Два клоуна

Граф и Аллен. Война окончена, Сердце пало. Граф приходит в заброшенное здание ЧО, чтобы проститься со своим маленьким врагом. Пепел хрустит под ногами, покрывает толстым слоем остатки стен, мебели, обвалившихся камней и арок. Граф немного переживает, что эта серая и липкая пыль запачкает брюки и ботинки, но с этим придётся смириться. В конце концов цель его прибытия на обвалившиеся останки Чёрного Ордена пока что важнее. Юноша обнаруживается чуть дальше. Сидит на одном из особо крутых обломков и смотрит куда-то вдаль, на опыленную пеплом равнину, на которой торчат ещё кое-где покорёженные останки деревьев — память о былом лесе. Пепел хрустит под ногами. Юноша не оборачивается, даже когда Адам подходит совсем вплотную. Ветер дует в лицо, свежо и чисто. Тут, на небольшой возвышенности, дышится гораздо легче, чем в разлагающейся мумии здания. — Доброе утро, — выдыхает Адам и с наслаждением щурится. Собеседник не оборачивается, даже не смотрит на Графа, и тому чудится, что ветер срывает со щёк прозрачные капли, но это, без сомнения, просто видимость. — Доброе утро, Граф, — раздаётся в ответ. Голос спокойный, чуточку хриплый и бесконечно усталый. — Зачем вы здесь? Граф пожимает плечами, но Уолкер не видит этого жеста, и потому приходится его озвучить: — Считайте это данью моего уважения, молодой человек. Аллен издаёт какой-то странный полусмешок-полувсхлип, его плечи вздрагивают. — А я думал, дань желанию посмеяться над раздавленной мошкой, которая слишком долго раздражала. — Не без этого, — усмехается Граф и садится на тот же обломок, на котором устроился юноша, рядом, слишком близко. Тот не отодвигается, словно он уже прирос, стал частью этого обломка и скоро, когда пыль и пепел ещё немного его запорошат, превратится в статую — живой памятник умершей войны. Что уж тут поделать, Чёрный Орден и вправду был для Графа не более чем мошкарой, иногда слегка раздражающей, но нужной для обнаружения Сердца, и когда оно всё же было найдено и уничтожено, падение организации стало только вопросом времени. Точнее, вопросом нескольких часов. Адам поворачивает голову, смотрит на юношу и убеждается, что ему не показалось: по опустевшей маске без следа эмоций, в которую превратилось лицо, тихо сползают слёзы. — Вы были достаточно интересными мошками, чтобы ощутить некоторое сожаление после полного и окончательного избавления от вас. Как думаешь, примут ли они мои соболезнования? — Не топчите пепел. Граф улыбается. — А ведь я совершенно искренен. Аллен поворачивает голову и впервые за всё время разговора смотрит на собеседника, улыбается через силу. — Будь моя воля, я прямо тут удушил бы вас вместе со всей вашей чёртовой искренностью. Аллен даже удушить уже не может: на месте левой руки осталась только короткая культя. Графу остается только догадываться, какая бешено-злая смесь чувств разрывает сейчас этого юношу, когда она наблюдает виновника стольких смертей, виновника всей его разрушенной жизни тут, рядом, в двух шагах, и ничего не может сделать. Ему это кажется издевательством? Пусть. Граф не издевается. В конце концов это первый человек, доставивший ему так много проблем, что стал чуть больше, чем мошкой. Адама не волнуют его погибшие (и, возможно, некоторые выжившие) товарищи, пусть он и сожалеет порой, что уничтожил Орден так быстро, даже не поиграв напоследок. Адам и вправду искренен, но сегодня это сожаление было лишь второй причиной, заставившей его явиться сюда, а первой… Первой стал его маленький враг. Граф встаёт. — Удушить? Ну попробуй. Возможно, Аллен и вправду считает это издевательством — смотрит прямо в лицо, и брови яростно сходятся на переносице. Видя реакцию, Адам сразу поясняет, беззащитно поднимая руки: — Я не буду сопротивляться. — Думаете, я настолько безопасен, что можно играть? — шипит Аллен, а потом срывается с места так быстро, что Графу не удается за ним проследить, бросается вперёд, сильной подножкой бьёт по ногам так, что кажется, что они вот-вот сломаются, но этого не происходит — Адам просто теряет равновесие и падает, подняв колючее облако пепла. От него слезятся глаза. Аллен почти сразу падает сверху, придавливает горло локтём правой руки, сильно, со всей дури, так, что Граф и правда начинает задыхаться и кашлять. В сером облаке пепла он видит блестящие от влаги и ярости глаза юноши, и больше ни на что его не хватает, словно всё кружится в калейдоскопе, и руки бестолково пытаются оттолкнуть источник опасности. Как забавно: в его распоряжении вся сила этого мира, но в случае опасности подсознание всё равно взывает к простейшим человеческим инстинктам. Не то чтоб это удушение и вправду представляло для него серьёзную опасность. Всё заканчивается так же резко, как и начинается. Мальчик сваливается с него, падает рядом в пыль, хрипло смеётся и плачет. — Я даже этого не могу сделать, я ничего уже не могу!.. — и закрывает лицо рукой. Адам приподнимается, смотрит на своего недавнего врага. Юноша лежит, и всполошенные падением пепел и пыль опускаются и покрывают его серой тенью, а ложась на мокрые губы и щеку, расплываются грязными пятнами. Даже в своём поражении, потеряв все силы и теряя цвета, этот человек удивительно прекрасен, и Адам внутренне улыбается, довольный тем, что не ошибся, признав-таки его тогда своим врагом. — Я запомню тебя, — сообщает Граф и встаёт. — Я буду помнить тебя и тысячи лет спустя. — Будьте любезны, — хрипло усмехается Аллен, и его губы, словно специально для этой фразы позволившие себе изогнуться, снова замирают одной сухо-прямой линией на лице пустеющей маски. Он так и не встаёт, лежит в пепле и пыли, закрыв лицо рукой, и кажется, будто нескоро что-нибудь сможет заставить его подняться. Нескоро… или никогда. Граф уходит. Ему нет нужды лгать — он запомнит. Будет помнить всегда.