Чернильные осколки прошлого

      Я сидел на подоконнике в спортивном зале на четвёртом этаже. Окно было огромное, во всю стену. Непонятно, зачем делать такое в школе, где учатся далеко не разумные люди. Но, как объяснил Лоренц, подобные размеры очень даже неплохи. Можно прислониться к стеклу (оно довольно прочное, двойное) и представлять, как открываешь створки, встаёшь и выпрямляешься во весь рост. Глядишь вниз, и дух захватывает. Обдаёт холодным пронизывающим ветром, земля кажется далекой, асфальт совсем не жёстким. Делаешь шаг вперед и начинаешь падение, длящееся вечность. Или секунду. Не чувствуешь тела, только воздух, который не может тебя удержать, и растворяешься в нём…       Многие смотрели отсюда и планировали самоубийство. Один парень воплотил свои мечты в жизнь, и, надо сказать, директор не очень обрадовался, обнаружив труп под окнами. Дело кое-как замяли, но есть слух, что Серафим Отто (так прозвали потому, что кровь по бокам засохла в форме крыльев) до сих пор бродит по школе — сгорбленный силуэт с проломленным черепом, который при встрече со случайным смертным вынимает свой мозг и начинает тщательно полировать его промокашкой. Не знаю, как остальные, но я бы испугался. Впрочем, это привидение вроде безобидно и вполне может оказаться очередной выдумкой.       — Я бы не советовал долго смотреть туда. Затянет, — заметил кто-то, незаметно подкравшийся ко мне сзади. Очнувшись от раздумий, я обернулся. Рядом стоял Пауль, как ни странно, с ним не было телохранителя — Оливера, то есть.       — Я не поддаюсь подобным настроениям. Суицид для слабаков, — отозвался я, расположив ладонь на стекле.       — Ну, это пока ты так считаешь, — он ухмыльнулся и сел рядом со мной. — Помнишь, какой завтра день?       Я недоуменно воззрился на него.       — М-м-м, нет.       Ландерс фыркнул.       — Тридцать первое октября. Канун Дня всех святых. Самайн, — последнее слово он произнес очень тихо.       — Ах да, точно, — я хлопнул себя по лбу. — Куда приходить и во сколько? И что брать?       — Через полчаса после отбоя. Прокрадись на первый этаж и иди в подсобку. Оттуда мы уже двинем через чёрный ход в лес. А вот насчет последнего… — Хайко задумчиво почесал подбородок. — Нож перочинный, если есть. И спички.       — Хорошо. Будет сделано, — я кивнул и спрыгнул на пол. — Ты уверен, что нас никто не заметит?       Пауль прищурился.       — Ты сомневаешься в моих организаторских способностях?       — Вот в ком-в ком, а в тебе я и не думал сомневаться. И в наших учителях тоже, — понизив голос, сказал я. — Неужели ты думаешь, что нам удастся проскользнуть мимо герра Линдеманна? Он ведь дежурит завтра.       — Струсил? — с усмешкой спросил Хайко.       — Не-е-ет, просто мне кажется, что эта идея безрассудна, — пожал плечами я. — А так…       — Мы это три года подряд уже проворачивали. И ничего, нормально. Не кипишуй, все будет в ажуре, — Ландерс по-дружески хлопнул меня по плечу и зашагал к выходу. И долго ещё его шаги отдавались эхом в огромном спортзале с ободранными стенами.       Было воскресенье, значит, свободное время. Пол-утра я слонялся по школе, ища ускользающее вдохновение… звучит пафосно, на самом деле мне надоело лежать живым трупом на кровати и пожирать очередную книгу. Надо было поразмыслить в одиночестве, и я знал одно место, прекрасно для этого подходящее. Захватил куртку и побрел к выходу, взглянув по пути на рисунки. Взгляд ангела стал жестче, жгучее. Или мне показалось?..       Лужи высохли, ветер гонял по асфальту клубы пыли. Было довольно прохладно, на зубах хрустел песок, и я пожалел, что не взял шарф. Похоже, завтра придётся одеться потеплее, если не хочу замёрзнуть до смерти раньше времени. Хотелось бы мне знать наперёд, чем закончится вся эта афера, но, к моему огромному сожалению, умение видеть будущее мне не дано. Оно бы отлично пригодилось в жизни.       Что может выдумать Пауль, чтобы проверить меня? Сочетание ночи, леса и языческого праздника настораживает. Попросил спички — будет костёр. Мой подозрительный знакомый откуда-то знает, что я курю. Я не очень-то таился, так что неудивительно. А нож? Для кровавых жертвоприношений? Меня передернуло. Надеюсь, всё окажется куда прозаичнее, чем я предполагаю.       Ага, наивный албанский мальчик. Вдруг окажется, что тут сборище несовершеннолетних сектантов? Втянут в свои ритуалы, и потом ещё огребу от учителей. Какое у них тут самое тяжёлое наказание, интересно? Исключение из школы? Не думаю, что меня это сильно расстроит. Но кое-чего мне бы не хотелось увидеть. Разочарование в глазах герра Линдеманна. Это мне казалось самым ужасным из возможных последствий — потерять его уважение. Даже не знаю, почему. Он воспринял меня как достойного соперника, было заметно по его довольной ухмылке. И очень льстило моему самолюбию. Он был опасен, и я в этом не сомневался. Не выставляя напоказ своё превосходство, Тилль прятал истинного себя за маской холодного спокойствия. Я ни разу не видел, чтобы он улыбнулся по-настоящему, искренне, те оскалы в счёт не идут.       Я заметил ещё кое-что. Когда я случайно устроил взрыв на уроке химии, Тёмный первым делом кинулся к герру Шнайдеру. Признаться, я с трудом могу представить Линдеманна, волнующегося за кого-то, но именно таким он был в тот момент — не испуганным, но встревоженным конкретно.       Помню, как в первый день эти двое стояли рядом, и мне ещё подумалось, что у них отношения куда ближе, чем у остальных коллег. И я в этом убедился. Знаю, меня это не должно волновать ни в коей мере, но я не мог оторвать глаз от них. Тилль был практически нежен с Кристофом. А то, как они переплели пальцы, и как Линдеманн шептал Шнайдеру на ухо, почти касаясь губами его щеки… быть может, я не прав, но их связывает нечто большее, чем просто дружба. Либо вскоре свяжет. Причем инициатором будет не Тёмный. Влюблённый взгляд я умею различать, у Кристофа именно такой. Тилль этого в упор не видит. Чёрт, зачем я настолько углубился в чужие отношения?       Возможно, во всём виновата зависть. Я никогда не был влюблен, и никто не был влюблён в меня. Мне кажутся странными все эти прикосновения и прочий физический контакт. Я читал несколько книг по психологии, и там говорилось, что у тех, кого родители в детстве не долюбили, если можно так выразиться, будут проблемы с отношениями во взрослой жизни. Я не совсем согласен с этим утверждением, но толика правды в нём есть. Изабель вряд ли испытывает ко мне какие-либо тёплые чувства. Едва ли она на это вообще способна. Настоящая Снежная Королева, и я такой же — холодный и безразличный, с той лишь разницей, что никого не подпускаю к своему телу. Не могу. Одна лишь мысль вызывает у меня мелкую дрожь.       Качели скрипнули, словно соглашаясь с моими мыслями. Я прикрыл глаза и оттолкнулся, раскачиваясь всё выше. Тишина прекрасна. Начинаешь слышать самого себя и мир вокруг. Словно вливаешься в природу, не нарушая её гармонии. И вот тебя уже нет, лишь где-то внизу остается мёрзнущая на осеннем холоде оболочка. Воздух чист и прозрачен, на груди нет никакой тяжести. Мысли лениво снуют неподалеку, выбирай любую и неспешно рассматривай, находя несколько решений.       Одно мне не давало покоя, тянуло обратно вниз, к заброшенной площадке. Почему я ощутил такую жгучую ревность, увидев происходящее между моими преподавателями? Я не влюблён ни в одного из них, так в чём же дело? Да и вообще, я вроде не гей. Скорее, асексуал.       Нет, это опредёленно не та тема, которую мне бы хотелось развивать дальше. Дела душевные меня занимать не должны, по крайней мере пока. Мне есть чем заняться помимо этого. Например, исправить оценки по физике.       Хрустнула ветка позади, и я словно очнулся ото сна. Никого там не оказалось. Но ощущение присутствия всё же осталось. Много ли учеников погибло в этой школе? Подозреваю, что Серафим Отто не единственный.       Снова раздался хруст, и я рискнул приблизиться. Среди опавших листьев затесался обрывок тетрадного листа в клеточку. Я подобрал его. На обратной стороне было нацарапано простым карандашом: «Бойся Лиса. Падший тебя защитит». М-м-м, информативно. Полагаю, в послании использованы клички. Одна из них напомнила мне странный рисунок неподалёку от нашей с Флаке комнаты, а вторая мне не встречалась ни разу. Остается другой вопрос на повестке дня: откуда взялась записка? За несколько минут до того её не было. Загадка неразрешимая.       Засунув на всякий случай бумажку в карман, я отправился к забору. Обхватив чугунные ледяные прутья, я во все глаза смотрел на лес, подступавший почти вплотную к ограде. Он был тёмный, угрюмый. На опушке росли три сгорбленные и искривлённые до невозможности ели. Отчего-то мне подумалось, что мы не будем желанными гостями в этом сумрачном и неприветливом месте. Но менять что-либо уже поздно. Прослыть дезертиром у меня нет никакого желания.       Сорвал-таки алый как кровь листик винограда и закинул к записке. Иметь с собой клочок осени не помешает. Этакий талисман. У меня есть слабость к материальным вещам, несущим в себе частичку… магии, наверное. Я частенько собираю приглянувшиеся мне красивые предметы. Иногда благодаря этим маленьким оберегам я избегаю больших неприятностей. Кто знает, может и в этот раз прокатит.       Как выяснилось, спичек у меня осталось не так много. Придётся пожертвовать ими ради дела. Партия приказала, надо выполнять, как говорится. С никотиновой ломкой справлюсь как-нибудь. Вряд ли кто заметит. Разве что Тилль. В его дедуктивных способностях мне сомневаться не приходится.       С перочинным ножом уже проще. Он — само совершенство. Чёрное с серебристой кромкой лезвие, на рукоятке блестящий металлический паук вечно ткет свою паутину, есть штопор. Острый мой клинок настолько, что режет волос на лету. Я имел неосторожность опробовать его остроту на большом пальце. Шраму уже более трёх лет, и затягиваться окончательно он не планирует. Я полностью вооружен. Но только физически. Морально я совершенно безоружен. Страшно немного. Утешает то, что я увижу лес. Возможно, запомню ориентиры. Но ночью это трудновато сделать. Ах да, я не спросил, есть ли там дикие звери. У меня нет желания стать чьим-то обедом по неосторожности. Часы тянулись невыносимо медленно, превращаясь в дни, а минуты в часы. Я бродил по комнате из угла в угол, сцепив руки за спиной, довольно долго, пока Лоренц не взмолился, чтобы я перестал мельтешить перед глазами. Я не объяснил ему причины своей нервозности. Но, кажется, он догадывался о том, что готовится нечто, нарушающее правила школы. − Рихард, ты будто сам не свой. Они попросили тебя поучаствовать в своей вылазке, да? − встревожено поинтересовался Кристиан. − Откуда… тебя это не касается, − более-менее строго ответил я. − Это опасно для тебя, а значит, касается, − он впился тонкими костлявыми пальцами в мои плечи, заставив поморщиться. − Я знаю, что происходит там на Самайн. И мне не нравится, что ты тоже узнаешь. − Да что такого-то? − я недоумённо посмотрел на соседа. − Посиделки у костра, немного страшных историй… − Ты ничего не понимаешь. Тридцать первого октября в самом воздухе разлита тёмная магия. Из дому выходить небезопасно, не то, что в лесу проводить эту ночь, − Флаке перешёл на сбивчивый шепот. − Редко кому из смертных, бывших свидетелями творившегося в здешнем ельнике, удавалось остаться в трезвом рассудке или хотя бы сохранить жизнь. Рихард… − Крис взглянул на меня чуть ли не со слезами в глазах. − Ты мой единственный друг, и я не могу позволить, чтобы с тобой что-то случилось. Не ходи с ними, прошу. Я некоторое время силился произнести хоть слово. Потом покачал головой. − Я обязан отправиться с Ландерсом и его командой, если хочу завоевать себе прочное положение в нашем классе. Это единственный способ избежать проблем. Я ценю твою заботу, но всё уже решено, − я развёл руками. Лоренц вздохнул и, вооружившись иголкой, ушёл кормить Дракулу. Весь его вид говорил, что Флаке крайне недоволен мной, особенно красноречива была его сутулая спина с торчащими лопатками. Это уже второе предупреждение. Быть может, стоит прислушаться к нему и забить на ночной поход?.. нет, раз уже всё обговорено, надо идти. Чтобы отвлечься от ненужных мыслей, я засел за домашку на завтра. Исписав два листа сравнительным анализом политики Франции и Англии в начале и середине девятнадцатого века и доказав две геометрические теоремы, я положил голову на стол и прикрыл глаза. Чёртов недосып. Рука будто независимо от моего желания продолжала рисовать что-то перьевой ручкой, использовавшейся для черчения фигур. Спустя некоторое время я решил взглянуть на своё творение и закашлялся. Каким-то невероятным образом вышло, что я изобразил своего преподавателя… герра Линдеманна… на последней странице тетради по истории. Будет очень неловко, если он заметит. Я собрался было вырвать лист, чтобы скомкать и уничтожить свидетельство моей… слабости? Но потом я отвлёкся на синицу, стучавшуюся клювом в стекло, и забыл про рисунок. Птица сверкнула черными глазами-бусинами и издала странный звук, напомнивший скрип несмазанных петель на двери. Я открыл окно, насыпав на подоконник крошек от печенья, отложенного ещё три назад на случай внезапного голода. Птица с подозрением на меня покосилась, но подлетела ближе и с осторожностью принялась клевать подношение. Я рискнул предложить ей немного крошек на своей ладони. Это тоже было воспринято спокойно, и напоследок меня цапнули за кончик указательного пальца. Проводив взглядом пернатую гостью, я вернулся на своё рабочее место. Редактируя контурную карту, я и не заметил, как задремал. Утром меня с большим трудом распинал Флаке. Ужасно затекла шея, малейшее движение вызывало ноющую боль. С трудом приведя себя в порядок и собрав учебники, я заковылял на первый урок. Я совершенно ничего не соображал, но хотя бы не опоздал. Мне кажется, приходить на историю в состоянии несвежего трупа стало традицией. Боюсь представить, что обо мне думает Линдеманн. Такими темпами он будет считать меня своим самым ленивым и апатичным учеником. И подрывником к тому же, в свете последних событий. Эх… а мне так хотелось произвести на него хорошее впечатление… видать, не судьба. Хорошо, хоть домашку успел выполнить. Только за её счет не скатываюсь на тройки. Тилль ходил между рядов, просматривая тетради на предмет её наличия. Вскоре подошла и моя очередь. Линдеманн смерил оценивающим взглядом меня, мой конспект и забрал его, пояснив, что мне нужны оценки. Я пожал плечами, показывая, что ничуть не против. И после всех моих выходок он идёт мне навстречу, замечательный человек, не правда ли? По крайней мере, когда сдерживает свой сарказм и не наполняет двусмысленностью каждое мое слово. Я понял, что натворил только в середине следующего урока. Рисунок ведь я так и не вырвал, чёрт подери! Как неловко, ужас. Буду надеяться, что Тилль не заметит этого художества. Вечер наступил неожиданно быстро, я нервничал и кусал губы, пытаясь силой мысли ускорить стрелку часов. Давайте же, десять часов, наступайте, чтобы я мог вздохнуть спокойно и отдаться этой колдовской ночи! После объявления отбоя и выключения света я лежал на нерасстеленной постели и комкал в руках листок бумаги. За дверью прошуршали шаги. Тилль вышел на охоту. Не знаю, что будет, если я ему попадусь. Наверное, просто хлопнусь в обморок. Так учителя точно от меня ничего не узнают. В коридоре всё стихло, я надел куртку, распихав по карманам спички и нож, и отправился в самую рискованную вылазку в своей жизни. Осуждающе сверкнули в темноте глаза нарисованного ангела, и на меня накатило чувство вины. Казалось, своими действиями я не оправдал его ожидания. Мотнув головой, дабы избавиться от ненужных мыслей, я прокрался дальше. Сквозь окна проникал молочный лунный свет, в котором всё приобретало причудливые, ирреальные очертания. Даже цветы на подоконнике выглядели подозрительно. Подозрительно живыми. Вдруг скрипнули половицы где-то позади, и я со всех ног рванул прочь, стараясь не издавать шума. Кто знает, может, мне просто показалось, но лучше перестраховаться, чем поставить под угрозу всю операцию. В итоге я влетел в подсобку, запыхавшийся и с гулко колотящимся сердцем. Кто-то снисходительно усмехнулся во мраке, кто-то хлопнул меня по плечу и произнес: − Умница, Круспе, не подвел. Теперь ждём, пока Тёмный не уйдёт на второй круг. Потом, сохраняя режим конспирации, валим через раздевалку в окно. − Мы решётку спилили сегодня, − похвастался Олли. − Никто не заметил. − Ну конечно, вы же её обратно вставили, чтобы не палить контору, − фыркнул Ландерс. − Кстати, Рих, нас сегодня шестеро всего, − и представил мне всех присутствующих. Я пожал им руки и подумал, что сложновато будет оставаться незаметными стольким людям. − Так, он свернул налево. По моей команде выходим, − приказал Хайко. − Раз, два, три! Цепочка нарушителей школьных правил засеменила к новоявленному выходу. Молчаливые, бесшумные, странно скалящиеся − они сейчас меньше всего походили на подростков, собравшихся на ночные посиделки у костра. Я шагал меж них, и мороз пробегал по коже. Пауль командовал высадкой во двор, меня буквально выпихнули из окна, и я плюхнулся задницей на асфальт, что было крайне неприятно. Причиной тому был Линдеманн, внезапно сменивший траекторию своего движения. Мы прятались в кустах, пока надзиратель не прошел мимо окна, задержав ненадолго взгляд на спешно установленной решетке. − Фух, пронесло, − с облегчением выдохнул Джеймс, самый низкий из них, с мелкими чертами лица и отдалённо напоминающий крысеныша. − Пронесет тебя с еды в столовке, а у нас тщательно продуманный план, − ехидно заметил Ридель. − Шевелись, плотва, нам надо успеть до полуночи прийти на место. Мы перелезли через забор, оказавшись во власти леса. В тёмное время суток он казался ещё более угрожающим, чем днём. Шуршала листва, похрустывали мелкие веточки под ногами, и где-то в чаще ухала сова. Пауль шёл уверенно и целеустремленно, за ним Ларс, вертевший в руках тяжёлую металлическую фляжку, потом братья-Джонсы с одинаковыми шрамами на висках, впереди меня Джим, воровато оглядывающийся по сторонам. Я же замыкал отряд. Всматривался в лес вокруг себя, подмечая блестящие в гуще веток глаза с вертикальным зрачком, расплывчатый силуэт, то и дело мелькавший слева, птицу с серебристым оперением, летевшую неподалеку. За нами пристально наблюдали, и я кожей чувствовал жгучие взгляды. − Пришли, − объявил Ландерс, заводя нас на затаившуюся за рядом ёлок поляну. Один из братьев включил большой фонарь, напоминавший прожектор, и стало видно кострище, бывшее здесь, видимо, не первый год. Чуть поодаль обнаружились аккуратно сложенные дрова и ветки. − С прошлого раза осталось, − пояснил Бернард, считавшийся старшим, так как родился на две минуты раньше. Разводил костёр Оливер, да с таким мастерством и увлечением, что мне подумалось, не пироман ли он. Когда пламя достаточно разгорелось, все уселись по кругу. Некоторое время мы молчали, потом Пауль первым нарушил тишину: − Итак, мы успешно прошли мимо нашего грозного часового, и лес нас пропустил в свое сердце. Сегодняшняя ночь − Ночь историй. Ночь, когда призраки выходят в подлунный мир и оживают самые потаённые желания. Ночь, в которую ткань бытия истончается и чрезвычайно легко рвётся. То, что вы сегодня здесь присутствуете, значит, что вы достойны тайн полуночи Самайна, − Ландерс лукаво улыбнулся. − Раз в году полночь может растянуться на вечность, пока не будут рассказаны все истории. Бернард, право быть первыми отдаю тебе и твоему брату, − Ларс вручил старшему фляжку, тот сделал несколько глотков таинственной жидкости, пахнущей хвоей, прочистил горло, передал следующему и начал свой рассказ… − Это произошло в шестидесятые годы двадцатого века. В пригороде маленького американского городка остановился гастролирующий по всей стране цирк. Он делился на две секции: простые артисты и так называемые уроды − были там и женщина с бородой, и парень с клешнями вместо рук, и самая маленькая женщина в мире, выкупленная у индийского султана, и многие другие. Самым мрачным и молчаливым из них был горбун по имени Ганс. Его крайне не любили обычные выступающие и норовили ему подложить свинью, а один парень так и вовсе боялся этого низкого кривоногого человека с глубоко запавшими, черными, как угольки, глазами и кривой ухмылкой на тонких губах. Как-то раз один недальновидный силач имел неосторожность сломать трость горбуна, и с тех пор всё пошло наперекосяк. Начали погибать люди. Первый труп был обнаружен в конюшне. Тот самый борец застыл в луже крови, натёкшей с обрубков ног, спиленных у самых бёдер. Определили, что сначала его оглушили чем-то тяжелым. По цирку рыскала полиция, но ничего не обнаружила. В результате более половины «нормальных» было попросту вырезано. Тот самый парнишка сложил два и два и понял, что к чему. Когда Ганс пришел за ним, сумел выбить новую трость из рук и проломить ей же череп. Но долго парнишка не прожил, так как уроды убийства сородичей не прощают. И так была найдена последняя жертва циркового убийцы, − закончил младший брат. − Ну что же, звучит правдоподобно, − одобрительно кивнул Пауль, и Джеймс сплюнул в сторону и незаметно потер шрам на спине. − Теперь твоя очередь, Джимми, − и фляжку получил уже Крысёныш. − Мне это отец рассказал, − он бросил шишку в костёр. − Учился с ним в одной школе мальчик, Кевином звали. Однажды он пропал. Точнее, он стал другим. Что произошло на самом деле, никто не знает до сих пор, но вот что говорилось в сплетнях. У Кевина был один маленький ритуал − каждый раз перед сном он смотрелся в зеркало на дверце шкафа. Ни дня не проходило без этого. И вот он заметил, что с его отражением что-то не так. Слишком бледная кожа, глаза маслянисто блестят, и родимое пятно над ключицей, которого у него самого никогда не было. − Ну здравствуй, братец, − осклабился зеркальный двойник, облизывая обветренные синеватые губы. − Кто ты? − с ужасом спросил Кев, отпрянув. − Я твой брат-близнец. Умер, чтобы ты мог жить, − изображение будто дернулось. − У меня нет имени, мое сердце не бьется, и воздух не наполняет слипшиеся легкие. А ты можешь наслаждаться солнечным светом, бегать по траве, чувствовать. Несправедливо, не так ли? − Да, согласен, − Кевин с трудом кивнул. − Раз ты мой брат, я должен тебе помочь. Как я могу это сделать? − Очень просто. Протяни руку, − отражение ухмыльнулось. Мальчик сделал, как просили, и вдруг оказался в странном сером измерении. А брат-близнец был снаружи, за стеклом, и смеялся, смеялся, смеялся… — Ну ты, Джеймс, как всегда, — хмыкнул Оливер. — Без зеркал не можешь. Давай сюда настойку, я следующий. Ландерс кивнул, подтверждая это изречение. Ларс отхлебнул загадочного напитка, устроился поудобней на бревне и начал ровно и монотонно говорить. — Как-то раз, веке этак в двенадцатом-тринадцатом, во времена инквизиции и неограниченной власти Церкви, в один городок приехали двое путников. Один был художником, рисовавшим очень странные и пугающие картины, и бежать ему пришлось из-за пристального внимания церковников к своей персоне. Второй же был странствующим наемником. И спустя некоторое время с их приезда нашли на пороге часовни молодую девушку, полностью обескровленную. В тот день звонили колокола, не переставая. Упырь — серьёзная угроза для города, больше походящего на поселок. И потому был введён комендантский час и патруль из добровольцев, вооружённых кто только чем — и вилами, и топорами, и факелами. Но это ничего не дало, так как убитая девушка восстала из мёртвых и успела прикончить священника до того, как её пронзили осиновым колом и сожгли. Да ещё были найдены две новые жертвы. Подозревали каждого, кое-кого даже спалили в собственном доме, пока не приехал церковник. Он опросил кучу народа и решил вызвать на допрос двух приезжих. Тут-то художнику и аукнулись его картины, на одной из которых было изображено место преступления. Творца отправили на костёр, причём незаслуженно. Убийства продолжались. И однажды следователю привиделось во сне истинное положение вещей. Чтобы не терять времени, он в одиночку отправился на битву с упырем. Церковник вполне ожидаемо погиб, но успел облить тварь освящённой водой, и та исчезла, — уже совсем тихо закончил Ридель. — Нынешняя эпоха тебе явно не подходит, Ларс, — фыркнул Хайко, отпивая настойки. — А теперь моя история. Вы наверняка знаете такую поговорку, что сердцу не прикажешь. И один парень испытал ее на себе в полной мере. Жил он себе, не тужил, и вдруг обнаружил, что влюблен в своего преподавателя. Тут я закашлялся. Вожак снисходительно посмотрел на меня и продолжил: — Ну, долго наш герой продержался, аж целый год. И в предпоследний учебный день признался объекту своих воздыханий. Тот удивился немерено, и поступил так, как следовало в этой ситуации. А именно, сказал как можно мягче, что профессиональная этика не позволяет ему иметь отношений со своими учениками. Парень огорчился и попросил лишь один поцелуй. Посчитав, что в этом нет ничего криминального, препод выполнил это пожелание. А спустя некоторое время понял, что тоже влюблен. И корил себя за то, что пошел на поводу у своего ученика. Чтобы заглушить запретное чувство, он бросился во все тяжкие и наконец нашел ту, что смогла на некоторое время затмить его ученика. И даже сделал ей предложение. С признания главного героя прошло довольно много времени, и преподаватель, понадеявшись, что ученик давно смирился с положением вещей, объявил ненароком в классе о дате своей свадьбы. Видел бы он, как побледнел влюбленный в него до сих пор парень. Итак, учитель женился. И в тот же день его ученик был обнаружен мертвым. На нем был надет парадный фрак, а веревка была закреплена на люстре. На столе лежала записка: «Я обвенчан со смертью и отдал свою любовь ей»… К моменту завершения я чувствовал себя крайне неуютно. Не знаю, почему, но эта история зацепила меня посильнее прочих. Возможно, я ассоциировал себя с главным героем, хотя с чего бы? — Теперь ты, Рихард, — мне вручили фляжку. — М-м-м…кажется, у меня не найдется подходящей для этой ночи истории, — я с сожалением развел руками. — Ну же, Круспе, не стесняйся. Подойдет любая, в которой есть хоть немного трагедии и крови, — мерзенько улыбнулся Джеймс. — Отпей немного и говори все, что придет в голову, — посоветовал Бернард. — Ладно, — я выдохнул и глотнул подозрительного содержимого фляги. Оно было горьковато-сладким на вкус, напоминало лекарство от кашля, что мне давали в детстве, и обжигало горло. Чего только не сделают местные умельцы, подумал я, делая еще пару глотков. Посмотрел на пламя костра, походившее на рваный стяг призрачной армии, на искры, таявшие в ночи, прислушался к темноте вокруг и к себе и начал медленно говорить, чуть растягивая слова… — Как-то раз слуга Господа решил прогуляться по нашей грешной земле и спустился с солнечных небес вниз, в холод и мрак. Стояла зима, деревья и реки были скованы морозом, казалось, сердца людей тоже подверглись его губительному влиянию. Ангел решил прикинуться обычным смертным и посмотреть, все ли так заледенели изнутри. Изображать погибающего от холода человека оказалось не очень сложно. Все равнодушно проходили мимо, даже не останавливая взгляда на скрючившемся на земле темноволосом парне с лучистыми зелеными глазами. Но был один, кто не смог не остановиться. Он прощупал пульс у жертвы зимы, вздохнул и, взвалив себе на плечо, унес. Терять ему было нечего, а спасти чью-то жизнь ничуть не сложно. Смертный ухаживал за посланцем небес весь январь, не давая смерти протянуть к нему свои когтистые лапы, и постепенно осознал, что не сможет отпустить своего подопечного. И тогда воин господень явил свой истинный облик. Ангелам не положено влюбляться в людей, потому он мягко отказал своему спасителю, оставив ему напоследок лишь свое перо. Долго горевал смертный, но через очень долгое время все же смирился. Воин света вернулся на небо, совсем позабыв про спасшего его паренька. Но однажды он отправился на место скопления душ, погибших в муках, а был это сгоревший дом. И ощутил доселе неиспытанную боль в сердце, когда обнаружил среди жертв пламени и своего избавителя. Ангел не мог его спасти, он это понял, лишь мельком взглянув на ауру человека. Тот узнал его и улыбнулся запекшимися губами, из последних сил сжав ладонь посланца небес. С последним вдохом смертного перья ангела начали тускнеть, пока вконец не почернели. Он больше не был светлым, в его сердце поселилась смертная тоска, разъедавшая самую его суть. И воин господень исчез во вспышке света, не перенеся потери. Когда такое происходит, то энергия высшего существа выплескивается в окружающий мир. И один из осколков души ангела осел на стене того самого коридора, оставив рисунок, который невозможно разрушить никакими способами, — у меня пересохло во рту, потому я закончил почти шепотом. — Интересная версия событий, — усмехнулся Пауль. — Мне нравится. Ты достойно завершил цикл историй. Налетел порыв холодного, пронизывающего до костей ветра. Пламя костра заколыхалось и быстро стухло. Мы остались в кромешной темноте, не видно ни зги. Некоторое время мы молчали, потом глаза привыкли к отсутствию света, и Ларс зловеще произнес: — Самайн наступает. Если хотите жить — бегите. Что-то пронеслось у меня перед глазами, задев лоб кожистыми крыльями. Я от неожиданности начал заваливаться назад, а когда раздался странный полуписк-полувизг, кувыркнулся через голову и бросился наутек. Где-то позади хохотал Ландерс. Я был в самой чаще леса, самого темного и страшного из всех существующих, как по мне, и совершенно не подозревал, куда деваться, чтобы не стать чьим-то ужином. Ветки пребольно хлестали по лицу, сучья так и норовили прорвать куртку, корни будто специально прорастали под моими ногами. Иногда я видел моих спутников. Близнецы держались за руки и кружили в стороне. Джеймс передвигался дерганой ковыляющей походкой, и тень его была горбатой. Один раз Ридель выскочил прямо передо мной, скаля кривые клыки. Его глаза были чернее ночи, а на щеках застыли чернильные потеки. Я щучкой нырнул в кусты, что было опрометчиво, так как они росли на самом обрыве. Я покатился с горы прямо в неизвестность. Ударившись головой о камень, на некоторое время потерял ориентацию в пространстве. Очнулся уже на островке из мха посреди болотца. Потирая ушибленный затылок, огляделся. И чуть не закричал. В нескольких шагах от меня в мутной с ряской воде застыл полуразложившийся труп. Череп с остатками плоти и белоснежных когда-то волос скалил зубы в пугающей гримасе. Шея была неестественно повернута, что позволило определить мне причину смерти. На запястье трупа алел смутно знакомый мне браслет, но я решил на этом не зацикливаться и перепрыгнул топкое место. Было очень холодно, я умудрился провалиться по колено в грязь и старался бежать побыстрее, чтобы согреться. Вдруг я увидел синий огонек впереди. Подкравшись ближе, разглядел, что это фонарик, который держит очень маленький парнишка. Он ухмыльнулся и поманил меня за собой. Я не верил происходящему, но мне ничего не оставалось, кроме как пойти за своим необычным провожатым. Вспомнились легенды о фейри, заманивающих смертных в свою волшебную страну. Неужели мне довелось стать героем подобной сказки? Бродячий огонек уводил меня все дальше и дальше, пока не привел на…поле. Тут и там полыхали костры. Пламя было магическим, зеленовато-алым. Вокруг сидели самые разнообразные и странные создания, которые только представить можно. И высокие мужчины с оленьими рогами на голове, и прекрасные золотоволосые девушки в белых туниках, и горбатые, заросшие ракушками уродцы, и козлоногие обольстительницы, хищно скалящие клыки… Да, я не ошибся, меня угораздило попасть на празднество фейри. Причем не в самый удачный для себя момент. — О-о-о, Джеки-Невысоклик, какого красивого смертного ты нам привел, — промурлыкала невысокая голубоглазая девушка, чьи темные волосы были заплетены в длинную косу и увиты окуневой травой. Она была обнаженной, и в свете луны ее бледная кожа казалась прозрачной. Русалка, отстраненно подумал я. — Можно подумать, я когда-то не выполнял твоих указаний, — ворчливо отозвался владелец фонаря. — И как же тебя зовут, мальчик? — поинтересовалась утопленница, взяв меня за подбородок и заставив смотреть в ее пугающие и будто затягивающие в омут зрачков глаза. — Рихард, — прохрипел я, чувствуя острые когти у себя на шее. — Что ты делаешь один в нашем лесу в такую ночь, а, Рихард? — блеснули в ее кажущейся доброй улыбке клыки. — Я не один, — возразил, тщетно пытаясь вырваться. — Пра-а-авда? — глумливо отозвалась русалка. — А мне кажется, твои друзья тебя бросили. — Возможно, вы правы, — я снова дернулся. — Аиша, отпусти его, — обитательницу реки хладнокровно отодвинула в сторону другая фейри. Хотя нет, эта была человеком. Точнее, ведьмой. Русалка возмущенно зашипела, но сдалась быстро. — Бедный, бедный мальчик, — я тер подбородок, на котором наверняка остались синяки, за мной с усмешкой наблюдала Кейтилин — она прошептала свое имя мне на ухо. Вьющиеся рыжие волосы, изумрудно-зеленые глаза с озорной искоркой, ехидная ухмылка — рядом с ней я чувствовал себя несколько увереннее. — Знаешь, почему ты здесь, Ричи? — она села на траву, пригласив меня жестом. Я покачал головой, плюхнулся рядом с ней и уставился на огонь, обхватив колени руками. — Ты одна из жертв, что приносят каждый год местным волшебным существам. Мы находим вас по запаху хвойного эликсира. Если бы ты присмотрелся, то заметил бы, что двое из вас не пили его, лишь притворялись. Мне стало обидно и тоскливо. Меня предали. Это не так уж и неожиданно, но легче не становится. — Вы меня убьете? — безразлично спросил я. — Я бы не стала, — ведьма пожала плечами. — Тебя что-то разъедает изнутри, а негатив плохо влияет на энергетику нашей реальности. К тому же, тебя кто-то оберегает, и нам не поздоровится, посмей мы причинить тебе вред. Жаль, не все это понимают, — она вздохнула. — Знал бы ты, что тебя ждет…ты будто завяз в болоте, Ричи. Но я не могу вмешаться. Школа не позволит, — Кейтилин поморщилась. — Что? Как это? — я удивленно посмотрел на нее. — Место, где ты учишься, в некоторой степени живое. Также ему свойственно ощущать голод. А самая лакомая пища для подобных существ − души. Я вздрогнул. — Кто мой таинственный покровитель, не знаешь случайно? — Не могу сказать. Вернее, не хочу, — колдунья лукаво улыбнулась и потрепала меня по волосам. — С ним ты познаешь доселе неиспытанное чувство, такое жаркое и всепоглощающее, что мне аж завидно, — она усмехнулась. Раздался отдаленный рокот барабанов и свист флейты. — Не откажешь в любезности сплясать со мной? — я только и успел прошептать короткое «да», как меня потянули в круг застывших в ожидании пар. Вступление завершилось, и меня закружило в диком, непривычном танце. Тени бесновались под ногами, костер опалял лодыжки, а дыхание Кейтилин мою шею. Я чувствовал, как колотится ее сердце в такт с моим в каком-то обжигающем порыве. Мы словно были единым целым, не делая ни единого неверного движения, то сближаясь, то отдаляясь. Музыка звучала со всех сторон, даже у меня в голове и, казалось, бежала по венам вместо крови. Я потерял кроссовки, босые ноги выделывали невероятные фигуры сами собой. Я видел самых разнообразнейших тварей, безумствовавших в пляске, видел прекрасных созданий, но моя ведьма превосходила их всех. Перед глазами стояла красноватая дымка, на языке чувствовался железный привкус, и было очень жарко. Внезапно я оказался сидящим на пне и осушающим кубок с золотистым игристым вином, вкусом напоминающим мед с примесью луговых трав. Рядом материализовалась Кейт, растрепанная и злая как стая чертей, и выбила бокал у меня из рук. — Тебе нельзя пить наши напитки и есть нашу еду, иначе пропадешь навеки в нашем мире! — разъяренно произнесла она, и я понял, что не могу дышать. Я словно увидел себя со стороны, и в моих легких прорастала куриная слепота. Она стягивала всю мою грудную клетку, обвивала мое сердце и выходила в глазницах. Я был бледен и силился выдавить из себя хоть звук. Получилось. И это было имя. — Тилль… — сорвался с моих губ едва различимый шепот, и хищное растение отступило перед крылатой, чуть сгорбленной тенью. Я судорожно вдохнул, услышал тихое «Удачи, Ричи», а потом мне в глаза ударил солнечный свет. И секундой спустя чья-то ладонь по щеке. Со всей дури, надо сказать. Я сфокусировал взгляд на человеке напротив. Ландерс, конечно же. Вот сволочь, а. — Подъем, Спящая Красавица, иначе не избежать нам звездюлей за ночные прогулки. — Что было-то? — я с трудом поднялся и осмотрелся. Я стоял все на той же поляне. Мои ноги были по колено в засохшей грязи, ботинки отсутствовали, и царапины густо покрывали щиколотки. — Одно могу сказать точно — пить тебе нельзя, — усмехнулся Оливер. — Ты тут как псих носился кругами и нес какой-то бред. — Ага, а в конце простонал имя нашего препода. Полагаю, он тебе не только в кошмарах снится, — ехидно заметил Пауль, и все загоготали. Я покраснел до кончиков ушей. Но тут вожак посерьезнел, отвесил подзатыльник Джеймсу и раздраженно промолвил: — Посмеялись, и хватит. Теперь как можно тише и незаметней идем в нашу любимую школу. Я ковылял по тропинке и горевал по утраченным кедам. А еще пытался понять, кому верить — себе или своим компаньонам? Привиделся ли мне хэллоуинский шабаш или нет? Мы дошли до пункта назначения быстро. Аккуратно пролезли тем же путем и вставили решетку обратно. А потом мое сердце ухнуло в пятки от знакомого низкого голоса: — Вижу, ночь вы провели неплохо.