***
Вайолет стояла по колено в воде, и тяжёлый, намокший подол голубого шёлкового платья плавал на воде залива, то утягивая её назад, в воду, то толкая в сторону берега с каждой волной и отчаянно мешая. Было темно, и если бы не свет луны, достаточно яркий, кстати, то было бы совсем грустно. Да поводов для радости и так было мало… Она стояла у самого причала, вернее у того места, которое раньше было причалом. Провалившиеся, сгнившие мостки, несколько лодок и шлюпка, вытащенные на берег и уже давно рассохшиеся, только ветер трепал обветшавшую оснастку; заброшенные деревянные дома по сторонам ночной улицы с чёрными провалами пустых окон**. И всё это в лунно-призрачном свете выглядело не просто заброшенным, это оставленное людьми поселение как будто затаилось. Оно ждало именно её, только её возвращения, чтобы никогда уже не отпустить обратно из своего страшного, кошмарного плена, созданного не ею. Кроме негромких звуков прибоя и скрипа деревянных снастей на заброшенных лодках, не слышно было ничего, даже ветра. И это-то и пугало больше всего. Потому что, когда опасность имеет имя, лицо, то она всё-таки определена, и границы страха известны. Но когда всё скрыто, и только твоё воображение рисует невидимый безграничный ужас — вот это действительно страшно. Потому что у этой девушки, стоящей в холодных водах прибоя, с воображением было всё в порядке. О да, она же что-то умела рисовать и представить себе могла что угодно — и это всегда было её сильной и одновременно слабой стороной. Кто она? Почему опять это проклятое голубое платье, откуда оно? Возможно, его носила её мать? Она неловко попыталась приподнять отяжелевшую от воды материю вверх, но у неё ничего не получилось. Стоп, но её мама, она совсем не отсюда, сейчас она в Канаде, и… Путаница, какая-то путаница в голове, и вдруг яркое, как день, воспоминание пронзило иглой её спящую память. Океанический прибой, яркий солнечный день, молодая женщина в этом самом платье, и она только что сошла с корабля, пришвартованного далеко от берега. Вернее, её доставили на шлюпке, а на берегу её уже встречал отец, и ветер таки сорвал треугольную шляпу с его головы, когда он взял её на руки. — Элеонора, ты не замёрзла? Тебя не тошнит больше, дитя моё? Вот те первые слова, которые Джон Уайт сказал своей дочери, перенося её на берег за черту прибоя. Ей, Элеоноре, он приходился отцом, а вот Вайолет… Кто же он для неё? __________ — Моё имя Вайолет. Вайолет Хармон, — она произнесла это достаточно громко, ещё почти во сне, и, всхлипнув от какой-то горькой не то обиды, не то старого, давно забытого и бесконечно дорогого воспоминания, проснулась. Девушка лежала на боку, руки уже свело, и кровь в них пульсировала, с каждым ударом пульса отдаваясь привычной, ноющей болью в стянутых скотчем запястьях. Морок сна медленно уходил, оставляя её наедине с не менее страшной, нежеланной действительностью. Всё та же сторожка при музее у маяка, печь уже погасла, и за окнами кромешная тьма и ритм беснующихся волн. Тихо простонав, девушка попыталась в очередной раз пошевелить немеющими руками и попробовать как-то освободиться, но… Всё зря. Эта парочка хорошо знала своё дело. Она, перевернувшись на спину, замерла, глядя открытыми глазами куда-то вверх, в темноту потолка. То, как они её вдвоём скрутили, так быстро и ловко, вспоминать было немыслимо. Помогая друг другу, осторожно придерживая её длинные волосы, не глядя ей в глаза и изредка деловито осведомляясь: «Так не жмёт, Вай? Нет? А вот тут?» Вайолет не отвечала, крепко зажмурив глаза и стараясь изо всех сил, чтобы её, твою мать, не стошнило, и чтобы она позорно не разревелась у них на виду. Потому что так противно ей уже давно не было. А потом, когда её, как спелёнутого кота, уложили на кровать, она даже не посмотрела на них. Раньше, лет шесть назад, у них с Беном жил кот по имени Каспер, ленивое и добродушное существо с оценивающе-холодным взглядом и всегда себе на уме. И их с Тейтом любимым развлечением было взять сонного, обманчиво-податливого кота и, туго запеленав его в покрывало, положить на кровать, чтобы наблюдать, как он сначала старательно делает вид, что ему всё равно, а потом… Рано или поздно терпение кота кончалось, и он сначала начинал жалобно, а потом уже гнусаво подвывать, требуя немедленного освобождения. Но не тут-то было. Они, давясь от смеха, бездействовали, наблюдая за тем, как животное, рыча и нещадно обдирая когтями несчастное покрывало, постепенно выдиралось из тесного плена и обиженно смывалось под кровать. Вот так и она сейчас лежала перед ними, крепко зажмурив глаза и отвернувшись к стене, чувствуя, как что-то внутри готово разорваться от боли… А Денди и Тейт молча над нею стояли, тяжело дыша и, наверняка, с удовлетворением наблюдая результат своих трудов. — Дэн, иди в машину, я тут… Мотт, не сказав ни слова, быстро вышел, и Вайолет почувствовала, как кровать прогнулась под присевшим на край Тейтом. — Вай? Вайоле-еет… — его рука осторожно легла на её плечо, и девушка, тут же дёрнувшись, попыталась её стряхнуть. — Ладно тебе, не огорчайся ты так, Он помолчал, и она почувствовала, как Лэнгдон наклонился к самому её лицу. — Я вернусь за тобой, ты не подумай ничего такого, просто по-другому и не вышло бы, я же даже тебе обещал, правда? Что теперь никуда без тебя, — он говорил, как будто извиняясь или оправдываясь, но она чувствовала, как он улыбается. — Мы сейчас доедем с Дэном до аэропорта, тут рядом, с Хантером я обо всём договорился, да и тумана к ночи не будет… Он опять замолчал, и девушка почувствовала, как его губы быстро коснулись её щеки. — У меня потом там… На пару часиков дел, а после — сразу к тебе, ок? — он тихо засмеялся. — Как раз успеешь соскучиться, правда, малыш? От того, что Вайолет сейчас поняла, опять услышав это издевательское «малыш», её передёрнуло. Она резко повернулась к Тейту, чтобы взглянуть ему в глаза и подтвердить свою страшную догадку, но он был против света, да и этого самого света от горящих свечей было слишком мало. — Вы… Ты хочешь отправить с Томом Денди, да? — во рту сразу стало сухо, и она с трудом сглотнула. — Тейт… Тейт, это… ты? Вместо ответа он вдруг, взяв её лицо в горячие ладони, улыбнулся и внимательно посмотрел на неё чёрными, непрозрачными глазами, в которых уже ничего не отражалось. Тейт тихо ответил, глядя прямо ей в глаза. — Я же говорил, детка, для тебя стану кем угодно, хоть этим Тейтом, хоть… — с улицы, сквозь ветер и штормовое завывание океана послышался шум работающего двигателя его БМВ. — Ну, мне пора, не скучай тут. Попытка поцеловать её ничем не кончилась, она тут же отвернулась, среагировав мгновенно, а Тейт в ответ только хмыкнул. Когда он открыл дверь, впустив внутрь домика шум прибоя и влажный холодный ветер с туманом, Вайолет всё же сделала последнюю попытку: набрав в лёгкие воздуха столько, сколько могла, она закричала, стараясь перекричать шторм и вся подавшись вперёд. — Дендиии!!! Это не Тейт! Уже не Тейт!!! Денди, беги! И Тейт, на секунду прикрыв дверь на улицу, оглянулся на неё, удивлённо и даже как-то растерянно хмурясь на лежащую девушку. — Вай? Да не ори ты так, он же… Всё знает, ты что, ещё не поняла? — и добавил напоследок: — Не дёргайся тут особо, развязать не получится, а руки поранишь. А ты мне обещала — больше никаких глупостей, ок? Дверь за ним захлопнулась, и Вайолет, ещё до конца не понимая, что сейчас произошло, упала назад, уже ощущая боль где-то глубоко внутри, и не только от верёвки и скотча… А ветер за окном становился тише, и теперь казалось, что шторм на океане крепнет. Сколько она лежала, смотря в тёмный потолок, девушка не знала, но время тянулось слишком, слишком медленно. Все её попытки освободиться ни к чему, кроме свежих синяков не привели, и время как будто остановилось… Вот сейчас было как раз пора признаться самой себе в том, что она уже давным-давно знала, но предпочитала не думать об этом. С Тейтом что-то было не так, он изменился, и дело было не в том, что он вырос; или она выросла. Неожиданно на девушку опять нахлынуло то чувство, которое в последнее время и так накатывало слишком часто. Она всегда жалела о том времени, когда они были детьми, и всё было просто и понятно. Дружба? Ну, обычной дружбой их странную взаимную привязанность никто бы не назвал, но всё же… Всё же они и дружили тоже. А вот тогда, на пляже, четыре года назад, когда Тейт вызвался проводить её, перед отъездом Вайолет домой, в Лос-Анджелес, тогда-то это и случилось. Её полудетская влюблённость приобрела совсем другой окрас, а вот что почувствовал тогда Тейт, она никогда не спрашивала. Но именно в этот момент её мир, каким она его знала до сих пор, перевернулся. Ветер пел по-другому, волна бросалась на берег, как в последний раз, и, казалось, что-то или кто-то, незамеченный ими, пристально смотрел на них из прибрежного леса. А когда они потом стояли, прильнув друг к другу на пустом пляже, девушке показалось, что они уже не одни. Но времени спросить уже не оставалось, потому что вскоре приехал Бен, и началось… Но почему-то она была уверена, что именно тогда Тейт был готов ей рассказать всё, совсем всё о том, что с ним уже происходило, если бы не приезд её отца и не последовавшая за этим выволочка. Но то время ушло, а когда она вернулась через четыре года, всё изменилось. И почему он так хотел оттолкнуть её любой ценой, когда она вернулась обратно? Определённо, этого хотел именно Тейт, или то, что от него осталось. Вайолет Хармон — лопух. Просто дурочка, наивная и неопытная, и, возможно, именно поэтому у них всё так и получилось. А ведь с самого начала внутренний голос, вернее, её чувство самосохранения предупреждали девушку, что всё неладно. С этим проклятым островом, с её Тейтом, да что там, с ней самой — тоже ничего хорошего. Потому что, кажется, она находится в самом центре этой липкой, достаточно прочной паутины, сплетённой кем-то четыреста лет назад, и совсем не понимает, как такое могло с ней произойти. И, в отличие от многочисленных мух и пауков, деловито снующих вокруг, почти ничего не знает о своей роли в этой страшной игре. А она уже, между прочим, почти подошла к концу. И Тейт так ничего ей и не рассказал… Или это уже не Тейт? Вайолет, охнув, неловко повернулась на бок, потому что руки опять болели, уже от того, что она долго лежит на них, придавив их спиной. Видимо, с самого её приезда Тейт был… Не совсем Тейтом. Или. Да нет!!! Не может такого быть! Она же чувствовала, что он искренне хотел быть с ней, как и она с ним; и то, что было между ними, это… Это всё — его чувства, или это всего лишь наваждение, насланное на его разум и желания каким-то древним чудовищем со страшным именем Кроатоан? Как бы повёл себя настоящий, нормальный Тейт, встретив свою подружку-соседку через несколько лет разлуки? Он как будто был одержим мной, вот в чём дело, поняла она, с ужасом глядя в темноту. И сейчас Вайолет это настораживало. А вот тут девушка остановилась. Тейт всегда был слишком… необычен, не похож, да что там, для парня своего возраста он был слишком взрослым, всегда. Даже в детстве. И откуда он знает, что именно Констанс убила Мойру?! Видел сам, будучи ребёнком? Или ему это сказала его вторая, страшная сущность? Боль. Вот, что теперь испытывала она, когда представляла себе его улыбку, от которой у неё раньше как будто загорался свет внутри… А из его глаз, искрящихся смехом, на неё будто ползла сама Южная мгла, сковывая разум и лишая последних сил. Что будет, если он теперь захочет дотронуться до неё? А если она сама, отчаявшись, захочет быть с ним?.. Нет, лучше не думать об этом. Лучше сделать то, что она может, чтобы помочь освободиться ему, стать прежним. Даже, если… Даже если их привязанность друг к другу исчезнет, пропадёт, как туман с первыми порывами предутреннего ветра и ей придётся отойти в сторону. Вообще уйти… Пусть всё это кончится для него, пройдёт, как шторм, и если для этого ему придётся всё забыть — даже её, то пускай будет так. Почему эта дурацкая мысль сейчас пришла ей в голову, что Тейт её обязательно забудет, если переживёт всё это, Вайолет не знала, но предчувствие подсказывало именно такой исход, и это было не самое страшное. «Кроатоану раз в год присылали „помощника“ — сильного воина: его помещали в запертую хижину с алтарем, но к утру воин исчезал.» — вот то, о чём она сейчас вспомнила, и это теперь не давало ей покоя. Девушка, рывком попробовав сесть на кровати, тут же свалилась обратно, как мешок с картошкой, потому что её мешал проклятый скотч. И замерла. Как будто у двери, со стороны улицы кто-то тихонько возился, царапая дверь и несмело дёргая ручку. Это не могло ей показаться, потому что звук повторялся снова и снова. Она плотно зажмурилась. Это Тейт, и ей стало страшно… Из последних сил рванувшись, Вайолет всё же услышала, как лента скотча, фиксирующая её на кровати где-то поперёк талии, наконец-то лопнула. И теперь она со стуком свалилась с кровати на пол, не сдержав негромкого вскрика. А в дверь кто-то продолжал скрестись, уже что-то делая с замком, и, наконец, по полу ощутимо потянуло сквозняком, и некто вошёл в сторожку, быстро захлопнув за собой дверь. Вайолет, уже неловко лёжа на холодном полу, затаилась. Осторожные, какие-то слишком тихие шаги были всё ближе и ближе, потом остановились рядом. Казалось, сердце девушки стучит так громко, что его слышно даже на улице, а ещё ей казалось, что грудная клетка лопнет, и оно выпрыгнет наружу, как лягушка… — Где ты? Ты тут? — этот голос… Затем чиркнула спичка, и Вайолет со стуком уронила голову на пол. На неё смотрела её старая знакомая, невзрослеющая девочка, которая была намного старше её. — Здравствуй, Присцилла, — она, еле выговаривая застревающие в горле слова, поздоровалась с ребёнком, который смотрел на неё сверху, чуть склонив голову набок и держа в тонких, просвечивающихся пальчиках горящую спичку. — Привет, — ребёнок несколько секунд молча смотрел на девушку, лежащую у её ног. — Если хочешь, я тебя развяжу. Спичка погасла, и через несколько мгновений после характерного звука трения серы, вспыхнула другая. — Да, развяжи, пожалуйста… Через несколько минут Вайолет сидела на той самой кровати, собирая с себя обрезки скотча и растирая кисти рук, которые её почти не слушались. Два свечных огарка, потрескивая, освещали дрожащим светом сторожку, только усиливая тьму в углах комнаты и за окном. Подумать только, а ведь какой-то день-другой назад они вместе с Тейтом, вернее, он с ней, на этом вот кресле и кровати… Вайолет тряхнула головой и посмотрела на девочку, которая, казалось, может услышать её мысли. Присцилла сидела на стуле, вертя в руках яблоко, взятое со стола. — А я думала, что тебя заберёт Том, он уже улетел, ты знаешь? — Да, знаю, — девушка опустила голову, потому что на глазах сами собой появились слёзы. — Почему ты пришла сюда, Присцилла? Кто тебя послал? — А ты как думаешь? — она моргнула и поднесла красное, лоснящееся в скудном свете яблоко к губам. Вайолет, быстро взглянув на девочку, опять опустила глаза. Ветер и дождь, грохот океана и безграничное отчаяние — вот чем была переполнена её душа теперь. И из этого всего был только один выход — что-то делать, куда-то идти и ни в коем случае не думать долго. Запретить себе думать. Она резко встала. — Я ухожу, ты… Ты останешься здесь? Девочка, наконец, с хрустом укусила плод. — Иди. — А ты… Ты ничего не хочешь мне сказать? — Вайолет сглотнула. — Он ничего не просил… передать мне? Присцилла, увлёкшись сладким яблоком, даже не взглянула на неё. — Да нет, теперь уже всем по фигу, так что делай, что хочешь, Вайолет, — она сказала это, равнодушно разглядывая девушку, как будто она была каким-то интересным зверьком или разодетой куклой. Ещё одно занимательное приключение в её бесконечно длинной, однообразной и совсем не детской жизни. Видимо, ей было всё же интересно, чем закончится на этот раз. Девушка поднялась с кровати и, неловко нагнувшись, подобрала свою куртку с кресла. В карманах её куртки всё ещё оставались сигареты, разряженный телефон и ключи от её машины. Уже взявшись за ручку двери, Вайолет оглянулась. Девочка, что-то нестройно напевая тонким голоском, грызла яблоко и, казалось, совсем не интересовалась тем, что будет дальше. Для неё это всё далеко не в первый раз, да и за четыреста лет, наверное, устаёшь от многого. Дёрнув дверь на себя, она вышла на улицу, где её сразу взял в оборот влажный ветер с океана и шум прибоя. Туман, сгущающийся где-то внизу, казалось, давил на уши и с трудом проникал с тяжёлым, влажным воздухом в слипшиеся от долгого лежания лёгкие. Она не стала закрывать за собой дверь сторожки, просто пошла вперёд, кутаясь плотнее в капюшон, всё оглядывалась назад, где в темноте и неровном слое низко стелющегося тумана, постепенно удаляясь, слабо светился проём открытой в ночь двери. Вот почти так она ушла из своей спокойной жизни в Лос-Анджелесе, оглядываясь и надеясь на лучшее; спокойно рассталась с Вивьен, строящей свою новую жизнь, испытывая смутное сожаление и не зная, что её ждёт с отцом. И тогда Вайолет считала себя самой несчастной девушкой в мире. Конечно, какие-то основания у неё для этого были — учёба из-за дурацкой детской болячки не заладилась, отец, как оказалось позже, занят своей жизнью, а у парня, который занимал все её мысли, оказалась девушка. Как быстро всё это переменилось? Отец стал совсем не важен; маму она почти забыла и не перезванивала ей, обнаружив на телефоне её номер в пропущенных, а Тейт… Тейт был с ней. И даже сейчас он наверняка тоже с нею. Вернее, с ней было то, что им завладело. Или они уже растворились друг в друге, смешавшись в одну личность? Как эта соль в океанической воде? Ведь если эту соль выпарить, то вода уже не будет такой, как прежде. Вайолет остановилась и попыталась прикурить, но на ветру у неё это не получилось. Странно, но вокруг, пока она сражалась с гаснущим огнём зажигалки, стало как будто светлее. Девушка, всё ещё с зажатой в губах сигаретой подняла голову, смотря на небо. В просвете туч, как раз сбоку от тёмного силуэта маяка, почти над беснующимся океаном, показалась полная, необычно крупная луна. Она висела низко над горизонтом, тусклым, красноватым светом заливая всё вокруг и окрашивая края тяжёлых облаков в багровые оттенки. В океане ничего не отражалось, и он как будто был покрыт густой, низко стелющейся дымкой парения Гольфстрима, хотя даже Вайолет знала, что во время шторма обычно её сносит. Это та самая Южная мгла, и такой плотной она ещё на её памяти ни разу не была. Было совсем не страшно, она как будто знала, что ничего и никто до поры не сможет здесь причинить ей зло, потому что тот, кто и был этим злом, не хотел этого. Пока не хотел. Вздохнув и вынув сигарету изо рта, она почему-то поморщилась, отвернувшись от бьющего в лицо ветра. Всё безнадёжно, страшно и бессмысленно, как в хорошо отрежиссированном, но не очень крутом фильме ужасов. Потому что слишком много штампов, и это бесило. Девушка, наклонившись против ветра, уверенно пошла по пустой дороге, ведущей в Бакстон, а слева шумел и издавал странные ночные звуки лес, и она, кажется, знала, что нужно сделать.***
Сутки назад. — Да что ты можешь знать, дурак ты набитый!!! — Агнес Уинстед, мэр Бакстона, порядком разозлившись, пнула по ноге крупного, неряшливо одетого бородатого мужчину, отчего он, охнув, присел. — Где твой придурковатый братец, образина, отвечай! А то я сейчас… Вокруг был лес, несколько полузаброшенных сараев, и поблёскивала светоотражателями из темноты машина мэра. — И какого же ты чёрта так орёшь на моего сына, а? Из жуткого вида покосившейся хижины вышла высокая худая женщина с растрёпанными волосами и так же неряшливо одетая, как и её сын. Это была мамаша Полк, а происходило всё около их хижины в лесу. Свет из двери покосившегося домика выхватывал из тревожной лесной темноты кусок освещённой земли, на котором топтался бородатый отпрыск семейства Полков и мэр Уинстед, которая наскакивала на него, как будто он был красной тряпкой, а она — быком. Вокруг шумел лес, океана почти не было слышно и ночь, кажется, уже перевалила за середину. — Такого! Его видели в Бакстоне, и там, вашу мать, был пожар, — она замолчала, переводя взгляд с женщины на её сына и обратно. — Ну, что скажете? Домой-то он вернулся? Теперь настала очередь мамаши Полк посмотреть на своего грязного, всклокоченного сына, который начал нещадно теребить и драть свою бороду, опустив голову вниз и глядя на свои сбитые, грязные башмаки. — Где этот болван Джетер, а? Её сын, ещё ниже опустив голову, что-то неразборчиво пробурчал, не глядя матери в глаза. — Чтооо? — женщина уже размахнулась, чтобы влепить своему громиле-сыну хорошего леща, но мэр быстро схватила её за руку. Они все трое, быстро переглянувшись, насторожились. Сначала было не понятно, что произошло, потому что ветер всё так же нещадно трепал сосны, и вокруг была абсолютная темнота. Но потом стал слышен тихий, мерный звук небыстрых, уверенных шагов. Где-то хрустнула ветка, прошуршала листва кустарника, и вскрикнула потревоженная птица… Они стояли, как будто боясь пошевелиться, бородач спиной к приближающимся звукам, а мамаша Полк и мэр — отчаянно скосив в ту сторону глаза и боясь даже пошевелиться или моргнуть. Мягкие, ритмичные шаги всё приближались, кажется, что этот человек без труда ориентировался в кромешной штормовой темноте ночи, и шёл, как будто был день. Он вышел из леса и, на долю секунды попав в луч света, скрылся в высоком сарае для сена, даже не повернув в их сторону головы со странными, как будто запачканными чем-то, светлыми волосами. Это был высокий парень, но узнать его из-за копоти и сажи, покрывавшей его тело и одежду, было невозможно. Из сарая доносились какие-то приглушённые звуки, что-то падало, а потом всё утихло. — Это… — мамаша Полк первой отважилась подать голос, и мэр сильно дёрнула её за грязный рукав длинного, широкого платья, призывая к тишине. Они простояли молча и не двигаясь ещё где-то минут пять, слушая ветер и настороженно оглядываясь. Потом Агнес Уинстед осторожно, с какой-то не свойственной ей кошачьей грацией подошла к двери сарая и приоткрыла её, одновременно щёлкнув ручным фонариком. Несколько секунд в щелях дощатого сарая Полки видели, как светлый луч метался по внутренним стенам, и Полки отважились подойти ко входу. На месте стога, возвышавшегося раньше посередине помещения, теперь было месиво из раскиданного сена и какого-то старого изорванного тряпья, поверх которого лежало что-то смутно белеющее, не то ветки, не то… Агнес, кряхтя, с трудом пролезла через ворох сухой, пахучей травы и взяла это в руки. На её широкой ладони лежали пожелтевшие от времени, поломанные на несколько частей рога какого-то мелкого копытного животного, и мамаша Полк шумно выдохнула… — А кто же тогда теперь… — они все втроём смотрели на эти старые, рассыпающиеся от времени кости, которые явно кто-то раздавил, наступив на них. — Как же?.. — Никак, — Агнес, поджав губы, зашвырнула обломки обратно в разбросанную траву. — Всё, старый договор не действует, забыли. Явился новый хозяин, мать его… — она шмыгнула носом и затравленно оглянулась в темноту. — И теперь, мать вашу, мне страшно даже себе представить, что… Ей не дал закончить слишком сильный порыв ветра, который чуть не сбив всю троицу с ног, буквально ударился в стену старого сарая, распахнув одну створку двери, а вторую просто сорвав с петель. Сухую траву моментально снесло, разметав её остатки по стенам и большую часть выбросив на улицу, а на земляном полу, как раз на месте бывшего стога, оказался большой, отполированный касаниями многих рук плоский камень со странными символами, выбитыми по краям. И ровно посередине, поверх небольшого, коричнево-кровавого, очень старого отпечатка, скорее всего, женской руки, теперь был след сажи в форме мужской ладони. ___________ Барометр в комнате Тейта, подобранный кем-то из его нечестивых предков после кораблекрушения — вот, что сейчас занимало все её мысли. Вернее, не сам барометр, а стеклянная капсула с английской землёй, вставленная в его деревянный корпус. Земля с их родины… Поможет это или нет — она не знала, но не сделать этого просто не могла. Дорогу было хорошо видно в мягко-красноватом свете луны, которая периодически выплывала из-за облаков, светя Вайолет в спину. Где сейчас Тейт? Или то, чем он стал? Она упрямо мотнула головой, отгоняя от себя те страшные картинки, которое ей рисовало разыгравшееся воображение. Не думать. Идти и делать… Вайолет остановилась, чтобы застегнуть нижнюю пуговицу на куртке, и повернулась спиной к ветру, глядя на чётко видневшийся на фоне неба силуэт маяка. И почему молчит противотуманная сирена? Макушка самого высокого в мире кирпичного маяка* ритмично поблёскивала своим отражённым в зеркалах светом, а вот сирена молчала. До Бакстона, кстати, тут было совсем недалеко, на велосипеде от дома она доезжала сюда в среднем за двадцать минут. Было не холодно, потому что от быстрой ходьбы девушка хорошо согрелась. Внезапно она остановилась. Сзади, откуда-то со стороны маяка, ехал автомобиль. сначала стал слышен шум мотора, потом неожиданно яркий свет фар разорвал влажную темноту ночи. Путём не соображая, что она делает, девушка кинулась бежать прочь от дороги, направо, где метрах в пятидесяти был короткий спуск к полосе песка, отделяющей океан от суши. Спрятаться было негде, тут ничего не росло, а вот просто присесть на землю она сразу не догадалась. Вернее, догадалась, но её уже заметили. Потому что автомобиль, проехав недалеко вперёд, остановился и сдал назад, остановившись у обочины и приглушив мотор, а заодно с ним и свет жёлтых противотуманных фар.