За запертой дверью

      Признаться, было, что вспомнить. Вот уже пять лет, пятая осень пошла, как Ада знакома с кафедрой зарубежной литературы. Когда-то давно, во времена её студенчества, она решила для себя, что останется. Она точно вспомнила той ночью, лежа на старом и пыльном диване, как это случилось. Как заглянула она к себе в сердце и поняла, что ничего не хотела бы так сильно, как работать здесь, на кафедре. И теперь, когда ей было слишком трудно встать, знакомый зеленый диван любезно давал ей пристанище. Нет, Ада не жалела о сделанном. То, что по ту сторону двери происходит нечто невообразимое, было для девушки всегда очевидно, как будто знала она это наверняка. И, когда она сама там оказалась, все кусочки стекла начали собираться в витраж. Постепенно из каноничных фигур за высокой кафедрой они стали действительно превращаться в людей со своими желаниями и странностями. Все те, кого она безмерно уважала будучи студенткой, стали в одночасье ей ближе, стали здороваться теплее, говорить легче и больше, предлагать чаю. Вера Александровна, которая и раньше её очень любила, казалось, полюбила девушку ещё больше, и то же можно сказать о самой Аде. Знаете, иногда любви нужно найти выход. Ада не осуждала её. Она сама — пусть и не до конца себе признавалась в этом — очень долго этого ждала, а иногда даже, знаете, представляла. И она поделилась со мной, что безмерно была счастлива тому, что случай не пошатнул их теплых отношений. Да и мог ли он? Что же касается Ирины Дмитриевны, для Ады, как ни странно, произошедшее было вполне ожидаемо, но так быстро, так глупо и скоропостижно всё пронеслось, что сама она не поняла, как оказалась в конечном итоге на старом зеленом диване в ночь на пятницу. Нет, Ада не жалела о сделанном. То, что сказала она ей, то, что преподавательнице так не понравилось, она сказала бы ещё раз, поверьте мне. Я за неё ручаюсь.       — Боже мой, Адочка! — это было первое, что услышала она утром.       Мария Геннадьевна приходила первая, и была она всегда такая бодрая и живая, что, казалось, ни пробки, ни ранний час, ни работа её не удручали.       Она застыла в дверях.       — Доброе утро, — с улыбкой отозвалась Ада с дивана.       — Вы ночевали здесь?!       — Да, — призналась лаборантка, — да. Так получилось.       — Что произошло?       — Так получилось.       Преподавательница села на краешек дивана и погладила Аду по голове.       — Вы в порядке?       — Вполне.       В момент её лицо приняло крайне обеспокоенный — нет, скорее, шокированный — вид.       — Ада, милая, что это?       Она приложила ладонь к щеке девушки. Глаза её округлились.       Ада почувствовала легкое жжение и быстро догадалась, в чем дело.       — Я упала.       — Очень смешно, — горько усмехнулась преподавательница. — Я не в том возрасте, чтобы верить в сказки.       Ада молча смотрела на неё.       — Кто.       — Да я сама.       — Да, да. Вы упали.       — Вроде того.       — Кто?       Лаборантка не знала, что ответить, или, скорее, как.       Мария Геннадьевна всегда как-то по-особенному бережно относилась к ней. Ада не хотела жаловаться, не хотела её удручать этой историей, которая, признаться честно, уже успела потерять свои краски за ночь. При свете дня многое теряется.       — Адочка, — вздохнула она, — я Вам не чужой человек. Хорошо. Хорошо. Я поставлю чайник, и Вы мне расскажете.       Она метнулась к столу за этажеркой.       Девушка закрыла глаза и улыбнулась. Наверное, ни одна фраза не была для неё столь же приятной, как «я поставлю чайник». Когда-то, когда-то давно она думала, как, наверное, здорово было бы слышать её от этих людей, что громко и живо читают свои лекции, так вдохновенно говорят о литературе. И вот она её снова слышит. «За такое, — подумалось было ей, — не жалко и получить по лицу».       — Так я и думала, — знакомый голос раздался в дверном проеме.       Вера Александровна, холодная и свежая, прямиком из ноября, вошла и бросила шубу на вешалку.       — Вы так рано, — заметила Ада, не к месту счастливая.       — Не раньше Вас, — нашлась преподавательница. — Я не зря беспокоилась? — Она посмотрела на Аду. — А, кажется, не зря.       — Что случилось, в конце концов? — Мария Геннадьевна, недовольная, с чашкой в руках приземлилась на диван.       — Здравствуйте. Ада, расскажите ей, если хотите, конечно.       — Увлекательно вышло.       — Я лично вряд ли чему-то удивлюсь. Видимо, катастрофы не было, раз Вы находите силы смеяться.       — Как будто Вы не знаете нашу Аду, — возразила Мария Геннадьевна, — на это у неё всегда есть силы.       Осознав, что от лаборантки ничего не добьешься, преподавательница отвела Веру Александровну в сторону, и они говорили вполголоса. Голова у моей Ады была тяжелой, да и утро сказывалось — уши отказывались слышать. Она не улавливала слова, только какие-то обрывки. Однако возмущенное и озадаченное лицо Марии Геннадьевны говорило само за себя.       — Не надо, — прервала их девушка, — не говорите так о ней.       — Ваш синяк, милая, говорит куда больше!       — Она случайно.       — Зачем Вы её защищаете?       — Потому что она не виновата ни в чем.       — А как же это? — Мария Александровна снова села на диван и погладила Аду по щеке.       — Я виновата не меньше. Не хочу создавать проблемы в коллективе.       Она не хотела. Ада понимала, что у Ирины Дмитриевны нет оправдания, если не считать её любви к алкоголю и крепчайшим сигаретам, и всё же ей почему-то казалось, что её понимают неправильно. Она её прощала, потому что не знала, что ею движет, и по каким-то неизвестным ей самой причинам приписывала преподавательнице какой-то глубокий внутренний конфликт.       — У Вас доброе сердце, — вздохнула Мария Геннадьевна с улыбкой.       Они сидели втроем и молчали, глядя друг на друга, поэтому Аде казалось, что она пила свой чай слишком громко. Она забыла о событиях вчерашнего вечера, будто это было в каком-то одноразовом фильме, который Ада смотрела очень давно. Мысли были заняты другим. Улыбка, никем не замеченная, скользнула по её губам.       — Я сегодня до самого вечера, — заявила вдруг в пустоту Вера Александровна, — а завтра — выходной.       Эта фраза может по праву считаться вполне обыденной в любой ситуации и в любом месте, однако на кафедре она — и это было негласное правило — не произносилась просто так. О выходных всегда помнили, но если кто-то вдруг постулировал этот факт, никогда это не было случайно.       — А у Адочки вообще был, мягко говоря, сложный день, — подхватила Мария Геннадьевна.       — Решено, — радостно улыбнулась преподавательница, — тогда после пар Вы ждете меня здесь. Поедем вместе.       — Куда нужно ехать?       — Нужно, — рассмеялась Мария Геннадьевна, — какое некрасивое слово!       Так стремительно у Ады наметились планы на вечер, пусть и весьма туманные.