Чернильные осколки прошлого

      Лил дождь. Точнее, не так. Это был самый настоящий ливень, сплошные потоки которого били в асфальт, превращаясь в ручьи. Казалось, что вот-вот вода поднимется до уровня подоконника, и начнётся второй Всемирный потоп. Вот разве что ковчега у меня нет, ибо Бог не соизволил предупредить об изменении своего настроения в отрицательную сторону.       Я сидел, подперев подбородок кулаком, и безразлично наблюдал за стремительно теряющим краски миром за окном. Чудилось, что по-летнему зеленые листья поблекли, и края их оплавились. Капли, текущие по стеклу подобно слезам, их же стук по крыше… осенняя меланхолия пришла куда раньше, чем ее ждали. Август слишком легко сдался. Как и я, когда моя мать уговаривала меня съездить на некое подобие собеседования куда-то в глушь, ближе к горам.       Моя бедная несчастная матушка, сколько же её нервных клеток погибло по моей вине! Шутка. Скорее, сколько денег она угрохала на моё образование. У нас довольно странные отношения. С самого детства за мной присматривали многочисленные и профессиональные няни и гувернантки. Я ненавидел каждую из них, за исключением Элизабет, студентки, которая продержалась значительно дольше своих предшественниц благодаря миловидной внешности и обширным познаниям в мифологии народов мира. А родителей я видел крайне редко. Они развелись, когда мне едва исполнилось три года. Отца помню смутно — среднего роста молчаливый темноволосый мужчина в очках с тихим бесцветным голосом. Мать явно была ведущей в их семейной жизни, полагаю, что именно она его и бросила. Уверенная в себе блондинка, чей взор глаз цвета стали мог пригвоздить к полу получше копья — да и сейчас, собственно, может. Спорить с ней — себе дороже.       Она появлялась, как правило, по выходным, принося с собой странную суетливость и резкость движений, а еще терпкий запах полыни. Он оставался в воздухе и после её ухода. Мать целовала меня в лоб, строгим голосом интересовалась, как мои успехи в учебе, и недовольно хмурилась, когда я в очередной раз сообщал о проблемах с одноклассниками, преподавателями или со всеми вместе.       — Рихард, — возмущенно говорила она. — Ты же обещал исправиться! Как же так?       — Оно само так выходит, — разводил руками я, на этом наш разговор заканчивался, и ещё какое-то время я мог жить спокойно, просиживая целыми днями в обширной домашней библиотеке и точно зная, что мой покой никто не нарушит, а также не обнаружит, как я курю, приоткрыв форточку.       Первую в жизни сигарету мне вручил сын садовника. Нам было восемь, и мы отчаянно хотели быть похожими на взрослых. Генрих исхитрился позаимствовать у отца всю пачку и остаться незамеченным, за что я уважал его ещё больше. Спички у него тоже нашлись. Подпалив каждый своё, мы отсалютовали друг другу и затянулись. Было горько и невкусно, но, чтобы не потерять престиж в глазах оппонента, мы сдержали кашель и выдохнули серый, режущий горло дым. Позже я уже сам добывал табачные изделия, умудряясь проскальзывать мимо своих бдительных надзирателей.       В общем, к шестнадцати годам я сменил около десяти школ, при этом сумев набраться достаточного количества знаний, отчасти благодаря чтению всех книг подряд, отчасти репетиторам, которых для меня нанимали. Я не любил надолго выходить из дома. Признаться, мне прекрасно жилось в маленьком уединенном мирке, которым являлся наш особняк. Меня пугало общество, что казалось мне враждебным и непонимающим. Впрочем, это было не так далеко от истины.       Я всегда слишком сильно отличался от своих одноклассников. Слишком молчаливый, слишком правильный, слишком другой. Где-то меня считали зазнавшимся сынком богатеньких родителей, а где-то просто психом. Но, так или иначе, друзей у меня не было никогда. Мне было дико скучно с теми, кто только и занимается перемыванием косточек другим или обсуждением новинок автомеханики. Я хотел исследовать мир, открывать что-то новое для себя, слушать хорошую музыку и иметь возможность высказать все, что у тебя на душе. Но к моему большему огорчению я так и не отыскал нужного человека (если не считать Генриха).       Итак, мне предстояла «увлекательнейшая» поездка к черту на кулички, то бишь в «Частную старшую школу-интернат № 13». Замечательное название, не правда ли? Я никогда не верил в приметы, но всё же у меня появились некие опасения. Внутренний голос твердил мне, что райская жизнь подошла к концу, и дальше я буду лишь постигать один за другим все девять кругов ада. И я был склонен с ним согласиться, потому что Изабель была настроена крайне серьёзно, и её сыну, то есть мне, в этот раз было не отвертеться. Я больше не мог тянуть время, хотя надеялся продержаться так до совершеннолетия и уехать подальше от знакомых мест, чтобы стать свободным как ветер.       — Рихард Цвен Круспе, если ты сейчас же не поторопишься и, наконец, не оденешься, мне придется применить грубую физическую силу! — да уж, что-то я увлекся размышлениями о своей нелегкой судьбе. Моей матушке пришлось повысить голос, что делала она в исключительных случаях. Потому я залпом допил остывший чай, нарисовал на запотевшем оконном стекле перевёрнутую пентаграмму и отправился на поиски подходящей одежды. Я совершенно позабыл о том, что должен был рассортировать хаос, оставшийся от моей медитации в шкафу. После открытия дверцы мне на голову упало всё, что могло упасть. Кое-как выцепив оттуда более-менее приличный комплект, я запихал свидетельство своей забывчивости обратно в прихожую Нарнии и принялся натягивать на себя черные джинсы. Пришлось признать, что ежедневные круассаны на завтрак не пошли мне на пользу, но всё же мне удалось втиснуть свой зад в брюки. Красная клетчатая рубашка выглядела наиболее презентабельно, особенно когда я оставил незастёгнутой верхнюю пуговицу. Надеюсь, в том интернате нет строгой формы, иначе меня выпрут оттуда намного раньше, чем я рассчитываю.       Я взял с собой плеер, чтобы избежать неловких и занудных разговоров со своей родительницей. Только наушники и спасают, ведь в машине ты остаёшься с нежелательным собеседником один на один без возможности сбежать. И волей-неволей придётся выкладывать всю подноготную, чтобы тебя в очередной раз не назвали несносным мальчишкой, который и не думает уважать старшее поколение. Железный аргумент Изабель — «до восемнадцати ты находишься под моей опекой, так будь добр, делай, как я тебя прошу». Она подобрала неправильное слово. Она приказывает, а не просит. Разница огромная и зависит от интонации. Впрочем, в некоторой степени моя мать права. Она вполне могла бы меня отдать в детдом и лишить финансирования. Тогда моя жизнь была бы не в пример сложнее.       Я спустился по лестнице, перепрыгивая через ступеньку и не отрывая руки от гладких блестящих перил. Казалось, что скорое возвращение домой мне не светит, и я навсегда покидаю свою гостеприимную и комфортабельную обитель отшельника. Потому я хотел насладиться каждым мгновением, проведённым здесь. Ненавижу ощущение ожидания. Особенно в конце августа. От него потеют ладони и пересыхает во рту, а голова начинает болеть в предчувствии километров писанины и текстов, которые надо будет заучивать. Именно это я и не люблю в школе. Ты обязан учить всё, даже то, что тебе никогда в жизни, скорее всего, не пригодится. А взрослые, твердящие, что это нужно для общего развития и нет ничего сложного, пусть попробуют поучиться с месяц-другой в современном образовательном учреждении. Думаю, тогда они изменят свое мнение.       Как выяснилось, мать сама отвезет меня. Жаль, наш водитель Джон хоть и ни слова не произнес за всё время работы у нас, но с ним в машине я чувствовал себя куда более защищённым, чем с фрау Круспе. Да, я про себя её называю либо по имени, либо совсем уже официально. Удивляюсь, как мне удалось перейти с обращения на Вы. Не то чтобы Изабель мне чужая. Совсем нет. Просто я так и не смог к ней привыкнуть, что уж там говорить о взаимном доверии и тактильном контакте.       Устроившись на заднем сиденье, я вставил наушники в уши и включил случайное произведение, прикрыв глаза. Поездка обещала быть долгой и однообразной. И можно было бы спокойно дремать и бродить между образов, что подкидывает мне подсознание. Порой их было так много, что их голоса сливались в один монотонный гул и не давали ни на чём сосредоточиться. Тогда я рисовал лица некоторых из них и прятал потом рисунки в тайник в одном из стеллажей в библиотеке. Уж слишком они были странными и пугающими.       Выпав на пару часов из реальности и очнувшись от того, что автомобиль подпрыгнул на кочке, я потёр заспанные глаза и посмотрел наружу. Всё было таким же серым, как и в отправной точке нашего путешествия, разве что стало чуть темнее и появилась некая угрожающая нотка в пейзаже. Небо стального цвета угрожающе нависло над мокрой землей, грозясь вот-вот обрушиться на головы всему живому. Дождь и не думал утихать, словно скрывая за своей водной пеленой и шелестом нечто, не предназначенное для чужих глаз и ушей.       Нас занесло в такую глушь, что я невольно ощутил тоску по цивилизации. За всё время, что я бодрствовал, нам не попалось ни одной встречной машины. Да и позади тоже никого не наблюдалось. И это, честно говоря, пугало. Сразу вспоминались рассказы о дорожных призраках, которые я читал в интернете. Они появляются посреди трассы и исчезают, когда машина проезжает сквозь них. А потом ты обнаруживаешь, что помимо тебя появился ещё один пассажир, и намерения у него далеко не добрые.       — Э-э-э, мам, ты уверена, что мы едем в правильном направлении? — осторожно поинтересовался я, наблюдая за выражением ее лица через водительское зеркало.       — Ясное дело. Сомневаюсь, что навигатор врет, — ах да, я совсем забыл, что сей немаловажный прибор стоит на беззвучке, и все его указания видны только Изабель.       — А далеко еще? — признаться, я себе уже всю задницу отсидел.       — Нет. Полчаса где-то. И не вздумай сбежать в лес. Не порти репутацию перед новыми преподавателями, — надо же, какая она предусмотрительная.       — Погода для побега неподходящая. Вот если бы солнце шпарило, да я рюкзак с собой прихватил, тогда другое дело, — отшутился я, хотя причины назвал истинные.       — Ну смотри у меня, — хмыкнула матушка, сворачивая на повороте. Мда, отсюда будет свалить куда труднее, чем из моих предыдущих школ. А, быть может, мне это и не понадобится. Девушку найду, заживу припеваючи… ага, конечно. Разбежался. Не то чтобы я некрасив или что-то такое. Дело немного в другом. Я слишком придирчив. И именно поэтому ещё ни разу не влюблялся. Или потому, что мне это не нужно. Сложно сказать. Да, секс у меня был. В тринадцать лет. Но не впечатлило. Либо я был слишком пьян (вообще не знаю, как Генриху удалось меня затащить на ту посредственную вечеринку), либо девушка попалась неправильная.       Но вот на горизонте показалось некое здание, обнесённое чисто символическим, как по мне, забором. От диких зверей не спасёт, если они тут вообще есть, перелезть его труда не составит, главное, пятой точкой на острую верхушку не наткнуться. И зачем тогда? Видимо, для красоты. Я не ценитель подобного, но готический стиль калитки меня впечатлил. Сразу возникла ассоциация с логовом Дракулы — замком в горах посреди пропасти. Кто знает, какой тут директор. Не Румыния, конечно, но я всегда славился невероятным везением на крайне неприятных и опасных личностей.       Наконец, мы остановились у ворот. Мать знаком указала мне выметаться. Я открыл дверцу и высунул ногу под дождь, в который раз похвалив себя за предусмотрительность. Всё-таки берцы  вещь незаменимая.       Было холодно. Натянув на голову капюшон, я прошелся по двору, осматриваясь. Обстановочка, откровенно говоря, мрачновата. Во-первых, почти со всех сторон школа была окружена тёмным ельником — навевает жути, согласитесь. Я бы не сказал, что боюсь леса — нет, тут скорее подсознательный страх, идущий из глубины веков, когда посреди деревьев таились такие твари, что и описывать не хочется. Во-вторых, само здание было каким-то странным. Четырёхэтажное, выкрашенное тёмно-серой краской, сверкающее внимательными глазами-окнами, нависшее подобно скале… образы не самые приятные возникли.       Пока я анализировал место своего будущего обучения, нам навстречу вышел, надо думать, глава интерната. При виде его я нервно сглотнул. Час от часу не легче. Среднего роста толстяк, чьи глаза иначе как свиными не назовёшь, ковыляющая, шаркающая походка, перекошенный в кривой ухмылке рот, бородавка на носу для полноты образа… мне окончательно расхотелось здесь оставаться.       — Фрау Круспе, наконец-то! — произнес этот пренеприятнейший человек сиплым, слащавым голосом. Меня передёрнуло. — Я Эберт Майер, директор этого заведения, — он окинул меня пристальным взглядом, и я подумал, что имя прекрасно соответствует владельцу. — Рихард, я полагаю? — и протянул мне руку. Я, тщательно скрыв отвращение, пожал эту мягкую и потную ладонь, зарекшись это делать когда-либо еще в будущем.       Затем мы зашагали за Майером и поднялись следом за ним на крыльцо. Первое, что бросилось в глаза — густая темнота в углах, не пропавшая даже с включением света. Да и свет был весьма посредственный. Тусклая энергосберегающая лампочка не давала нужного эффекта. Боюсь представить, каково тут зимой, когда солнца мало, да еще и еловый лес «съедает» последние лучи.       От наших шагов с потолка посыпалась штукатурка, что Эберт поспешил объяснить тем, что ремонт обычно делается за две недели до начала занятий, то есть до десятого сентября. Я с облегчением выдохнул. У меня будет еще время на то, чтобы поубиваться по спокойной жизни и предаться тоске по лету.       Нас провели по всем этажам, подробно описывая некоторых особенно примечательных местных деятелей. В спортзале на четвертом этаже никаких снарядов не наблюдалось. Мол, не закупили ещё. Все больше и больше сомнений вызывала у меня эта школа, где стены были исписаны необычными надписями и рисунками, где было темно даже днём, а директор напоминал огромного жирного борова, скалящего клыки. Изабель мои подозрения не передались, кажется, ей нравилось всё больше и больше то, что нас окружало. В её разговоре с Майером я уловил такие слова как «закалка», «спартанские условия», «укрепление духа», «жёсткая дисциплина». Ну всё, пиши пропало. Теперь с меня не слезут.       — Итак, ждём вас десятого числа к полудню. Не опаздывайте, а то пропустите распределение, — тут он позволил себе хитро потереть ладони одну о другую, и я сразу ощутил себя мухой, застрявшей в паутине внушительного и голодного паука. И я видел только верхушку айсберга.       Каким же окажется остальной преподавательский состав, если их глава оставляет желать лучшего? И меня очень насторожила фраза, ненароком брошенная Эбертом: «Тайны школы не должны выйти за её пределы. Родители — посторонние люди. Им необязательно знать всей правды. Понял меня, мальчик?». Если учесть, что это было сказано мне на ухо и так, чтобы не слышала моя мать, становится некомфортно вдвойне. Чувствую, наступает самая беспокойная пора моей жизни, которая при хороших раскладах продлится два года. Что ж, не стоит забегать вперед. Ведь до десятого сентября больше половины месяца.