Чернильные осколки прошлого

      Я бреду по пустынному коридору. Звук моих шагов разносится по всему этажу. Тихо, очень тихо. Хотя не совсем. Иногда тишину нарушает тихий скрип. Или робкое поскрёбывание чьих-то когтей по стене. Школа никогда не молчит. Я работаю здесь около пяти лет, но не привык к постоянному ощущению скрытого наблюдения. Порой дыхнёт холодом на затылок, обернуться я не рискую — ещё с детства осталось в памяти правило — никогда не смотреть назад при подобном, иначе не преминешь сделаться ужином сверхъестественной твари… а вот это уже фантазия. Я не верю в потусторонние явления и в удачу. Практически все события, происходящие с человеком — это последствия его поступков. И никакие призраки не виноваты в том, что ты ничего не добился в жизни. Ты просто недостаточно старался, вот и всё.       Время близится к полуночи, я обхожу школу в поисках тех, кто решил совершить ночную несанкционированную прогулку. Таких камикадзе мне пока не попалось. Однажды я встретил лунатика и порядком испугался. Одни его закаченные под самый лоб глаза чего стоили. А про перекошенное в уродливой гримасе лицо и говорить нечего. Ещё он бормотал себе под нос какой-то бред, раскачиваясь из стороны в сторону. Кое-как отконвоировав в лазарет, я сдал его медсестре и пообещал себе пить валерьянку перед дежурством. Нервы-то не железные.       Услышав звонкий смешок, я неслышно устремляюсь в ту сторону, откуда он исходит. Слышится тихий топоток, и хлопает дверь. Ускоряю шаг, стараясь ступать как можно тише, не желая спугнуть беглеца. Я не вижу его, он ушел вперед, но недалеко, за поворот. Настигаю его уже на пути к подвалу. Это невысокий темноволосый парень, почему-то бледный как мел, или мне это кажется из-за лунного света, падающего на его лицо? Раньше я не видел этого ученика… да ну, не может быть, просто не запомнил.       — Позвольте спросить, что вы делаете здесь в такое позднее время? — вкрадчиво интересуюсь я, приближаясь.       Он криво ухмыляется.       — Лучше вам не знать, герр Линдеманн. И уйти отсюда как можно скорее.       — Только вместе с вами, — строго отзываюсь я.       Парнишка вдруг плотоядно оскаливается.       — Чёртовы смертные всегда суют нос не в свое дело. Хотя мы уже научились с этим бороться.       Я недоуменно смотрю на него. Он цепляет пальцами уголки рта и растягивает губы, обнажая заостренные как у зверя зубы, но не останавливается на этом. Начинает сочиться кровь, я стою, не в силах шевельнуться, а это создание (не могу назвать человеком) рвет своё лицо, не испытывая при этом никаких неудобств. И взгляд не отведёшь, и зажмуриться не получается.       — Что, впечатляет? — в рваной дыре на месте рта видно всю челюсть, и у меня к горлу подкатывает комок.       — Кто ты? — с трудом выдавливаю из себя я.       — Не скажу, — он хохочет, от этого смеха кровь стынет в жилах. — Ещё слишком рано.       И тут я проваливаюсь во тьму. ***       Оказывается, я задремал, прислонившись к стене. Солнце бьёт в глаза, и осознание того, что я провёл целую ночь в коридоре, не очень-то поднимает настроение. Семь часов. Время ещё есть. Ковыляю к себе, попутно потирая заспанные глаза. Без кофе туго живется. Надо будет распинать себя и съездить в город.       Кое-что за всё время моего пребывания здесь я усвоил как непреложную истину. Нельзя показывать своим ученикам свою слабость. Если они увидят, что ты не такой всесильный и непобедимый, каким они тебя всегда считали, то ты пропал. Они будут буквально рвать тебя на клочки, надавливая на самые больные места и ещё при этом мило улыбаться. Здесь дети нихрена не добрые и прекрасные, как кто-то может ошибочно подумать. Они сущие дьяволы в человеческой шкуре, и я могу это подтвердить. Они маскируются получше, чем шпионы во Вторую мировую, в их взгляде можно увидеть тьму, если пристально всмотреться. Я научился видеть, и от этого ничуть не легче.       Нужно быть уверенным, что ты действительно сможешь им причинить боль, они сами должны это понять. Тогда на некоторое время ты будешь в безопасности. Но не стоит забывать, что они никогда не сдаются и ищут разные пути, чтобы устранить сдерживающего их человека. Быть постоянно начеку нелегко, но это единственный выход. Необходимо помнить, что вы по разные стороны баррикад. Они никогда не поймут тебя, ты никогда не поймешь их. Разве что они натянут на себя маску пай-деток, чтобы втереться в доверие.       Не стоит воспринимать их слова всерьез, иначе завязнешь в паутине их лжи. Пока я не встретил здесь ни одного, с кем бы смог говорить, не опасаясь, что мои слова будут обращены против меня самого. Впрочем, не за этим я здесь. Моя задача научить их хоть чему-то, и, как по мне, я с этим справляюсь. А остальное меня волновать не должно.       Сменив рубашку и пригладив перед зеркалом растрёпанные волосы, я поспешил в свой кабинет. Сегодня на мне опять десятый класс, куда напихали самых отпетых разгильдяев, за исключением пары учеников. Я люблю свою работу, но выполнять её порой становится сложновато. Особенно когда эта разношёрстная толпа переступает порог класса. Точнее, вваливается всей гурьбой, оттаптывая друг другу ноги, отпихивая соседей в сторону и сопровождая сие действо нецензурными восклицаниями. Двое выделяются среди этого, не побоюсь такого сравнения, стада. Кристиан Лоренц — тихий мальчик, произнёсший за все мои уроки не больше десяти слов, но пишущий контрольные на «отлично», и Рихард Круспе — новичок, к чьей матери Майер проявил нездоровый интерес. В первое же посещение истории он умудрился опоздать, и я не мог не подколоть его. Зря, наверное, уж очень у него был обиженный и возмущённый вид. Я ничего не могу с собой поделать, жизнь сделала меня неисправимым циником, и порой мне кажется, что по моим венам вместо крови течет сарказм. Разве что Шнайдеру удаётся смягчить это моё свойство, но сей случай отдельный.       Итак, я жду, пока все рассядутся, перестанут перешёптываться, и спрашиваю, есть ли желающие рассказать параграф, заданный для изучения вне класса. Как и предполагалось, их нет. Веду карандашом по списку, выбирая себе жертву на ближайшие десять минут. Так тихо, что слышно тиканье часов. Мои подопечные сидят, затаив дыхание. Всё-таки мне удалось их выдрессировать и не вызвать при этом ненависти. Да, они меня боятся. И в какой-то мере это доставляет мне удовольствие, не скрою.       А карандаш останавливается на фамилии под номером десять. Её владелец съёживается, едва мне стоит назвать, и медленно, очень медленно встает с места, впившись взглядом в учебник. Можно подумать, за эти несколько секунд он успеет что-то запомнить. Нет уж, герр Ольсен, извольте отвечать без помощи книги и суфлёров, каждый из которых может стать следующим. Осторожнее, господа, — читается в моем взоре, и все подсказки сразу же смолкают. Отвечающий, заикаясь и выуживая из памяти случайно застрявшие факты, начинает говорить. Слушая его краем уха, наблюдаю за классом из-под полуопущенных ресниц. Обитатели Камчатки, то бишь, последних парт, ведут себя тихо и мирно, уткнувшись в учебники, что для них нетипично. Остальные тоже вошли в режим «тише воды ниже травы». Да-а, видимо, с недосыпа я выгляжу ещё более грозным, чем обычно.       Вот только один элемент выбивается из общей картины. Круспе, тот самый, что имел несчастье заплутать в первый учебный день, сидит, подперев подбородок кулаком, и смотрит в пустоту. Довольно странное зрелище. Его зрачки расширены и чернильно-черны, радужка приобрела цвет векового льда, сдерживающего воды древней реки. Холодный, очень холодный у него взгляд. И скулы такие острые, того и гляди, порежешься… ох, увлёкся я явно не тем. Но не успеваю спохватиться, как Круспе переводит взор на меня. Зрачки пульсируют, ещё немного расширившись, и он отворачивается к Кристиану, попутно шурша страницей. Мне даже зубы свело от его взгляда.       Потом новичок снова выпадает из реальности, застыв неподвижной ледяной статуей. Как раз заканчивает отвечать Ольсен, и я уже знаю, на кого падет мой выбор.       — Герр Круспе, прошу вас показать на карте расположение наполеоновских войск, — он даже не соизволил повернуться на мой голос. Что же, придется подойти. Неслышно прохожу сквозь ряды парт и шепчу ему прямо в ухо:       — Обдумаете ваш план по захвату мира позже. Сейчас соблаговолите указать на ошибки великих давно минувшего прошлого.       Рихард вздрагивает всем телом, будто от удара током, рывком поднимается, чуть пошатнувшись, и неуверенно шагает к доске. Он всё ещё не здесь, всё ещё не с нами.       — Пока Рихард покидает астрал и возвращается в наш мир, начните заполнять таблицу по вопросам к параграфу под номером три, — даю указание я, и раздаются ехидные смешки. Рихард фыркает, берет указку и лениво тыкает в сборище красных точек на карте, сопровождая это туманными объяснениями, из которых, тем не менее, можно вычленить истину. Когда он выдыхается, я позволяю себе ухмыльнуться и прокомментировать:       — Прекрасное у вас воображение, Рихард. Но мне бы хотелось побольше фактов, если вам не сложно.       Он прищуривается, взмахивает указкой как шпагой и наставляет на меня.       — Защищайтесь, герр Линдеманн. Или будете беспощадно убиты.       Он улыбается, все изумлённо замолкают, воззрившись на своего собрата, посмевшего так обнаглеть. Я недобро скалюсь, мягко забираю импровизированное оружие из рук своего ученика, возвращаю на законное место и произношу:       — Герр Круспе, поверьте, я — не тот, с кем вам бы следовало враждовать. На вашем месте я был бы осторожнее. А пока садитесь.       — Это ещё не конец, — я вижу, как шевелятся его губы, произнося эту дерзкую фразу, делаю вид, что не заметил, и слежу, как он походкой от бедра направляется к своему месту. Кажется, я нашел поистине интересный объект для изучения. В нём нет страха. Лишь такие же азарт и любопытство, какие разгорелись в моей душе. Давно не было у меня достойного соперника. Посмотрим, как себя покажет дальше Рихард Цвен Круспе.       Остаток урока проходит непримечательно, так как я даю проверочную работу. Все неизменно советуются с третьим рядом, в частности, с четвёртой партой, где сидят Лоренц и Кай (да, я мастер сравнений и люблю сказки). Надо будет поинтересоваться, как у Круспе обстоят дела с другими предметами. Может статься, что в нашей школе появится человек, который по-настоящему хочет получать знания. Маловероятно, конечно, но мне эта мысль приятна. Лишь бы не утянули с собой на дно новичка местные старожилы.       Звенит звонок, все стараются закончить задания любой ценой, наплевав на соображения безопасности. Я с усмешкой наблюдаю за переполохом, напоминающим момент, когда лиса пробирается в курятник, и его обитатели носятся как сумасшедшие, не понимая зачем и куда бегут. Здесь все прекрасно осознают свою цель, но передвижения такие же хаотичные.       — Сдайте работы, — всей оравой ученики устремляются к моему столу. Минута — и кабинет пуст, лишь неаккуратная стопка тетрадных листков грозится упасть на пол, да валяется на полу одинокая ручка, кем-то оброненная.       Следующий урок у меня пустой, и от нечего делать я проверяю тест по теме «Наполеоновские завоевания». Каждый второй лист пестрит исправлениями, и вкрапления моей красной ручки туда прекрасно вписываются. В этот раз «неудовлетворительно» меньше. Я увлекаюсь процессом, и буквы начинают рябить перед глазами. На одном листке замечаю рисунок — летучая мышь, висящая вниз головой на ветке, листья которой сплетаются в подпись: RZK. Рихард не может обойтись без элементов творчества. Забавно.       И тут гремит взрыв в соседнем кабинете. Слышу звон стекол и срываюсь с места. Полагаю, кто-то намудрил с реактивами на уроке химии. И оказываюсь прав.       Распахиваю дверь. Везде дым, класс вповалку лежит на полу, включая Кристофа, скрывшегося под своим столом. Открываю окна на полную, подбегаю к Шнайдеру, успевшему выбраться из своего убежища. Его лицо в копоти, и на этом фоне его синие как два горных озера глаза выделяются ещё сильнее. Помогаю ему встать, отряхиваю, сам того не замечая, и встревоженно интересуюсь:       — Ты в порядке?       Он улыбается и кивает. Бог тому свидетель, у Кристофа самая добрая и красивая улыбка. Он такой светлый и солнечный, каким мне никогда не быть. Я стараюсь его беречь всеми своими силами.       — Просто небольшое недоразумение, — он смотрит, как крепко я сжимаю его плечо, и усмехается.       — Смотри у меня, — провожу указательным пальцем по его щеке, и подушечка полностью чернеет.       — Я не то вещество взял, — звучит откуда-то сзади, и я оборачиваюсь, уже определив по голосу виновника происшествия. Рихард ухмыляется, обнажив белоснежные зубы. Его волосы стоят дыбом, лицо до невозможности грязное. В его взгляде я вижу что-то странное. И в изгибе губ. И в позе — руки скрещены на груди, смотрит исподлобья. Незаметно сжимаю в своей руке пальцы Шнайдера, тот тихо вздыхает. Физиономию Круспе перекашивает гримаса боли. Он видит. Но не знает, что я вижу тоже. И открывшееся моим глазам пугает.       Подрывник резко отворачивается и вытаскивает из-под парты всклокоченного Лоренца. Он крайне недоволен подобным обращением, но возмутиться не решается. Видимо, Рихард сделал его своим протеже.       Крис выдаёт нескольким людям тряпки, чтобы вытерли столы, и оценивает ущерб, причинённый оборудованию. Потом сметает осколки в совок и высыпает в мусорное ведро. Гляжу на спину Кристофа, затем кошусь на Круспе. Он смиренно драит пол шваброй, бормоча себе под нос ругательства. Кажется, в его планы не входило устраивать подобное. Хотя, кто его знает. Дух бунтарства в нем всё крепнет. Законных, но действенных способов выразить свое недовольство существует великое множество.       И все же… что мне довелось узреть в его глазах? Донельзя похоже на ревность. И с чего бы ему испытывать подобное чувство? Мы с Кристофом просто близкие друзья, не больше. Да и Рихард всего лишь мой ученик.       Шнайдер умывается в лаборантской и выходит, полируя колбу салфеткой.       — Зря ты так всполошился. Подумаешь, трагедия — пару стекляшек разбилось. У меня их полный шкаф, — и указывает на стеллаж, где и правда ютится множество хрупкого оборудования. Кристоф всегда заступается за своих учеников, что бы они не натворили. И верит в добро, что в наши дни несколько сложновато. Кто-то назвал бы его наивным, но не я. Среди нас должен быть человек, никогда не теряющий надежды и несущий в своем сердце свет. Здесь, посреди леса, в мрачной, темной школе, существует плотный, устоявшийся коллектив, делящийся на две части: те, кому плевать на всех и вся, в том числе и на мораль, и Крис, напоминающий Константина в царстве тьмы. Я же застыл посередине: недостаточно хорош для ангелов, слишком мало грешил для демонов. И обречён на вечные скитания. Весело, правда?