Чернильные осколки прошлого

Не люблю ноябрь. Хоть он и значится третьим месяцем осени, я бы отнес его скорее к зиме. Холодный, темный, дождливый. Выходить на улицу нет никакого желания. В такие дни кажется, что солнце сгинуло навеки за грязно-серой стеной густых туч, и всю оставшуюся жизнь ты не увидишь ни единого лучика. Сопротивляться унынию становится труднее, еле хватает сил куда-то пойти. Школа дремала под тихий шелест дождя. Мы напоминали сонных осенних мух, лениво жужжавших в створках окон. Чуть ли не с первого числа я начал мерзнуть, потому поверх рубашки носил толстый шерстяной свитер. Помогало не особенно. Создавалось ощущение, что ледяной северный ветер пробрался мне под кожу, и из-за этого я не могу согреться. Также с приходом холодного времени года голод стал постоянным моим спутником. Ничто не могло его утолить, и порой казалось, что от меня осталась лишь опустевшая оболочка, ломкая, хрупкая и покорная. Я сидел на очередном уроке, подперев голову рукой. Не совсем понимал, что происходит вокруг меня. И не хотел понимать. Краем уха слушая нудный монолог Майера, я смотрел на капли, сбегающие по стеклу, сливающиеся в одно целое и пропадающие, скатившись с жестяного подоконника. В верхушках деревьев застряли клочки тумана, набегающего с востока. Потеплеет, отстраненно подумал я. — А теперь Круспе пойдет к доске и докажет эту теорему, — от этих слов я встрепенулся и потер левый глаз. — Может, кого другого спросите? Иначе это затянется до конца урока, — попробовал откреститься я. — Ничего, мы подождем, — ехидно хмыкнул Эберт, скрестив руки на груди. Мне ничего не оставалось, кроме как встать и отправиться на свой личный математический эшафот. Посмотрев на рисунок, больше напоминавший пентаграмму, я почесал затылок, взял мел и попытался что-то изобразить. Судя по смешкам, доносившимся из класса, выходило не очень. Я бросил тоскливый взгляд в окно и вывел еще одну строчку бессмысленных, как мне казалось, рассуждений. Но в этот раз я попал в точку, и директор даже одобрительно кивнул. — Исправляешься, Круспе. Садись, — я побрел обратно, поразившись такому внезапному просветления собственного разума. — И что это на тебя нашло? — с иронией поинтересовался Флаке. — Неужто космические силы решили с тобой связаться на уроке геометрии? — Отстань, — я фыркнул. — На самом деле я не тупой, просто мне сложно сосредоточиться… — Ага, и отвлечься от мыслей о нашем историке, — тут уже Лоренц отхватил подзатыльник. — Не говори того, что не знаешь, — прошипел я, записывая под диктовку правила. — Ладно, ладно, — обиженно отозвался Кристиан и уткнулся в тетрадь. Пожалуй, не стоило быть таким резким. Впрочем, он сам должен понимать, что его касается, а что нет. Хотя… он прав, как ни крути. Я слишком часто думаю о моем… наставнике? Или как его назвать? Сложно. Следующее по расписанию рисование. Тема свободная, как ни странно. Я незаметно протянул наушники под свитерок и поставил на воспроизведение список под названием 'Погрустить'. Поддавшись музыкальной меланхолии, я чуть прикрыл глаза, и карандаш будто сам заскользил по бумаге. Обычно рисунки получаются вне зависимости от моей воли. Главное, не вмешиваться разуму в этот процесс. И выйдет нечто странное, временами пугающее и мрачное, а иногда светлое и красивое. Нет, неверно. Красивы были все мои творения (удавшиеся), но по-своему, и порой я сам не совсем понимаю их смысл. Через некоторое время я рискнул посмотреть на лист бумаги, ставший полем для моих размышлений. Кажется, это был троллейбус изнутри. Линии были ломанные, неровные, хаотичные. Салон был почти пуст, лишь первые сиденья были заняты: справа дремал мальчишка в шапке, шарфе и короткой куртке, а слева перешептывались двое в масках с ключами и глазницами-стеклами, одетые в длинные балахоны. За окнами клубилась тьма, в которой можно было различить разлапистые елки. — Чумные доктора, вот оно что, — задумчиво произнес я, и полряда обернулось на меня. Тут прозвенел звонок, и я спешно подписал дату и название: 'Вечер ноября'. Положил на учительский стол и поспешил к выходу. Из-за дождя физкультуру было решено проводить в спортзале. Я переодевался спиной к остальным, рассматривая исписанный маркером подоконник маленького окошка. При желании через него можно было бы выбраться во двор, но до асфальта все же высоковато. — Не ты первый, не ты последний, решивший, что это неплохой запасной выход, — усмехнулся позади меня кто-то. — Оливер действовал решительней остальных и сломал ногу. — Спасибо за предупреждение, — хмыкнул я, а когда обернулся, никого не обнаружил. Решил не обращать на это внимания и поплелся на четвертый этаж, неторопливо и с достоинством. Куда спешить? Меня нагнал Крис, и дальше мы зашагали вместе, не нарушив молчания. Когда достигли пункта назначения, выяснилось, что все уже давным-давно построились, а также, что сегодня на нашем уроке есть посторонний наблюдатель. Кто бы вы думали? Правильно, Тилль. Что за напасть такая! Почему каждый раз, когда он рядом, я выставляю себя не пойми кем? Уму не постижимо. — Извините за опоздание, — промямлил я, и Флаке усиленно закивал, присоединяясь. — Извиняю, — процедил Стервятник сквозь зубы и махнул рукой. Мы прошли в конец строя, и я краем глаза посмотрел на Темного. Его лицо было совершенно непроницаемо. Потом пришлось бежать десять кругов, ну как же без этого. И все равно мне было одновременно и жарко, и холодно. Я взмок и не знал, чего хочу больше: снять футболку или закутаться в одеяло по самые уши. — Разминка! — рявкнул Конрад, и мы быстро разбились на два ряда. Не переставая разговаривать. За это самым громким прилетало скакалкой по заднице. Я лениво делал наклоны, иногда поглядывая на Линдеманна. До меня ему не было никакого дела, он так увлеченно трепался с нашим физруком, что мне даже стало немного обидно. — Он на тебя смотрит, когда ты не видишь, — шепотом сказал Крис. Видимо, на моем лице снова отразились все эмоции. Черт. — Спасибо за информацию, — уязвленно отозвался я и приступил к выпадам. — Наша принцесса влюбилась, — раздался ехидный смешок из ряда спереди. Я поднял голову и наткнулся на взгляд Ландерса. Действительно, больше некому. — Придержи язык, Пауль, — произнес я как можно спокойнее и безразличнее. — А то что? Папочке нажалуешься? — тут уже больше народа глумливо загоготали. — Сломаю твой изящный арийский нос, всего-то, — пожал плечами я, и еще один ряд начал хихикать. — Прекратить разговоры! — прервал нас окрик Стервятника, завершив первое действие сегодняшнего марлезонского балета. Нас разбили на команды, Оливер натянул волейбольную сетку. Я оказался с Хайко по разные ее стороны, что не могло не радовать. По свистку игра началась. Мяч путешествовал с одной стороны зала на другую, ни разу не коснувшись пола. Меня поставили в стратегически безопасное для команды место, как и Флаке. Но потом пришлось совершить переход, и мы почувствовали себя крайне неуверенно. Пауль стоял напротив меня и недобро улыбался. Снова свист, и мы оказались почти вплотную. Сетка не казалась мне надежной преградой, ухмылка Ландерса постепенно превратилась в хищный оскал. Я наблюдал за перемещениями мяча. Пас, пас, еще пас, он все ближе к моему сопернику. Он принимает эстафету и делает шаг. Второй. И третий. Я стою наготове, собираясь предупредить любое его действие. Он кивает и прыгает, резко направив мяч в пол. Я знаю, что так делать нельзя, и медлю от такой вопиющей несправедливости. Секунды хватает, чтобы упустить шанс. Нам забит гол. — Гасить нельзя! — возмущенно кричит кто-то позади. Я презрительно смотрю на Пауля. Он жеманно улыбается и говорит: — Таким, как ты, не место среди нас. Подстилка преподавательская. В следующий момент я повалил его на пол с воплем 'Да как ты смеешь! ' и врезал по носу. Потом еще раз и еще. Вокруг собрались любопытные, и разнимать нас никто не собирался. — С чего ты вообще это взял? — я остановился перевести дух. Противник заерзал подо мной. — Я видел, как ты на него смотрел. И слышал, как выложил ему все наши тайны, — Хайко поморщился и шмыгнул окровавленным носом. — Идиот. Он тебя ни во что не ставит. Ты для него всего лишь игрушка на время. Мне стало так обидно от этих слов, что я закусил губу и снова занес кулак. Мое запястье сжала чужая рука. — Герр Круспе, почему я опять застал вас в компрометирующем положении? — поинтересовался Линдеманн. — Есть причины, — дрожащим голосом отозвался я. — Не сомневаюсь, — он усмехнулся. — Их вам придется сообщить чуть позже. А теперь, будьте добры, слезьте с Ландерса и вернитесь к уроку. Я послушно выполнил указание и с сожалением отошел от поверженного врага. — Это еще не конец, — одними губами произнес Хайко, уходя в свою команду. Я кивнул. Ясное дело, все так просто не закончится. Мне придется действовать решительно. Как можно было так облажаться? Знал же, что за мной пристально следят. Но нет, мне приперло выложить все Темному. Я идиот, Ландерс прав. Однако только в этом. Хотя… Что испытывает ко мне герр Линдеманн? Кто я для него? Нерадивый ученик, за которым надо присматривать и тратить свое драгоценное время? Объект для изучения? Не знаю. В последнее время я уже ни в чем не уверен. *** На географии я обнаружил пропажу учебника. Легко можно предположить, кто за этим стоит. Решив, что хватит с меня на сегодня разборок, я проигнорировал это, попросив Лоренца поделиться своим. Кристоф объяснял новую тему, что-то про циклоны и антициклоны, воздушные массы и климат в целом. Все было бы прекрасно, кабы не проверочная в конце урока, но её можно и потерпеть, зная, что получишь положительную оценку. Учебник нашелся. Я отходил по просьбе фрау Кляйн, оставив рюкзак без присмотра. И тогда, наверное, в него подкинули географию. Вернувшись, я решил полистать книгу, таинственно исчезнувшую и так же таинственно возвратившуюся ко мне. Из середины выпал рваный тетрадный листок. Я развернул его и прочел следующее: 'Рихард Цвен Круспе, предатель и трепло, человек, не оправдавший наших надежд и подведший нас. Этим вечером тебе назначается встреча у той самой подсобки, в которой ты дал клятву молчать. Если не явишься, покроешь свое имя позором навеки'. И подпись: Лис. Некоторое время я сидел в прострации. Мне. Назначили. Стрелку. Прекрасно. Замечательно. Восторг. Молодец, Рихард, так держать! Мало тебе было порки, более острых ощущений захотелось! Я не смогу прятаться до конца обучения. Это почти невозможно. Остается встретить свою судьбу лицом к лицу, как настоящий мужчина. Не хотелось прослыть еще и трусом к тому же. Никому про это не расскажу. Никто не должен знать. Это мой личный крест, который я сам обязан нести, не перекладывая ни на кого. Медленно добрел до своей комнаты и бревном рухнул на кровать. Лежал пластом, пялясь в окно. Губы будто сами растянулись в улыбке. Я нервно хихикнул. Надрывно рассмеялся. И не мог остановиться. Я хохотал как безумный, до слез. Сложившись пополам, я истерически всхлипывал. Дышать было сложно, и начал болеть пресс. Мне было страшно. И стресс прорвался наружу вот так — сумасшедшим хохотом. Первый раз у меня такое. Вся ситуация в совокупности. Отдышался и замер, оперев подбородок на кулаки. Полегчало. Но не сильно. Я не подозревал, что мне делать дальше. Я был крайне растерян и не мог ни к кому обратиться. У меня так вся жизнь проходит, пора привыкнуть. Таков мой удел — быть вечно одиноким. Я немного успокоился и прислонился к стене, обхватив колени руками. Мои наручные часы громко тикали в тишине. Хорошо, что Кристиан не видел моего минутного проявления слабости. Не хватало еще в его глазах престиж потерять. Но, скорее всего, Лоренцу нет до меня никакого дела. Как и всем остальным. Кроме тех, кто страстно желает опробовать свои кулаки на моем аристократическом лице. — Я не намерен так просто сдаваться, — произнес вслух. — Я буду сражаться и дам отпор, чего бы мне это не стоило. Не помню где, вычитал, что мысли и желания, сказанные вслух, имеют обыкновение сбываться. Вот и сейчас я решил опробовать этот метод. Мотивация в действии. Перевел взгляд на тумбочку. Там лежало то самое зеркальце, что принес таинственный ночной гость. Взял подарок и посмотрелся в него. Ну и физиономия, прости господи. Синяки под глазами, меловая бледность, глаза краснющие, на голове полнейший хаос. Мое чувство прекрасного оскорблено не на шутку. — Вот как выглядит настоящий боец с обстоятельствами, — невесело усмехнулся я, отложив зеркало в сторону. Надо продумать план действий. Прийти и всем накостылять не вариант, их придет явно больше двух человек. Это только в фильмах главный герой может наткнуться на банду разбойников и преспокойно раскидать их в разные стороны. В реальности будь ты хоть мастером спорта по боксу или каратистом с черным поясом, тебя все равно сломят количеством. Надо попробовать договориться. Как Доктор Стрэндж с Дормамму. Только доставать их не следует, зацикленного промежутка времени у меня в запасе нет. Придется проявить величайшую осторожность и дипломатичность в переговорах с враждебной стороной. Боже, почему я не родился где-нибудь в Тибете? Стал бы ламой и постигал гармоничность бытия, а не вот это вот все. Наблюдал бы за шмелями, собирающими нектар, совершенствовал искусство боя, медитировал… Так, я снова отвлекся. Что-то не выходит с планом. Ну и ладно. Наилучший выход в моей ситуации — забить на все и сесть за домашку, пока есть время. Помирать — так без незавершенных дел. Звучит не очень оптимистично, но что поделать. Вот именно, что ничего. — Ну ты ботаник, — фыркнул мой внутренний голос. — У тебя намечается Дагор Дагоррат, а ты тут уравнения решаешь. — Что ты предлагаешь? Плевать в потолок, как полчаса назад? Нет уж, лучше сделать хоть что-то полезное, — резонно ответил ему я. — Действительно, — скептично произнес он. — Перед смертью не надышишься, дорогой мой. Напиши завещание. — Спасибо за совет, очень помогло, — раздраженно пробурчал я, чертя график функции. — Или предсмертную записку, да? 'Прошу винить в моей смерти меня самого, так как я имел неосторожность дать свободу своему языку'. Прелестно. Я в восторге. — Придурок, — проворчал внутренний голос. — Нет смысла с тобой разговаривать. — Взаимно, — и на этом наш весьма содержательный диалог завершился. В последнее время подобные беседы с самим собой перестают быть чем-то из ряда вон выходящим. Помогает снять напряжение. И позволяет почувствовать превосходство над собеседником (не всегда). Да уж, мне давно пора к психиатру. Как и большинству людей здесь. Дверь отворилась, и Флаке приковылял к окну. Настала пора кормления Дракулы, как я понял. Сосед не заметил моего растрепанного вида. Какое счастье, что он не гений дедукции, как Шерлок Холмс. А то уже давным-давно устроил бы допрос с пристрастием. И я не скажу, что смог бы утаить правду. У меня с враньем не очень. Все время что-то выдает. Невольные жесты, случайная улыбка, взгляд или поведение в целом. Стоит мне посмотреть собеседнику в глаза, и тщательно проработанная легенда рассыпается в прах. Солгав, ты можешь сколько угодно надеяться на то, что правда останется неузнанной, но вселенная устроена так, что тайное всегда становится явным. Ты потеряешь доверие человека. Не это ли самый худший исход? Лучше сообщить истину, какой жестокой бы она ни была. Быть может, ты не оправдаешь чьи-то ожидания, но останешься в некоторой степени чист. Интересно, вечер — это сколько часов? С таким ультиматумом сложно быть пунктуальным. Я принялся наводить порядок на своем столе. Как жаль, что нельзя так просто сделать то же самое в моей голове. И жизни. Тетради ровной стопкой, рядом учебники, альбом и карандаши с ручками в строго определенном порядке. Наушники и плеер в тумбочку. Туда же рисунки и записку. Не знаю, зачем я ее сохранил. На память о своей недальновидности? Как улику? Я представил, как следователь с усталым лицом и трехдневной щетиной открывает папку с моим делом, и среди документов лежит этот самый клочок бумаги. Коп трет переносицу и говорит: — Да, не повезло этому парню наткнуться на своих вооруженных ножами-бабочками сверстников (почему-то мне показалось, что такой вариант будет трагичнее). Выдумывать ситуации, которые никогда не произойдет — мое хобби. Как эта со следователем, например. Или про то, как мои родители снова помирятся, сойдутся, и мы счастливо заживем вместе — как в моем далеком детстве. Или… Я глубоко вдохнул, выдохнул, и медленно направился к двери. — Ты куда намылился? — лениво полюбопытствовал Кристиан. — По делам надо, — как можно уклончивей отозвался я. — Какие такие дела в шесть вечера? — он даже соизволил поднять голову с подушки и посмотреть на меня. — Меня Темный просил к себе зайти, — ляпнул я первое пришедшее в голову. — Тогда ладно, — Лоренц опустился обратно. — Не увлекайся. Фух. Прокатило. Самое смешное то, что я правда должен зайти к учителю истории. Я осторожно крался по темному коридору. Очень медленно. Пытался оттянуть момент возмездия. Опять кто-то неимоверно желает меня наказать. Такими темпами мне скоро начнет это нравиться. И в кого я тогда превращусь? В мазохиста? Если так случится, то за желанным наказанием я обращусь к… Тиллю. Думаю, он не будет возражать. Задумался и запутался в собственных ногах, чуть не грохнувшись наземь. Заранее готовлюсь к падению своей самооценки. Завернул налево, к лестнице. Прыгал со ступеньки на ступеньку, звуки от этого гремели на весь пролет. Цок, цок, цок — ты не сбежишь, как не старайся. Цок, цок, цок — ближе, ближе твой великий позор. Цок, цок, цок — чувствуешь раскаяние? Не заметил, как спустился на самый низ (социальной лестницы). До той самой двери оставалось всего ничего. Выключатель был поднят вверх. Они уже там. Итак, Рихард, твой конец близок. Успел ли сделать все, что хотел? Нет. Успел ли продумать последние слова? Нет. Боишься грядущего? Да. Еще как. Я мужественно зашагал вперед. Замер перед подсобкой, поднеся руку к дверной ручке. Закусил губу и повернул, зайдя внутрь. Там были лишь Пауль и Оливер. Уже хорошо. С двоими справиться легче, чем с пятью. — Явился не запылился, — фыркнул Ландерс, отодвигая меня и подпирая дверь шваброй. — Я не такой трус, каким вы меня считаете, — неожиданно хрипло произнес я. — Ну-ну, может и так, — скрестил руки на груди Ридель. — Все же ты пришел, и это означает, что в тебе еще сохранились остатки смелости и благородства, — пафосно произнес Пауль. — Что вы от меня хотите? Извинений? Чтобы я ползал перед вами на коленях, умоляя о пощаде, и рвал майку на груди? — поинтересовался я, устало поглядев на бывших союзников. Сказал резче, чем хотелось. Ридель покачал головой, а Ландерс недобро улыбнулся. — Да, было бы неплохо, очень неплохо. После того, что ты натворил, — он вдруг быстро сократил расстояние между нами и ткнул меня пальцем в грудь. — Из-за тебя, Круспе, на нас обратили внимание. Из-за тебя за нами теперь пристально следят. Из-за твоей болтливости Паучихи облизываются каждый раз, когда мы идем. Они очень голодны и ткут паутину быстрее, — пальцы Лиса больно впились в мои плечи. Как когти. — Ты думаешь, ты избежал опасности? Не будь столь наивен. Оливер расхохотался и подошел ближе. — Птичка думает, что Птицелов ее главная опасность? Глупая, глупая птичка. Есть и другие хищники. Не такие крупные и мощные, но не менее голодные, — его зрачки стали невозможно узкими. — Тебя никто не спасет, птичка. От нас. От меня, от него, — Хайко кивнул в сторону Оливера. — От школы в целом. Даже Линдеманн ничего не сможет сделать. В особенности он. Он так же слеп и несведущ, как ты. Вы двое единственные, кто понятия не имеет о происходящем здесь. Счастливые глупцы, — тут меня повалили на пол и как следует врезали по носу. Потом еще раз и еще. — Можно подумать, ты много знаешь, — вставил реплику я и получил по зубам. Судя по тупой ноющей боли в одном из них, у меня отломился кусочек клыка. Неприятно. Но не настолько, как все остальное. — Не надо сопротивляться. В этом нет смысла, — голос Оливера прозвучал как сквозь толщу воды. Ландерс не прекращал размеренные и четко выверенные удары, умудряясь даже не сбить дыхание. Я не чувствовал лица, во рту был отвратительный металлический привкус крови. — Ты отличаешься от нас лишь тем, что намного, намного неудачливее. Поражаюсь тому, что ты до сих пор дышишь, — бормотал Хайко. — Почему, почему ты такой живой? Почему Школа тебе так благоволит? — удар, и я плюнул Ландерсу кровью прямо в лицо. Тот разъярился еще сильнее и совсем перестал сдерживать себя. Огненные вспышки вставали перед глазами, звезды плясали как фейри на том далеком балу, все быстрее и хаотичнее. Пауль соизволил подняться с меня, но лучше бы все оставалось, как есть. Мне врезали в бок острым носком ботинка, затем еще и еще. Я пытался защититься, увернуться, уползти, но не мог. Они возвращали меня каждый раз на прежнее место и продолжали превращать меня из человека в самую настоящую отбивную. Я постепенно терял связь с реальностью и понимал только отдельные слова из произнесенных Лисом. — Нравится боль, да? Вижу, что нравится, — он опустился на одно колено и прошептал мне это на ухо. — Привыкай, она станет твоим постоянным спутником. А страх отвергай. Это враг. Ты же не хочешь совсем уйти на дно, правда? Моя голова взорвалась болью, когда он пнул меня в челюсть, и мой затылок снова встретился со стеной. — Хватит с него, — подал вдруг голос Ларс. — Мы же не хотим его смерти? — Пока, — сардонически расхохотался Пауль. — Надеюсь, ты усвоил урок. Научись молчать. Для своего же блага. Их шаги стали отдаляться. Я вдруг понял, что не дышу уже довольно давно, и со свистом втянул в себя воздух. Зря. Мне стало так больно, что я закусил губу до крови, но все же взвыл. Казалось, что по моим венам течет чистая, ничем не разбавленная боль. Я кричал. Громко, со всех сил, отдаваясь крику целиком. Через несколько мгновений длиной в вечность горло начало саднить. Тогда я просто зарыдал. Уже беззвучно. Я свернулся клубком, тихо-претихо подвывая. Мне как никогда хотелось умереть. Чтобы раз — и все. Не чувствовать этого тела, что больше не желает меня слушаться. Не видеть ничего. Не дышать. Не существовать. Лучше, чтобы меня совсем никогда не было. Всем было бы куда проще. И хлопот меньше. Я как будто видел себя со стороны — съежившегося, маленького, жалкого до невозможности. Лежащего в луже собственной крови и заливающегося соплями и слезами. Я так легко сдался. К боли примешался еще и стыд. Я слабый, я такой слабый. Добейте меня уже кто-нибудь. Кому нужно такое трусливое и бессильное существо? Уж явно не моей уверенной в себе и непреклонной мамочке. Флаке держится рядом со мной, потому что я создаю иллюзию некого защитника, который на самом деле слабее подопечного. На этом близкие мне люди заканчиваются, если можно так их назвать. Лежу в кромешной темноте с сорванным голосом без надежды быть обнаруженным в ближайшее время. Кому придет в голову искать меня здесь? Чудесное место, чтобы умереть — школьная кладовка для швабр. Неожиданно головная боль вернулась. Ворвалась в мой череп и разнесла там все к чертям собачьим, подожгла адским пламенем, впилась иглами. Я с трудом перевернулся на спину и осторожно попробовал вдохнуть. Вдавил ногти в ладонь. Больно. Кровь засохла под носом, и я от нечего делать принялся ковырять запекшуюся корку. Запястье тоже болезненно ныло. Интересно, на моем теле осталось хоть одно целое место? Внутренний голос услужливо подсказал: 'Ясное дело. К примеру, пятая точка не пострадала'. Я поморщился. Язык я тоже прикусил. Омерзительно. Темнота вдруг зашевелилась и поползла ко мне со всех сторон, влажно хлюпая. Вот и глюки пошли, отстраненно подумал я. Мрак захлестывал мое избитое тело, подбираясь к лицу. Я пытался подняться, но не получилось. А затем я захлебнулся в чернильной тьме. *** Перехватываю поудобнее красную ручку и оставляю след в виде крестиков и подчеркиваний. Тема 'Кровоснабжение человека' не далась моим ученикам легко, о чем свидетельствует количество ошибок в их проверочной работе. Строчки уже плывут, ускользают в сторону, буквы то и дело норовят залезть друг на друга, смешаться в одну сплошную неразбериху, стопка тетрадей меньше не становится. Снимаю очки и тру уставшие глаза, пытаясь сосредоточиться. Веки свинцовые, сложно побороть желание бросить всё и отправиться спать…но я должен закончить сегодня. Ноябрь близок к концу, потом декабрь, период суеты и составления бесконечных отчетов, а там и Рождество, и Новый год рядом. Быстро год пролетел, я даже опомниться не успел. Время летит все быстрее, и перед глазами остается лишь круговерть из зеленой, желтой, красной листвы, снега и белоснежных яблоневых цветов (не знаю почему, но весна ассоциируется именно с ними). Я все тот же — мрачный саркастичный циник, совершенно не обремененный отношениями и чувствами. По крайней мере, так было ближайшие лет пять. Бросаю взгляд на часы. Восемь вечера. Нехило я засиделся сегодня. Мне нужно было что-то сделать. Вот только что? Совсем из головы вылетело. Морщу лоб, пытаясь вспомнить. Осматриваюсь, в надежде натолкнуться на напоминание. Замечаю на одной из парт тщательно прорисованный значок 'KISS'. Будто лампочка вспыхивает. Ко мне должен был зайти Рихард по поводу потасовки на уроке физкультуры. Но уже так поздно, а его все нет. Забыл, возможно. Нет уж, сегодня я от него не отстану. Встаю, разминаю затекшие конечности. Отодвигаю уже проверенное в сторону и выглядываю в коридор. Темно и пусто. Гашу в кабинете свет и отправляюсь в ночь. Захожу по пути в учительскую посмотреть номер комнаты Круспе. Тринадцатый. Везет ему, ничего не скажешь. Шагаю дальше. Достигнув ученического крыла, сворачиваю налево. Из темноты выплывают пугающие рисунки. Есть в них что-то привлекательное. Еще немного вперед, и нужная дверь. Стучусь. Мне открывает Кристиан Лоренц и удивленно смотрит сквозь толстенные стекла очков, делающих его немного похожим на сову. — Герр Линдеманн? Неожиданно видеть вас здесь, — он упорно загораживает проход, не желая, чтобы я увидел хаос, творящийся внутри. Понимаю, я сам таким был. И не раз отхватывал на щи от проверяющего. — Я Рихарда ищу, — поясняю, дабы не оставалось недоразумений. Кристиан с облегчением выдыхает и заметно расслабляется, убедившись, что я пришел не по его душу. Забавно наблюдать за этим. — Так Круспе ушел куда-то. Часов в шесть. Сказал, что к вам, — сообщает парень, запуская пальцы в свои белоснежные патлы. — О как. Интересный поворот событий, — я скептично хмыкаю. — Видишь ли, Кристиан, в том-то и дело, что у меня он не появлялся. Вот я и подумал, что он может быть здесь. — Странно, очень странно, — Лоренц озадаченно чешет затылок. — Понятия не имею, куда он мог подеваться. Он с уроков пришел сам не свой. Нервный такой, дерганый. Сильнее, чем обычно, — он разводит руками. — Говорил, что все нормально. Просто устал. — Ага… — я прислоняюсь к стене и косо гляжу на ученика. — Не знаешь, куда он мог пойти? По-настоящему. — М-м-м… Нет. Если бы это было днем, я бы сказал, что на заброшенную площадку на дальнем конце двора. Но сейчас… К сожалению, ничем не могу помочь, — Кристиан вздыхает. — Что ж, спасибо и на том, — я прощаюсь и иду обратно. Подозрительно. Может быть, Рихард меня избегает. Но с чего бы? Был слишком строг? Спускаюсь по лестнице. Куда же он делся? В школе довольно много мест, где можно спрятаться. В котором из них его следует искать? Черт, столько вопросов и ни одного ответа! Иду тихо, почти неслышно. Прислушиваюсь ко всем посторонним звукам и ищу, что может выдасть моего беглеца. Стоит оглушающая тишина. Так вообще бывает? До отбоя еще полтора часа, так в чем же дело? Краем уха слышу невнятный говор. Потом всхлип. И снова безмолвие. Я успел засечь направление звука и направляюсь туда. Коридор так темен, и выключатель не работает, так что я все же включаю припасенный заранее фонарик. Его луч скачет по стенам, мелькают тени. Подхожу к подсобке. Та самая, в которой собирались заговорщики. Как символично. Открываю, ни на что не надеясь. И обнаруживаю своего протеже на полу. Судя по всему, без сознания. Опускаюсь рядом, нащупываю пульс. Живой, слава богу. Но на этом плюсы моей находки кончаются. На Рихарде живого места нет. Подхватываю его на руки и выхожу из кладовки. Он оказывается необычно легким для своего возраста. Кто же его так отделал? — ужасаюсь я, быстро и осторожно шагая в направлении лазарета. Круспе на мгновение приходит в себя, смотрит на меня помутневшими глазами, а потом утыкается носом мне в шею и снова обмякает. Я сжимаю крепче его хрупкое тело и стискиваю зубы. Как только Круспе очнется, вытрясу из него все о тех, кто его избил. И постараюсь изо всех сил, чтобы возмездие их не миновало. Добегаю до медпункта и аккуратно кладу Рихарда на кушетку, после разыскиваю медсестру и разъясняю ситуацию. Она с подозрением смотрит на меня и посылает прочь, сказав, чтобы зашел утром и что дальше она разберется сама. Нехотя ухожу, надеясь, что все окажется не очень плохо. И внезапно понимаю, что Рихард первый за несколько лет, за кого я так волновался.