Последнее имя

      В то утро, когда Арья ушла из ночлежки еще затемно и оставила Якена спящим в комнате, она и подумать не могла, что увидит его в следующий раз только спустя почти четыре года.       Много раз потом она задавала себе вопрос: знай она наперед, что это их последняя встреча, что бы она сделала, и не находила ответа.       Тогда, переступив порог храма, первой она увидела бродяжку. Жрица задала ей набивший оскомину вопрос: «кто ты», на который Арья дала не менее привычный ответ: «никто», но в этот раз это было не просто слово. В тот день она впервые сама в это поверила.       Она добрела на негнущихся ногах до своей кельи и забралась на каменную постель. Еще час назад, по дороге к храму, ей казалось, что она уснет, как только коснется подушки, теперь же сон, словно рукой сняло. Мысли не давали сомкнуть глаза ни на минуту.       Никто, ничто, пустое место. Вот, оказывается, каково это. Дыры в груди и впрямь больше нет. Теперь там просто пустота. Забавно, что это чувство пришло к ней теперь, когда она точно знает, что Санса жива. Раньше ей казалось, знай она наверняка, что кто-то из их семьи остался в живых, все разом изменилось бы, все было бы иначе, правда никогда всерьез не задумывалась, как иначе.       Ее недалекая, боящаяся своей тени, сестрица живет в полудне пути от обители, что же это изменило? А если бы Арья пришла к ней, не таясь, как бы Санса повела себя? Обрадовалась? Прогнала бы ее с порога? Дала бы ей кров? Сделала то, что сказал бы ей муж? Счастлива ли Санса с ним?       Может у богов принято наказывать за счастье? Они ведь были счастливы все вместе в Винтерфелле. Очевидно, боги этого не прощают. Иначе с чего им так рьяно желать извести Старков? Истерзать их всех, оставив от древнего знатного рода только двух беспомощных девчонок. Да еще как: безжалостно, изуверски, сделав каждую следующую смерть чудовищней предыдущей. Словно в назидание всем, посмевшим надеяться на жизнь в любви и доверии. Они добились своего: Старков больше нет…       Разве осталось у нее хоть что-то, делающее ее Арьей Старк, беззаботной девчонкой, так любящей отца, братьев, жизнь, весь мир. Ее семьи нет, ее дома нет. Ее мира нет.       Она вспомнила про Иглу, и тут же про Джона. От этого сделалось еще горше. Уже очень давно она не слышала о нем никаких вестей. Что если и он уже мертв? Арья изо всех сил старалась прогнать жуткую мысль, но сделать это не получалось. Закрывая глаза, она видела хрипящего Элмера Хейга, зажимающего рукой дыру в горле, из которой хлестала кровь.       Арья слезла со своего ложа и побрела обратно в зал. Сейчас она возьмет одну из каменных чаш и прекратит весь этот бред. Скоро все закончится. Это не страшно. Она просто уснет… А когда проснется, рядом будут отец и мама. И братья, все до одного. Она обнимет их всех. Скажет, как ей их не хватало. Она расспросит Робба обо всех его битвах. Скажет, как радовалась каждой его победе…. Может, и Сирио будет там? И Леди. И Серый Ветер.       Когда Арья уже стояла возле темного пруда с кубком, наполненным до краев, кто-то тронул ее за плечо. — Ты твердо решила, дитя? — жрец внимательно смотрел на нее. Пламя свечей сделало его кожу розовой, точно у младенца. Уродливый старый младенец с розовой пергаментной кожей и добрыми глазами, как она раньше этого не замечала?       Арья молчала, рука с тяжелой чашей начала дрожать. — Присядь со мной, дитя, — они вдвоем опустились на невысокий каменный бортик вокруг пруда. — Разве ты не помнишь нашу с тобой первую беседу? Не стоит бросаться в объятия Многоликого Бога раньше времени, — добрый человек забрал у нее кубок, поставив его у своих ног. — То, что тебе кажется концом, на самом деле лишь начало. — Начало? — Арье казалось, что к моменту этого их разговора, она прожила уже с десяток жизней, каждая следующая ужасней предыдущей. О каком начале он теперь говорит? -Начало твоего пути. Вначале всегда тяжело. Возможно, ты чувствуешь, что прошла его до конца? — Я чувствую, что не могу больше идти… да и некуда мне.       Жрец улыбнулся. — Ты, разумеется, права, девочка моя. На этом пути сдавались и более сильные, мудрые мужи. Стоит ли многого требовать от тебя?       Арья с силой пнула ногой каменную чашу. Прозрачная вода разлилась по темным камням пола. — Вот видишь, тебе нашлась служба, — жрец глазами указал на пролитую воду, — негоже это так оставлять. Прибери, а потом сможешь закончить начатое.       Скоро ее жизнь вошла в привычное русло. Она вновь помогала на кухне, искала с утра мертвых в зале, сортировала монеты.       Арья рано поняла, как ничтожна и дешева была человеческая жизнь, а с каждым днем, проведенным в обители, все больше убеждалась в том, что она и вовсе ничего не стоит.       Вот не стало сегодня ночью этого толстяка со сморщенным, точно печеное яблоко, лицом, на котором застыла гримаса боли. Что же случилось? Что изменилось? Ничего. Солнце все равно встало, а к вечеру все равно закатится за горизонт. И никому нет до него дела: ни богам, ни людям. А что от него осталось? Мешочек с десятью серебряными марками да его изможденное болью лицо, которое может еще послужит, а может, провисит в зале несколько лет, прежде чем для него найдется применение. К тому моменту, как его лицо снова обретет жизнь, все уже забудут, что толстяк когда-либо существовал.       Возможно, у него есть дети и внуки, но тогда почему он пришел умирать в Черно-Белый Дом? Почему не встретил смерть в их окружении, на своем ложе? Стало быть, и им нет никакого дела.       Когда-нибудь она и сама будет лежать на этом столе и что тогда? Кому будет дело до нее? Раньше ей казалось, что Якену, но его нет. И нет давно, вот уже почти четыре луны. Так надолго он никогда не задерживался. Она и сама долго жила у Бруско, но приходила служить каждую безлунную ночь.       Думать о том, что с безликим что-то случилось, Арья не могла. Не было у нее на это сил. Всякий раз, вспоминая о Якене, в груди, там, где теперь была пустота, завязывался тугой узел. Он мешал говорить, дышать, не давал есть и работать. Вот как сейчас: она уже не меньше четверти часа стоит над несчастным толстяком, сжимая в руках мокрую тряпицу.       Разве привыкать ей к тому, с какой легкостью исчезают из ее жизни те люди, что ей дороги?       Арья снова почувствовала себя девчонкой, стоящей на берегу моря нагишом. Теперь девчонка силилась убедить себя в том, что Якен Х’гар ничего для нее не значит.       Это была ложь. А правда заключалась в том, что с тех пор, как Арья сбежала из Королевской Гавани, безликий был единственным, кому до нее было дело.       Сначала он сделал ее призраком Харренхолла, позволил ей почувствовать себя сильной, а потом сказал: «Если хочешь учиться, ты должна пойти со мной». И она пошла, рассудив так: захоти безликий ее убить, сделал бы это уже с дюжину раз, а страшнее того, что с ней уже произошло, ничего не случится. Ошибалась, как видно.       Удивительно, как она всю свою жизнь умудрялась оказываться не в то время, не в том месте, а все норовили отмахнуться от нее, как от назойливой мошки. Чего только стоили эти Арья-надоеда и Арья-что-то-под-ногами. С Якеном же все было ровно наоборот: он оказывался рядом именно тогда, когда больше всего был ей нужен. Якен улыбался ей, и Арья забывала, что минуту назад хотела все бросить и уйти отсюда, куда глаза глядят. Он клал руку ей на плечо, и Арье казалось, что весь кошмар, случившийся после Винтерфелла, лишь длинный страшный сон. Она задавала миллион вопросов, и на каждый у Якена находился ответ.       В ту ночь, когда она, промерзшая до костей, вернулась на постоялый двор, он тоже был рядом. Тогда они были друг к другу так близко, что на миг он стал ей, а она стала им… У них было одно тело, одно дыхание и одно тепло, согревшее их обоих.       Почему он исчез тогда, когда ей стало казаться, что они вовсе неотделимы друг от друга.       Нет… Не мог безликий оставить ее сейчас, теперь он был нужен ей сильнее, чем когда-либо. Её мысли прервал тихий голос: — Ты напрасно ждешь, дитя. Он не вернется.       Добрый человек стоял у двери и смотрел на нее. И давно он здесь? Тому, что жрец видел ее мысли, девушка уже не удивлялась, но, все же, слегка смешалась от неожиданности.       Да ведь он все знает, поняла Арья, когда взглянула на старика. Мысль эта хлестнула ее больнее, чем прут бродяжки. Та ночь должна была принадлежать ей и только ей, напоминать, что она все еще способна чувствовать. Многоликий не получил от нее Иглу, не получит и эту ночь.       Застигнутая врасплох Арья даже не сразу поняла смысл слов жреца, лишь мгновение спустя она повторила про себя последнюю фразу: «он не вернется». Но почему? — Он больше не никто, — ответил добрый человек. Арья готова была клясться чем угодно, что не произносила вопроса вслух.       Сначала Арья даже не поняла, о чем он говорит. Она ждет? Да нет же. Лишь потом она была вынуждена признать, что добрый человек прав. Арья никогда не признавалась в этом себе, но теперь, когда это озвучили за нее, девушка поняла, что она именно ждет. Как иначе назвать то, что теперь она с большей охотой отправлялась мести пол в большом зале, чтобы видеть всех, кто приходит в обитель. Что, если не ожидание, заставляло ее замирать при каждом скрипе черно-белых дверей, отсчитывать десять секунд и… оборачиваться, чтобы испытать очередное разочарование. Вот как сейчас.       Двери открылись и закрылись, впустив кого-то внутрь. Арья выждала положенный срок и обернулась, чтобы увидеть… возвратившегося из города слепого послушника.       Мужчина неловко зацепился колонну и плашмя рухнул на каменный пол. Собранные им за день медяки со звоном покатились в разные стороны, но никто из прихожан даже не вздрогнул. Коленки, наверняка, в кровь разбил.       Арья хотела, было, помочь ему подняться, но остановила себя. Кто из них помог ей когда, лишившись глаз, она до полуночи блуждала по залам да так и засыпала на ступеньках, не найдя двери в свою келью?       Послушник ползал, шаря руками по полу, собирал монеты. Он был слеп уже как неделю, а до сих пор не посчитал, сколько шагов от ступеней до колонны, сам виноват. Арья, потеряв к нему всякий интерес, вернулась к своему занятию.       Ночью ей снилась девушка с дырой вместо сердца, рваные края дыры тлели, расползались по телу девушки, сверкая красными искрами, словно кто-то дул на прогоревшие в костре угли. Потом из светящихся искр вспыхивало пламя и поглощало несчастную целиком. Арья беспокойно вскакивала и больше уже не засыпала. Она лежала, всматриваясь в темноту в тщетной надежде увидеть в ней знакомый силуэт, а наутро проку от нее было не больше, чем от старой Нэн. Арья клевала носом во время утренней молитвы, едва переставляла ноги, бродила по обители, словно сомнамбула.       В один из таких дней, она, порезав на кухне палец чуть ли не до кости, даже не вскрикнула. Смотрела в каком-то немом ступоре, как кровь заливает разделочный стол, пока Умма не заметила и не отвела ее к бродяжке. Та туго перебинтовала ее руку и велела идти к себе.       Но, бывало и хуже. В те ночи, когда ее не изводила бессонница, она закрывала глаза и вновь оказывалась в тесной комнатке корчмы. Рядом с ней, на кровати сидел тот человек, которого ей так не хватало все это время… Наконец он был близко. — Ты, правда, здесь, со мной? — улыбаясь, спрашивала она. — Арья… милая, — шептал человек и крепко ее обнимал. -Когда я проснусь, ты все еще будешь со мной?       Ответа она никогда не получала. После своего вопроса, она открывала глаза и оказывалась одна в пустой келье.       Арья стискивала зубы с такой силой, что казалось, они вот-вот раскрошатся. Я не заплачу, не заплачу, твердила она про себя и зажмуривала глаза до боли.       Если бы у нее осталось что-нибудь от Якена. Раньше, засыпая, она могла сжимать в кулаке монету с истершимся ликом на аверсе и валирийской вязью на реверсе. Теперь ее нет. Арья выбросила монету в море. И Якена теперь нет. Даже это имя ему не принадлежало. Как-то, в обители, она окликнула безликого. — Человек не Якен Х’гар, — раздраженно одернул он девушку. — Человек просто никто. — Якен был моим другом, а никто мне никто, — растерянно ответила Арья, но больше не произносила этого имени вслух.       Он был никем и ушел, не оставив ей ничего, кроме разве что… Нет! Не станет она об этом думать.       Она тоже никто. Если ты никто, у тебя не должно быть ни собственных вещей, ни сокровенных воспоминаний. В справедливости этого утверждения она убедилась перед сном, когда попыталась представить лицо матери и поняла, что не помнит цвета ее глаз.       Однажды она поймала на себе взгляд бродяжки. Раньше Арье казалось, что жрица испытывает к ней интереса не более чем к одному из, немногочисленных в обители, предметов мебели, теперь же маленькая женщина смотрела на нее каким-то многозначительным, понимающим взглядом с некоторой толикой жалости. Этот взгляд был во стократ хуже упрека или обычного холодного безразличия.       Все, с нее довольно. Может, Якен уже мертв? Её бы это не удивило. Все, кто что-то для нее значил, умирали. Теперь и ждать нечего. Она станет волком-одиночкой, если так ей на роду написано, и никто никогда больше не прикоснется к ней. Не подойдет ближе, чем она позволит. Никто не проникнет ей в душу. Не заставит в ужасе просыпаться ночами и не смыкать глаз до рассвета.       Той же ночью, словно в подтверждение своих слов, она неслась по лесу впереди своей огромной стаи, едва касаясь лапами мерзлой земли. Изредка, лишь на миг, останавливалась, поднимала голову и посылала луне долгий протяжный вой, который тут же подхватывали ее братья и сестры. И вот уже весь лес наполнялся этой дикой, жуткой и прекрасной песней, ветер поднимал ее в небо, высоко над верхушками деревьев, разнося на многие лиги. Выдать себя они не боялись, зверь никуда от них не денется. Она чуяла его страх и упивалась им. Ни с чем не спутаешь ужас того, кто знает, что жить ему остается лишь мгновение.       А потом они вместе рвали лося. Горячая кровь струилась по ее подбородку, пачкая густой серый мех.       Сытые и уставшие они разбрелись на ночлег. Кто-то нашел приют под поваленным деревом, кто-то в лощине под соснами, кто-то жался к сестре, пытаясь то ли согреть ее, то ли согреться сам. Она лежала одна на невысоком пригорке. Луна была прямо над ней, серебрила ее мех, рассыпая по нему тысячи крошечных искр. Никогда прежде она не чувствовала себя настолько живой.