За запертой дверью

      Дверь открылась непривычно быстро и в проеме появилось черное пальто Ирины Дмитриевны, заслоняя собой свет. Звучно — пожалуй, даже слишком — поздоровалась она и в следующую же секунду — если успела секунда пройти — уронила на пол свою статность, и она разбилась с лязгом об пол, как разбился бы стеклянный кувшин, выпущенный из рук напуганной дамой. Тишина зазвенела и раскололась. Как громко! Ещё секунду спустя её лицо в момент ожесточилось, каждая складка на нем демонстрировала негодование и неоправданную злость, которую преподавательница, скорее всего, сама себе не в силах была объяснить, но назад пути не было — их взгляды уже налетели друг на друга, как два драных кота в драном переулке.       Аду передернуло. Она отпустила Веру Александровну, а та её — нет. Казалось, влетевший ураган, готовый снести бумаги со стола да и сам стол, не возымел на неё никакого эффекта: преподавательница непринужденно выждала — сложно сказать, искренне ли — паузу и наконец заметила Ирину Дмитриевну. Тогда она нехотя выпустила Аду из своих объятий.       Похолодало.       — Здравствуйте, — поздоровалась Вера Александровна. Никто никогда не мог судить по её приветствию, насколько она благосклонна или раздражена — оно всегда было одним. Для всех одним. Однако в тот вечер она решила сделать исключение. Это было очень тонко, почти прозрачно: вряд ли кто-то смог бы её в этом упрекнуть, но и сомнений её «здравствуйте» не оставляло. Ада это тоже услышала.       Ирина Дмитриевна тяжело прошлась по кабинету.       — Уже вечер, — начала она, — у Вас какие-то дела?       Как дико её возмутило то, что она увидела! В каждом её малейшем движении, в каждом вдохе и выдохе это ощущалось.       Девушка вздохнула.       — Мне нужно отправить Ольге Борисовне…       — Закройте свой рот, — отрезала она раздраженно, — я спрашиваю не Вас.       — Прошу прощения, — вмешалась Вера Александровна, — давайте обойдемся без грубостей.       Её голос звучал ровно.       Ирина Дмитриевна поправила ворот водолазки и сама поняла — глаза её выдали — что высказалась некрасиво, однако сил на извинение у неё не хватило. Да и отступать было некуда.       — А я уже ухожу, — продолжала преподавательница. — Ада, если Вы хотите, мы разделим с Вами такси.       Вера Александровна надевала шубу и смотрела пристально на лаборантку.       Ада её услышала.       — Нам с Адой нужно переговорить, — заявила Ирина Дмитриевна.       Что-то упало.       — Мне показалось, Вы этого не очень хотите, — заметила Вера Александровна спокойно.       — Вам показалось, — голос её ожесточился и заострился.       — Ада, я ухожу, если Вы хотите, Вы можете поехать со мной, — обратилась преподавательница к девушке и многозначительно подняла брови.       — Вы меня услышали, — учительским тоном отрезала Ирина Дмитриевна. — Указывайте своим студентам, не мне.       Она не отводила глаз от лаборантки.       Ада хотела просто уехать домой. А ещё она хотела обратно в теплые объятия кашемирового свитера, но не те, которые подразумевало такси; горячего кофе и ещё чего-то, что сама она не могла уловить. Но ситуация требовала другого. В итоге она решила для себя, что останется. Она почувствовала себя достаточно взрослой, чтобы решить эту проблему самостоятельно.       — Я надеюсь, Ада, Вы знаете, что делаете, — шепнула ей на прощание Вера Александровна. — Я очень не хочу оставлять Вас одну.       — Мы не одни, — заметила Ирина Дмитриевна.       — До свидания. Не делайте глупостей, — обратилась она к коллеге.       — Указывайте своим студентам, не мне.       Вера Александровна бросила на лаборантку тревожный взгляд.       Когда они остались с Ириной Дмитриевной вдвоем, Ада пожалела. Ключ повернулся. Щелкнул замок.       — Я не собираюсь…       — Закройте рот, я уже говорила!       -…Не собираюсь!       Хватило пары секунд, пары шагов, одного взмаха уверенной, обиженной руки, чтобы Ада получила эту красивую по исполнению, и всё же гадкую по сути своей пощечину. Она отшатнулась и не на шутку испугалась. В голове сначала что-то зазвенело, потом — тишина. Гулкая тишина. Она заглушала реальный мир. Потом пульс забился в висках. Потом в затылке. Казалось, Ирина Дмитриевна его тоже, безусловно, слышит.       — Какого черта?!       — Терпите, — выпалила преподавательница, — я очень зла.       Чувство собственной неоспоримой важности для всех было в ней очень велико. Быть брошенной? Для неё это было хуже смерти. Ада нажала не ту кнопку.       — Хорошо, теперь я тоже зла, давайте теперь поговорим, — бросила Ада так, как не бросила бы она ни за что даже грязную кофту в корзину для белья.       Ирина Дмитриевна вцепилась ей в волосы.       Что-то загорелось.       — Да о чем с Вами разговаривать, — процедила она сквозь зубы, — но кое-что, Ада, кое-что Вы делаете хорошо.       — Не смейте, — Ада посмотрела в глаза женщине, полная решимости. Действительно, ей почему-то казалось, что в ней скопилось достаточно злости, чтобы одним только взглядом разрешить это положение.       Кафедра, вечер, пустота, кольцо с ключами на её безымянном пальце, блеск, блеск в глазах, стук, свет лампы, духота — на Аду обрушилось вдруг всё сразу, и она подумала, что было чертовски глупо не уехать с Верой Александровной. Разделить с ней такси. Пусть даже и не такси.       Её оглушил ещё один удар.       — Мне Вас не жаль, — прошипела Ирина Дмитриевна.       Действительно, легко и без опаски она швырнула Аду на диван.       — Чтобы какая-то девица заявляла мне, что я её утомляю! Что она устала!  — Зато мне жаль Вас, — быстро проговорила лаборантка, обгоняя желание расплакаться от собственной слабости.       Видели бы Вы это лицо! Его исказил неистовый гнев — никогда раньше не было это лицо таким. Каждая мышца взбунтовалась. Видели бы Вы!       — Дрянь!       Рука, скорее отчаянная, чем уверенная, но безумно смелая и сильная, со свистом рассекла воздух.       Ада кричала. Казалось, кто-то огромными ножницами вырезал эту чертову кафедру с карты университета, стер с лица Земли, будто не было её никогда, и не было криков этих, и не было её самой.       Ирина Дмитриевна расстегнула брюки и схватила мою лаборантку за шею.       Во рту пересохло. В легких что-то зажглось.       — Я не буду, — Ада выдавила из себя хриплый шепот.       — Будешь.       Живот резко стянуло — в него уперлась коленка. Боже.       — Ты, дрянь, слишком хорошо о себе думаешь, тобой никто не занимался? — Издевалась преподавательница, сильнее сжимая волосы девушки в кулаке. — Так, может, мне пора? А?       Свободной рукой она зверски сжала бедро моей бедной лаборантки, и та содрогнулась.       — Ты, наверное, уже вся мокрая, дрянь?       Ирина Дмитриевна характерно рассмеялась и просунула руку своей жертве в брюки.       Ада умирала. Умирала, умирала и всё никак не могла умереть. Боже! Если бы можно было тогда просто умереть!       Попытка оттолкнуть женщину каралась лишним ударом в живот. Как уверенно, с каким колоссальным удовольствием она это делала! Сложно сказать, было это больше больно или унизительно. Наверное, больно. А, может, унизительно. Ада одна знала.       Она издала пронзающий всё на свете крик.       Я хотела бы вставить небольшую ремарку, и вы, вероятно, не согласитесь со мной. Ирина Дмитриевна не была плохим человеком. Когда я услышала эту историю, я не поверила собственным ушам. Если бы знали вы её лично, я ставлю последние две тысячи и любимое кольцо, Вы ни за что бы в неё не поверили. Но я смотрела ей в глаза, и, к сожалению, эта горькая правда заставляла в себя верить. И от того, что была она такой невообразимой, она казалась ещё чернее. Кто-то говорит, что правда в любом случае лучше, чем сладкая ложь. Так вот, знаете, их там не было.       Ада не помнила, как всё закончилось, как черное пальто исчезло, как хлопнула дверь.       «Чертова шлюха». Кажется, так она сказала. Да, она это сказала.       Ада не плакала. Она была достаточно для этого умна. Она готова была в тот вечер умереть. И всё же, лежа там, в темноте, в полном беспорядке, она твердо решила, что не хочет пока умирать. Я, собирая материал для этого рассказа, спрашивала её, что за мысли её посещали. Она молчала. Улыбалась. Сказала, что вроде как вспомнила кое-что.