меня кажется неправильным, неестественным. И я сам такой же. Больше не пью. Хотя, быть может, алкоголь здесь не при чем. Я потерял контроль. Ненадолго, всего лишь на одну ночь. Но этого хватило. Я дал волю чувствам и своему языку. И теперь жалею. Что делать? Опять сковать эмоции воображаемыми цепями, нацепить холодную безучастную маску и сказать… Оттолкнуть его, пока не поздно. Пока все не зашло слишком далеко. Боже, как я не хочу причинять боль Рихарду! Но я должен. Ради него же самого. Никогда не думал, что окажусь в подобной ситуации. Я привык, что все всегда идет по плану. А тут бац — появляется он — несносный мальчишка, который переворачивает всю мою жизнь с ног на голову. Постоянно вляпывается в неприятности по уши, но и не думает унывать. И соблюдает странные законы подростковой чести. Как в него можно было не влюбиться, вот скажите? И я не знаю. Допиваю растворимый кофе (никогда не думал, что опущусь до этого, но он и то лучше, чем здешняя бурда). Снова ныряю в сумрак коридора. Нужно поговорить с Круспе. Решаю сначала проверить площадку и оказываюсь прав. Рихард стоя качается на качелях, зажмурившись и заткнув уши наушниками. Его губы шевелятся, вторя словам солиста. Прислушиваюсь и едва различаю. — Я так тебя хочу, что даже чувствую это на вкус, но ты недостижим, — он запрокидывает голову. — Чтобы заменить тебя, нужно или принять наркотик или лечь в могилу. Лечь в могилу…* Он меня не видит, к счастью. Не видит, как мое лицо исказила болезненной гримасой. Песня невероятно вписывается в реальность. Я застыл мрачной тенью чуть поодаль и наблюдаю. Рихард чуть тормозит и прыгает в снег. И только потом открывает глаза. Заприметив меня, сдергивает наушники. — Герр Линдеманн… Давно вы здесь? Делаю максимально спокойную физиономию. — Достаточно, — вдох, выдох. — Рихард… Нам надо серьезно поговорить. Круспе испуганно смотрит на меня. Подозревает. Да, определенно. Что ж, значит, выбранная мною тема не будет для него неожиданностью. — Про ту ночь? — он выделяет местоимение голосом. — Да, именно, — киваю. — Ты же понимаешь, что мы не можем оставить всё как есть? Это, как бы помягче выразиться, неправильно. Лицо Цвена каменеет. Он даже отшатывается от меня и упирается спиной в столбик качелей. — А как же то, что вы мне сказали? Это разве не правда? — еле слышно произносит он. Я морщусь. В том-то и смысл, милый мой, что я сказал тогда истинную правду. Но если я отвечу утвердительно, у тебя останется ложная надежда. И будет только хуже. — Алкоголь не очень благоприятно влияет на мыслительные способности, как ты сам в том убедился накануне. Так что… Считай, что ничего не было. Я наговорил лишнего, признаю. Мой протеже с каждым словом все бледнее и бледнее. Надеюсь, не хлопнется в обморок. — Рихард, ты же сам понимаешь. Мы не можем быть вместе, — эти слова даются с огромным трудом. — Я твой преподаватель, ты мой ученик. Учебная этика не позволяет. — Круспе медленно кивает и уходит, сгорбившись и как-то съежившись. Смотрю ему вслед, а мое сердце как будто сжимает когтистая холодная рука. Так будет лучше, убеждаю себя. Я все сделал правильно. Бреду к себе, глядя под ноги. Ощущаю себя полнейшим мерзавцем и сволочью. А что, разве нет? — активизируется внутренний голос. — Ты его обидел. Очень сильно. Даже не так. Ты предал его. Как и многие, многие другие. Молодец, так держать. Теперь он целиком и полностью разочаруется в людях и уйдет в себя. — Защитник хренов, — пинаю ни в чем не повинную стенку. — Как можно быть таким идиотом! — еще пинок. — Но, черт возьми, я должен, должен был так поступить! И вообще, что мне мешает оберегать его издалека? Ничего. Опять разговариваю сам с собой. Но до приезда учеников еще три дня, успею еще наболтаться. Остальным, в сущности, плевать на меня. Ну, кроме Кристофа. Который донельзя подозрительно себя ведет. Словно кто-то нажал на кнопку и выключил моего друга, оставив взамен его саркастичное и недоброе подобие. Но, тем не менее, он все еще рядом со мной. Не бросил меня после всего, что я ему наговорил. Боже, Крис, сколько же ты от меня настрадался, не сосчитать всех тех раз, как ты выручал меня, утешал, ничего не требуя в награду. Пожалуй, мне стоит быть тебе благодарным. Я брожу по школе, не находя себе места. Что-то гонит меня вперед и вперед, не давая остановиться. Мне трудно сфокусировать взгляд, по телу прокатываются волны жара. Капелька пота стекает по лбу, я смахиваю ее и продолжаю свой бессмысленный путь. — Трус, — вдруг слышу откуда-то сбоку. — Слабак, — уже с другой стороны. — От себя не убежишь, — и мерзкий, тоненький смех. — Кто вы? — спрашиваю, ускоряя шаг. — Мы — в твоей голове. Сам должен знать, — и раскатистый хохот басом. — Я уже ничего не знаю, — отвечаю с вымученным смешком. — Да все тебе известно, Линдеманн, не неси чушь, — юркая тень вьется у моих ног, и я пытаюсь ее разглядеть. Вижу лишь блеск клыков да желтых глаз. — Нет — нет, — возражает другая тень. — Он не может точно знать, порежет ли вены его горячо любимый ученик или же повесится на ручке двери. — Или уйдет в холодный зимний лес навсегда? — третий голос. — Замолчите, замолчите, — хватаюсь за голову и жмурюсь. Врезаюсь в стену, в ушах стоит звон, а перед глазами пляшут разноцветные звезды. — Уж лучше бы ты молчал там, на площадке, — ехидно замечает фальцет. Слышу топот маленьких ножек неподалеку и бросаюсь прочь, будто это не ребенок, а здоровенный бугай с бензопилой. Впрочем, откуда я могу знать? Оборачиваюсь и едва сдерживаюсь, чтобы не заорать. За мной по пятам следует гротескное, пугающее существо, будто слепленное из нескольких детских тел. Босые миниатюрные ступни шлепают по полу, тонкие ручки с аккуратным пальчиками тянутся ко мне, едва не цепляя за штанину, а пять белобрысых голов кивают, словно в чем-то соглашаясь друг с другом, скалят маленькие алые пасти, полные кривых зубов, напоминающих осколки стекла. Я бегу со всех ног, но странная тварь и не думает отставать, хихикая разными голосами и наперебой бормоча: — Мы голодны, очень голодны. Вкусный человек, пахнет страхом. Как думаешь мягкий ли он, питательный ли? Мы порвем его плоть, выдавим глаза, обглодаем лицо, разгрызем его сахарные косточки, высосем костный мозг. Никто не найдет Тилля, никогда, никогда. Никто не узнает, никто. Он будет играть с нами вечно под светом мертвой луны, ахахаха! Признаться, я был в предобморочном состоянии, и только невероятная жажда жизни не давала мне упасть и пропасть навеки. Коридор все не кончается и не кончается. Я сворачиваю на поворотах, которых в принципе здесь быть не должно. Я спотыкаюсь о кучи мусора, скольжу на лужах разлитой ржавой воды, я путаюсь в чертовой паутине. Мне в глаз затекает кровь из рассеченной брови, а подвернутая нога ноет. — Господи, помоги, — шепчу и ковыляю все медленнее. А потом я упираюсь в тупик. Поворачиваюсь. Многоногое существо все ближе. Я сползаю по стене на пол, смирившись со своей участью. Закрываю глаза, чтобы не видеть собственной смерти. Меня сковывают по рукам и ногам, в лицо ударяет трупный смрад. Щелкают зубы совсем рядом, вот-вот мне отхватят нос. Но этого не происходит. Становится так тихо, что биение моего сердца напоминает грохот барабанов. Смотрю сквозь ресницы на окружающую действительность. Я сижу на полу в туалете. И никаких детей-мутантов поблизости нет. Поднимаюсь на ноги и смотрю в зеркало. Запекшаяся кровь на брови, красные глаза и восковая бледность. Видок тот еще. Вдруг краем глаза замечаю, как кран поворачивается сам собой, и начинает журчать вода. Невольно отступаю назад, а мое отражение самодовольно ухмыляется. Скалит зубы, корчит умопомрачительные рожи, кривляется вовсю. А затем начинает беззвучно хохотать, и мне чудится этот смех со всех сторон, он звучит одновременно и в моей голове и снаружи, и это пугает. Внезапно по стеклу пробегает трещина. И еще одна. И еще. Мой двойник распадается вместе со стеклом, а все мое тело пронзает нестерпимая боль. Я кричу во всю глотку, срывая голос и не жалея дыхания. Мне так больно, словно меня рвут на куски сотни маленьких крючков. И как будто вместе с зеркалом разрушилось мое собственное тело. Красная вспышка. Щелчок. Я ползу прочь на локтях, ничего не видя и не разбирая дороги. Снова бегу от непонятно чего. Все меркнет. Я обнаруживаю себя стоящим на лестнице около входа на третий этаж. Сердце колотится как бешеное, мои брюки в пыли, как и рукава пиджака. Отряхиваюсь и прохожу в холл. Отчего-то мне становится очень жарко. Словно в жерло вулкана окунулся. В горле пересохло и саднит. Ноги не слушаются почти. Меня шатает из стороны в сторону, но все же я удерживаю равновесие. Ищу кого-то. Единственное, что осталось в сознании — словосочетание 'Иди ко мне'. — Иди ко мне. Иди. Иди. Иди. Ко мне, — повторяю, как безумный, то шепотом, то срываясь на крик. Вдыхаю воздух полной грудью. Вычленяю один-единственный нужный мне запах — легкий, ненавязчивый, с цитрусовыми нотками. Резко разворачиваюсь в ту сторону, откуда он исходит, и бреду, низко склонившись к земле, подобно хищному зверю. Кто же моя добыча? И жажду ли я ее крови? Оказываюсь возле лаборантской. Повожу носом, удостоверяясь в правильности выбранного направления. Да. За этой дверью тот, кто мне нужен. Вваливаюсь внутрь и осматриваюсь. Потом поднимаю голову и вижу испуганного человека. От него веет ужасом и непониманием. Стоп. Если я его назвал человеком, то кто же тогда я? Застывший неподвижно мужчина мне прекрасно знаком. Судорожно пытаюсь вспомнить его имя. И свое заодно. — Тилль? Что случилось? — его голос доносится до меня как через толщу воды. Ну вот, как называть себя я разобрался. А он… — Кристоф! — рычу и приближаюсь к нему. Он невольно отходит, пока не упирается спиной в парту. — Тилль, ответь мне, прошу, — он жалобно смотрит на меня небесно-голубыми глазами. — Почему ты такой… Другой? — Другой? — склоняю голову набок, определяя значение этого слова. — Напротив, я куда более обычен, чем всегда, — и подхожу вплотную. Наши бедра соприкасаются. Сжимаю плечи Шнайдера, он морщится. — Что ты творишь, Линдеманн? — он все еще не понимает. Я, признаться, тоже до конца не подозреваю, что у меня в планах. — Я? То, что нужно, полагаю, — красная дымка разливается перед глазами, накатывает еще волна жара. Мозг почти отключается. Секунду медлю, а потом впиваюсь в губы коллеги. Он сначала замирает, не зная, как реагировать, затем пропускает мой язык себе в рот. Мы целуемся некоторое время. Отстраняюсь. — Этого ты хотел, да? Что ж, желаниям свойственно сбываться, — на сей раз я прикусываю его нижнюю губу до крови, он сдавленно выдыхает. Облизываюсь, смотрю на него с превосходством. Он растрепанный и раскрасневшийся. И это только начало банкета. Не знаю, что управляет мной, но это ужасно и ошеломительно прекрасно одновременно. Меня разрывают самые противоречивые чувства. Хочется терзать плоть человека напротив, хочется слышать его крик боли… Или же наслаждения? Сейчас меня нет. Есть лишь голодный, похотливый и жадный зверь. Рубашка Кристофа отлетает в сторону, как совершенно не нужная вещь гардероба. Я покрываю шею, грудь, шею своей жертвы укусами вперемешку с поцелуями. Сжимаю сквозь джинсы стоящий колом член коллеги, и Шнайдер тихо стонет. Ухмыляюсь, наблюдая, как Крис дрожащими руками расстегивает ремень, ширинку и стаскивает с себя брюки вместе с бельем. Я сам тоже неведомым образом оказываюсь обнажен. Разворачиваю Шнайдера спиной к себе и провожу вдоль позвоночника, ощупав каждый позвонок. Кристоф вздрагивает. Укус, еще укус — пара красных отметин остается на лопатках. Вжимаю друга (впрочем, его уже так не назовешь даже с натяжкой) в стену. Мой стояк упирается ему в зад. И в этот момент меня не особенно волнует, девственник ли он, его обычное положение в постели и тому подобная чушь. Я вижу лишь тело, чувствую терпкий запах пота и схожу от этого с ума. Ввожу один палец. Крис невольно дергается, я крепче сжимаю его бедро. Ввожу второй, затем третий. Несколько разогрев своего любовника на одну ночь (да, почему-то я охарактеризовал его именно так), приставляю головку члена к заднему проходу Шнайдера. Но мое терпение быстро кончается, я не могу больше сдерживаться и вхожу сразу наполовину. Кристоф шипит, бормочет что-то не очень цензурное. Моя хватка становится воистину железной, и я притягиваю коллегу ближе, проникая в него до упора. Потом чуть отступаю и начинаю медленно двигаться. Перед взором пляшут тени, я не знаю, кто я есть. Становлюсь единым целым с тем, кто стонет подо мной. Он как будто далеко, слышу я зубовный скрежет да слабый шепот 'Зверь ты мой'. Мир вокруг нас вдруг погас, тьма охватывает ноги, её пальцы холодны. С тихим рыком я врываюсь в тело бледное, худое. Но не Кристоф перед взором мысленным моим. Он всего лишь заменяет того, кто был отвергнут мной. Я на пике наслаждения, сладко мне и горько чуть. Понимаю, что того мальчишку мне больше не вернуть. Изливаюсь в горячее нутро, а на губах имя не того. С хрипом 'Рихард' я кончаю, и тишина бьется как хрусталь. Убираю прядь волос с потного лба и открываю форточку. Холодный ветер врывается в комнату, цепляет за обнаженную грудь. Шнайдер в полном молчании застегивает пуговицы. Его губы кривятся в болезненной, кривой ухмылке. Он слышал. Он знает. А я вспоминаю, что сквозь бред слышал скрип двери, тихий возглас и стремительно удаляющийся топот ног. Очень знакомый. Кристоф уходит в ночь, сгорбленный и резко уменьшившийся в росте. Я еще некоторое время стою под сквозняком. Моя голова абсолютно пуста. Как будто в нее ворвалась толпа бородатых дворников с метлами и вымела все мысли до единой, подобно пожухлым листьям. В теле стоит необычная легкость. Да уж, воздержание не так уж просто дается. Отыскиваю свои брюки и неспешно одеваюсь. Ощущаю нестерпимое желание закурить. Кое-как накинув пиджак, дохожу до своего кабинета и беру пальто. По пути на улицу роюсь в карманах на предмет наличия заветной пачки. Есть. Чиркаю спинкой и подпаляю сигарету. С наслаждением затягиваюсь. Как только выдыхаю белый в лунном свете дым, все мысли возвращаются. И придавливают меня к земле. Кажется, что вот-вот проломлю ступеньки крыльца и провалюсь прямо в ад. Туда мне и дорога, собственно. Я переспал с лучшим другом. Чудесно. Просто великолепно. И что еще хуже, нас мог видеть Рихард. Который наверняка это воспримет очень близко к сердцу. Черт, черт, черт! Фактически, я растоптал его чувства в клочья. Продемонстрировал, кого предпочел ему. О доверии теперь и говорить нечего. Чувствую себя изменником. А ведь все могло быть иначе, если бы я изначально не стал слишком сильно сопереживать своему ученику. Но я бы не смог. И вот теперь я в безвыходной ситуации. На меня обижены сразу двое близких мне людей. И, думаю, получить прощение будет ой как непросто. Кристофа я тоже предал. Он знает, что послужил всего лишь временной заменой другому. И его хладнокровно использовали, как игрушку. Делаю еще одну глубокую затяжку и закашливаюсь. Я не могу отдышаться, мне мешает жжение и резь в легких. Что ж такое? Простудился? Или что похуже? Отмахиваюсь от этого нелепого предположения. Я здоров как бык. Ну, физически. Про душевное состояние такого не скажешь. Случившееся сегодня напоминает дурной сон в жаркий полдень. И тем не менее все это правда. Чертова жестокая реальность. В которой мне посчастливилось очутиться. Господи боже, почему все так сложно? Чем я заслужил все эти испытания, свалившиеся на меня, как снег на голову? Вроде не грешил особо. Ах да, основное — моя вера в бога слабовата. Неужели он допустил бы всю ту грязь, происходящую в мире, если бы действительно существовал? Если да, то он невероятный мудак, и верить в такое божество мне не хочется. Бросаю сигарету в снег. Оранжевый огонек тлеет еще некоторое время, потом гаснет. Смотрю на белую блестящую даль, на черный лес, на бледную луну. И хочется выть, задрав голову к безразличному ночному светилу. Драть глотку, не жалея сил, чтобы вся округа слышала. Слышала мою тоску, мою боль, мое сожаление, мое раскаяние. Я глупый, глупый волк, поддавшийся искушению. И не один раз. За все ошибки приходится платить, рано или поздно. А значит, и по мою душу придет охотник. Что ж, так тому и быть.