Убить Мира

"Согласен ли ты, пока смерть не разлучит вас, быть ей всегда верным? "Нет" "Согласен ли ты, пока смерть не разлучит вас, любить её и в горести?" "Нет". © Rammstein "Du hast"

(Шоссе в никуда к выезду из города. Вечереет.)

— Гена… Геночка… Геннадий… — стонет Слава, полулежа на заднем сидении и зажимая раненное плечо ладонью. — Скажи мне, что я не умру… скажи… — Слав, не умрешь ты. Ты. Не. Умрешь. Слышишь? — Гена бросает взгляд в зеркало заднего вида на Карелина, а потом снова смотрит на дорогу. — У тебя всего лишь рука прострелена. — Всего лишь? — Славины глаза закатываются, а из-под пальцев, зажимающих рану, сочится кровь, пачкая светлую обшивку сидения. — Геночка, я, кажется, уже три литра крови потерял, а ты говоришь «всего лишь». Мне кажется, я умираю, Гена. Я умираю, понимаешь? Гена-а-а, пообещай мне… пообещай, Гена… Ты обещаешь? — Что пообещать, Слав? Что?       Они еле оторвались от полиции, и Фарафонова самого потряхивает от нервов и вида Славика, «умирающего» на заднем сидении (а что, если он, правда, умирает?), но Гена старается не отрывать взгляд от дороги. Стемнело, начался дождь, видимость существенно ухудшилась, и они легко могут пропустить нужный склад, о котором говорил Мирон, что допустить никак нельзя. — Гена пообещай, что позаботишься о Кохе, — Слава выстанывает слова, перемежая их глухим кашлем. — Обещаешь? Еще у меня дома пакет травы лежит. В бачке от унитаза. Возьми его… себе. Не бачок, траву возьми, ну, ты понял. Мне-то она уже не понадобится… — Бля, Слав, я не курю траву. Я здоровый образ жизни ве… — Гена, возьми себе траву, в память о том, что у нас было, — продолжает Слава страдальческим, но не терпящим возражений голосом. — Еще демки мои… демки залей ВКонтакт. На компе пароль стоит — «Зиг Хайль». Понял? «Зиг Хайль» — так русскими буквами и вводи его. Демки там будут в папке на рабочем столе. Двадцать новых демок. Не удивляйся, я был продуктивен в последние месяцы своей жизни — как знал, что скоро умру… Там Валентин Дядька, эпишки от «ежемесячных»... и еще дисс на Джубили. Пидор. Да нет, не ты, Гена. Это дисс так называется — «Пидор». Метко я проехался по Джубу, да? Все залей, Гена, прошу тебя... Обещай, что сделаешь это… — Слав, ну ты вернешься домой, и сам все за… — Гена! — Слава снова закашливается, а из его носа начинает течь кровь, закапывая воротник белой рубашки. — Ты не имеешь права отказать умирающему анархо-фашисту в предсмертной просьбе… — Ты хотел сказать «умирающему коммунисту»? Хорошо, Слав, я все сделаю, — поспешно говорит Гена, перепуганный видом сочащейся из Славиного носа кровищи. — Я сделаю, только помолчи. Тебе лучше помолчать, не трать силы.       Слава слушается его и замолкает, даже глаза закрывает и дышит так тихо, что грудь почти не вздымается, и Гена даже хочет спросить, не умер ли он. Но Карелин тихо стонет, а Фарафонов судорожно сжимает пальцы на руле, вглядываясь в потемневшее за пеленой дождя шоссе. Ему кажется, что если доехать до склада, то все будет хорошо. И Слава… Слава не умрет.

(Flashback. Кусты возле ювелирного магазина.)

— Слушайте, мы втроем не вылезем отсюда, — говорит Шокк, посылая еще несколько пуль в сторону полицейской машины, а потом снова пригибаясь к земле. — Особенно Гнойный не уйдет. Они же его подстрелят еще раз… Да эта принцесса уже почти в обмороке. — Я в порядке, — огрызается Слава, приваливаясь спиной к нагретому на солнце боку машины. — Я из-под таких веществ вылазил, что тебе, хипстеру, и не снилось... че мне пуля какая-то? У меня уже иммунитет к наличию инородных тел в моем теле, и я сейчас не про фаллоимитаторы, вот не надо. Меня так просто не убить. — Может, пристрелим его, что нам лишний груз? — обращается Шокк к Рикки, а у того глаза расширяются от такого предложения. — Да шучу я, что ж вы петушки не понимаете шуток совсем? Но нам не уйти втроем все равно, это вы понимаете? Один должен отвлекать этих пидоров, — Шокк кивает на полицейскую машину, — а двое садятся в тачку и уезжают. Давай, Рикки Эф, не тупи. — А как же ты? — спрашивает Рикки, а потом переводит взгляд на бледного Славу, который сидит на земле, прикрыв веки, будто спит. — Они же тебя поймают. — Nein. Не поймают, — уверенно, как и всегда, отвечает Шокк. — Видишь, вон там мотоцикл стоит? Я ликвидирую этих пидоров, а потом уеду на нем… В крайнем случае, угоню полицейскую машину. Ты же помнишь план? Встречаемся на складе. Вместе мы не можем уйти, ты же видишь. Только по отдельности.       Рикки больше не спорит, он кивает, открывает заднюю дверцу машины и помогает Славе влезть на сидение, а сам заползает на место водителя и поворачивает ключ зажигания. — Шокк, ты уверен, что… — Уверен, — отрезает Шокк, а потом добавляет для убедительности какую-то длинную и явно матерную тираду на немецком.       Рикки послушно кивает. Машина срывается с места, и он слышит, как позади раздается череда выстрелов, но Шокк прав, если они и могут уехать, то только по отдельности, что и было изначально запланировано в случае чего. Оставалось надеяться, что всем удастся добраться до места назначения, особенно Мирону, учитывая, что именно у него находятся бриллианты.

(Шоссе в ебенях за чертой города. Все еще вечереет)

— Слав, давай, приехали, — шепчет Гена, пытаясь выволочь Карелина из машины, тот обхватывает Гену за шею, пытаясь двигаться самостоятельно. — Давай-давай, ты же можешь идти, ну…       Они в обнимку плетутся к зданию склада, похожему на большой деревянный сарай. Грязь расползается под ногами, дождь, кажется, только усиливается. — Вот жид удружил: выбрал какое-то болото для встречи, — бормочет Слава, глупо улыбаясь своим словам. — Он не придет, Гена. Не придет. Наебал нас носатый, вот так… — Слава, он придет, — Гена и сам не до конца этому верит, ведь Мирон тоже мог попасться в руки полиции. — Давай рану тебе перевяжем.       Гена помогает Карелину усесться на деревянный пол, а потом поспешно снимает с себя рубашку и разрывает ее на длинные белые лоскуты, которыми обматывает Славину обильно кровоточащую рану. Она и правда глубокая, но ведь ничего серьезного, вроде? Слава вытирает кровь, бегущую из носа, здоровой рукой, а потом разглядывает свои мокрые подрагивающие пальцы. — Не смотри так, — перехватывает он встревоженный взгляд Гены, ухмыляясь. — Это от кокаина кровь идет… много долбил его последнее время. Но у меня плохая… плохая свертываемость, поэтому крови так много натекло из раны. Вот. — Слава… ты реально белый, как спе… сметана, — Гена садится рядом с ним, прислоняясь спиной к какому-то пыльному ящику. — Но ты же не умрешь? — А тебе, правда, так важен Алфавит? Ну, в смысле не Букварь... То есть, не азбука, а казах твой, ты понял... Ты хочешь, чтобы он вернулся? — Слава, скажи, что ты не умрешь… — Ты его так любишь? А почему тогда согласился ну это… со мной? — Слава… — Гена, хотя бы сейчас ты можешь сказать правду? Я не знаю, сколько из меня еще должно вытечь литров крови, чтобы я потерял сознание, так и не узнав... правда ли ты меня не любишь? — Не люблю? Бля, Слав, люблю я тебя, неужели не понятно? — Гена обхватывает Славину шею руками и утыкается в его мокрое от крови и дождя плечо. — Как друга любишь? — Блять, Слав, ну, с друзьями не трахаются…       Карелин довольно улыбается, закрывая глаза, хотя искренне считает, что с друзьями очень даже можно трахаться, но Фарафонов иного мнения, и это хорошо. Ему нравится сидеть рядом с Геной, пусть даже в его руке глубокая рана от пули и она очень болит, пусть даже они бог знает в каких ебенях на заброшенном складе, их ищет полиция, а Фарафонов, скорее всего, снова соврал, чтобы его не расстраивать… Ну и что? — И я тебя люблю. Убери фотку Алфавита с заставки…       Они сидят так час или около того, Славина голова лежит у Гены на плече, его глаза прикрыты, но он в сознании. Фарафонов осторожно сжимает его окровавленную ладонь и думает о «Боге». Говорят, в окопах атеистов нет, всем нужна вера, надежда… нужен кто-то, кто может спасти, пусть даже его и не существует. Гена в эту поебень никогда не верил, конечно же. Но сейчас, когда Слава, такой непривычно тихий, старающийся не шевелиться лишний раз, чтобы не потревожить рану, сидит рядом с ним, когда неизвестно, приедет ли Мирон, приедет ли хоть кто-то, и как им вообще выбираться отсюда, Фарафонову очень хочется попросить кого-то, чтобы им помогли. А вдруг сработает?       Слава, кажется, все-таки вырубился, и Гена очень надеется, что он заснул, а не отправился в обморок из-за потери крови. Правда, кровь больше не пропитывает импровизированный бинт, которым обмотана его рана, но Генина тревога никуда не девается, а наоборот все усиливается… — Слушай… Бог, — говорит Гена в пустоту и темноту склада. — Я в тебя не верю. Нет, это плохое начало, я понимаю, прости, чувак. Давай так, я в тебя не верю, но я поверю, если все обойдется, лады? Покажи мне, что ты существуешь. Я не ставлю тебе условия, нет, — Гена вдыхает пыльный складской воздух и закашливается, прикрывая рот кулаком. — Просто, я атеист, ты должен понимать. Должен же? Ты все должен понимать, ты же Бог, ептвоюмать. Мой друг… больше, чем друг, Славка Карелин, может умереть. У него плохая свертываемость, а я не хочу потом пожизненно кормить его кошку, и выкладывать его эпишки ВКонтакт мне тоже в лом. Понимаешь? Пожалуйста, если ты существуешь, пусть этот идиот выживет. Пусть мы выберемся отсюда, и я вернусь домой… Ты же слышишь меня? — Гена, Бог мертв, — бормочет Слава, сползая ниже, укладываясь частью здорового плеча и виском на Генины колени. — Миром правит Сатана. — Не слушай его, — продолжает Гена, обращаясь к пустоте. — Этот коммунист вообще плохо соображает, особенно сейчас, хоть и не накурен, как обычно. Просто докажи мне, что ты есть. Докажи… — Или хуй покажи, — Слава тихо смеется, вцепляясь пальцами в Генину ногу, но глаза не открывает. — А ведь я ради Мирона в Вегас ехал. Ты тоже, наверное, да? Все хотят жида, да. И я… хотел, чтобы он меня оценил, хотел быть, как он и, может быть, с ним. Ты тоже, Гена?       Гена молчит, думая, что Слава прав, Мирон и для него всегда был неким идеалом, даже кумиром, ради которого он был готов пойти на многое. Даже вот Алфу оставил в Городе и… потерял его. — А он не такой и хороший, да? Не такой идеальный, как кажется? Он нудный... то есть мутный, — продолжает Слава хрипловатым полушепотом, так как говорить ему, видимо, трудновато, как и формулировать мысли. — Знаешь, что я думаю? Я думаю, что мы не узнали хитрого жида ни на один процент... Ни ты, ни я не приблизились к нему, хоть и были рядом все это время. Знаешь, я думаю, по-настоящему его знает только бамбергский Тупак. Этот второй… анимешный Рудбой… самостоятельный монстр… он Оксану не знает, не так хорошо, а вот Шокк — он да. И то, что он знает, ему явно не нравится, но это его… это его, и оно ему нужно. Без Оксаны Шокк не Шокк. Это, как, блять, Нэнси и Сид, как Клайд и Бонни, как я и дурь-трава, как ты и твой жир… Ой, прости, Гена-а. Ты знаешь, мне уже похуй на Окси, я хочу вернуться в Город. Хочу вернуться туда с тобой…       Из Славиного носа снова течет струйка крови, заляпывая его бледные губы и заодно Генины штаны, а он гладит Славу по волосам, перебирает слипшиеся от дождя пряди. — Я тоже хочу… с тобой, — отвечает Гена, но Слава его уже не слышит, потому что снова вырубается.

***

      Денису убегать от полиции не приходится. Они его даже не замечают, когда он выходит из черного входа. Это его проклятие — его вечно не замечают, но на этот раз оно идет на пользу. — Все! Сваливаем, мистер Голубой, — говорит Мирон, застегивая молнию и перекидывая сумку через плечо.       Денис бьет управляющего рукояткой ствола по голове, и тот теряет сознания, падая на пол.       Потом они выходят из кабинета, притворяя за собой дверь, и тут Денис чувствует, что если срочно не сходит отлить, то просто обоссытся. Перед его глазами как раз дверь служебного туалета, и он трогает Мирона за плечо, призывая того остановиться. — Мирон, я зайду…       Мирон хмурится, это понятно, любое промедление может стоить проблем, но кивает и говорит, что будет ждать на улице. Они с Денисом и бриллиантами должны были ехать на машине, оставленной у черного входа, а Ваня бы доставил до склада Шокка, Карелина и Рикки. Однако, внезапно все идет не так, как планировалось, и Денис понимает это, когда спускает в туалете воду — воют полицейские сирены. Денис забивает на мытье рук и быстро выбегает из туалета, но когда он выскакивает через черный ход на улицу, то Мирона там не обнаруживает. Сначала его охватывает паника, и он, уцепившись за водосточную трубу, пытается дышать глубже и медленнее, как учили его на курсах йоги. Но, сообразив, что только что ограбленный ювелирный магазин, к которому едет полиция, вовсе не то место, где удобно заниматься практической медитацией, Денис бежит вперед по улице, все больше ускоряясь, пока вой сирен позади не стихает, и здание магазина не пропадает из виду.       Денис помнит, что они обсуждали и прорабатывали с Мироном непредвиденные ситуации, вроде таких, когда по твою душу едет наряд копов. Они ведь все договорились встретиться на заброшенном складе за чертой города, Мирон заботливо вручил каждому карту, на которой было указано это место, жирно обведенное красным маркером. Все, что требуется Денису сейчас, это транспорт (ну, еще, может быть, покурить травы, но это другая история), который он намерен найти мирным путем, поэтому револьвер засовывает за ремень штанов и прикрывает полой пиджака.       Водителя, соглашающегося довести его до черты Бангкока, долго искать не приходится, но проблема все равно возникает, потому что оказывается, что они едут к другому концу города, а искомый склад находится в противоположной стороне. Водитель, который по русски не говорит, только разводит руками, тычет пальцем в карту, пытаясь объяснить, что Денису нужно выйти из машины и ловить попутку на кольцевом шоссе.       Тут уже не так просто, потому что, как на зло, останавливаются только фуры с дальнобойщиками, и мужики китайской наружности недвусмысленно намекают, что перевозка будет стоить некоторых услуг. Они, вообще, кажется, принимают Василенко за представителя одной древней профессии, чем невероятно его оскорбляют, ведь шутки про Гей-Лорда оставили раны на его сердце, которые до сих пор не затянулись. Денис отвергает все предложенные способы оплаты, даже просьбу «сделать это рукой», брезгливо сплевывает на землю и отходит к обочине, провожая глазами очередную фуру — если он кому и готов дрочить (помимо собственной персоны), то разве что Мирону. Кто бы мог подумать, что здесь, в Таиланде, так много геев...       Рядом тормозит еще одна фура, и Денис, ни на что хорошее уже не надеясь, плетется к кабине водителя. Сначала ему кажется, что за рулем сидит мужик-китаец, но потом он видит женскую грудь и облегченно выдыхает. Оказывается, эта китаянка — лесбиянка, и, как она объясняет ему на ломаном английском, на Дениса никаких видов не имеет, а остановилась исключительно из добрых побуждений, больно уж понуро и жалко он выглядит.       Всю дорогу она что-то болтает на китайском или тайском, хер разберет, но Василенко, один хуй, не понимает ничего, поэтому кивает наугад, чтобы не казаться грубым и не быть высаженным из машины посреди трассы. Денис просит ее остановиться примерно в пяти километрах от места назначения, потому что лучше не палиться ни перед кем, что тебе нужен какой-то склад посреди поля. Он благодарит общительную лесбиянку, радуясь, что не пришлось платить, и выпрыгивает из кабины под дождь, а потом долго идет пешком до нужного места вдоль обочины шоссе, и ко времени, когда наконец видит вдалеке нужную постройку, промокает до последней нитки в купленном Мироном офисном костюме.       Денис пробирается к дверям склада по хлюпающей под ногами грязи, то и дело наступая в глубокие лужи. Он осторожно открывает дверь, внутри помещения темно, кое-где стоят и валяются пустые ящики, и возле одного из них Денис замечает Рикки, на его коленях лежит Гнойный, и Василенко облегченно вздыхает — он здесь не один, и это уже хорошо. Рикки поднимает голову, щурится, смотрит на Дениса, будто не веря, что это он. — Хвост не привел? — спрашивает Рикки. — Не привел, — отрицательно и энергично мотает головой Денис, разбрызгивая воду с волос. — А вы здесь вдвоем? — А ты видишь еще кого-то? — Рикки скептично закатывает глаза. — Вдвоем пока что. Где Мирон?       И Василенко рассказывает Рикки, что они с Мироном разминулись, что, видимо, Федоров убежал (если ему повезло) с бриллиантами. — Но он должен придти, — уверенно говорит Денис. — Он пообещал. Он не кинет нас.       Рикки самому не хочется думать, что Мирон собирался их кинуть, хотя, как Слава заметил, Окси далеко не образец честности и вообще мутный тип. Но… Рикки сам не может себе объяснить, почему так уверен, что именно в этом деле Мирон честен с ними. Он придет. Придет, если его не загребли, конечно. Слава, лежащий на его коленях, до сих пор в отключке, и Рикки машинально трогает его лоб — горячий. — Все будет хорошо, — зачем-то говорит Рикки в слух.

(Flashback. Ювелирный магазин.)

— Мирон, я зайду…       Мирон хмурится, это понятно, любое промедление может стоить свободы, но кивает и говорит, что будет ждать на улице. Он выходит из двери черного хода, уже намереваясь сесть за руль припаркованной машины, как внезапно слышит вой сирен, приближающийся с каждой секундой. Мирон крепко сжимает ручки спортивной сумки, в которой спрятан контейнер с брюликами, и быстро озирается по сторонам, соображая, что же делать. Ему сигналят, и Мирон замечает красный автомобиль, остановившийся у обочины. — Садись. Быстрее, — командует Ваня, открывая дверь около пассажирского сидения. — Быстрее, Мирон, они уже приехали!       Мирон запрыгивает на сидение, и машина тут же трогается с места. Ваня гонит, как ненормальный (он такой и есть), но водит он, как профессионал, поэтому Мирон почти не боится, что авто на бешеной скорости вмажется в какое-нибудь здание или столб, разве что после очередного крутого поворота его начинает ужасно мутить и приходится, высунув голову в окно, выблевать свой завтрак на асфальт. — Блядь, вот какого хуя они приехали? — Мирон вытирает рот вытатуированным на руке колесом Фортуны, которая явно решила сегодня отвернуться от него. — Кто их вызвал вообще… — Куда мы едем? — интересуется Ваня. — На тот склад? — Нет, — Мирон секунду раздумывает. — Едем вот сюда.       Он подсовывает Ване неровно оборванную бумажку с адресом, и тот молча кивает, прибавляя скорость.

(Склад-сарай на обочине шоссе в никуда. Стемнело)

      Гена точно не знает, сколько они уже здесь сидят, часов у него нет, а спрашивать, который час у Дениса не хочется. Вообще не хочется лишний раз рот открывать. Пальцы Гены периодически зарываются в спутанные Славины волосы, он так и не просыпается, и Гена даже прислушивается к тишине, чтобы убедиться, что он еще дышит. С каждой новой минутой вера Гены в честность Мирона тает, словно сливочное мороженное на солнце, но когда дверь склада, поскрипывая, открывается, он с надеждой вглядывается в темный проем, надеясь увидеть в нем знакомую худую фигуру одного хитрого еврея. — Вы что здесь «спокойной ночи, малыши» устроили? Филя, Степашка… Хрюшка ранен? А где же Оксана Федорова наша?       Шокк выглядит так, будто только что вернулся с отдыха в Майами-бич, а не с перестрелки. Правда его рубашка тоже местами забрызгана кровью, а на лице, прямо поперек лого Оксимирона, с которого слез весь тональник, идет глубокий порез с запекшейся по краям кровью. — Тебе все-таки удалось уйти? — Гена почему-то рад, что Шокка не подстрелили. — Ну, как и говорил, оставил несколько трупов полицейских, прихватил их машину, потом пересел на попутку. Я уже был в тюрьме и возвращаться туда снова мне нельзя — будет смертная казнь, это точно, — хмыкает Шокк, проходя вглубь склада и останавливаясь около расположившихся на полу Гены и Славы. — И вы все еще ждете, что Мирон придет? Наивные петушки.       Шокк смеется в голос, все громче, а потом усаживается на один из ящиков, кладя револьвер рядом с собой, продолжая хихикать, но уже тише. — Мирон сказал, никто не уходит, пока он не придет, — отвечает Денис, хмурясь и глядя на не в тему веселящегося Шокка. — А он вообще не придет, понимаешь? Не придет, — отрезает Шокк, прекращая ржать. — Это он и вызвал полицию, скорее всего. Вы просто не знаете Федорова, вы верите, что он вас не кинет… У него нет принципов. Он ебался с Жиганом после… после всего. Он кидал меня не раз, а тебя, Денис, он чуть не убил. И ты все еще веришь, что он придет? Надо сваливать отсюда. — Я верю Мирону, — упрямо говорит Денис, проводя рукой по своей развалившейся от дождя укладке. — Он изменился, он нам не врал. Ты же сам согласился на это дело, ты поверил ему, Дима. — Да, я поверил, а теперь я разуверился снова. Когда тебе приходится убегать от полиции, появившейся хуй пойми откуда, когда ты приходишь на место встречи, а тут нет главного зачинщика с бриллиантами, ради которых мы все собрались, то как-то вера исчезает сама собой, — злобно говорит Шокк, глядя на растерянного Дениса. — Он уехал с ними, с бриллиантами. Возможно, еще с Рудбоем. Назови мне хоть одну причину, почему он должен сюда приехать, чтобы поделиться с нами украденными камушками? — Честь… честность, — мямлит Василенко. — Бля, Шокк прав, — вздыхает Гена. — Уже прошло достаточно времени. Если бы он ушел от полиции и хотел сюда приехать, то был бы уже здесь, как и все мы. Хоть мы и договорились, но это всего лишь слова… — Что стоит слово этой жадной до денег свиньи? — Слава приподнимается с Гениных колен, садится, со стоном приваливаясь к ящику. — Что будем делать? — спрашивает Гена, обращаясь к Шокку. — Славе нужен врач, но у нас даже денег нет. Только машина. И обратно в город мы вернуться не можем. — У нас есть наши билеты, — пожимает плечами Шокк. — Ну и у меня есть кредитка, можно снять отель на ночь. Завтра вечером никого из нас здесь быть не должно. — Мирон сказал не расходиться ни при каких обстоятельствах, — снова начинает Денис. — Мирон сказал! Мало ли, что Мирон сказал?! — Шокк почти кричит, а потом продолжает, понизив голос: — Денис, Оксана не придет. Просто смирись… нам всем нужно смириться, что он снова нас наебал. Просто я повелся на то, что Ваня согласился с ним, подумал, что раз Ваня ему верит, значит, и я могу рискнуть. Но теперь-то понятно, что это был их с Рудбоем план: съебаться с бриллиантами, вызвав полицию, чтобы все мы присели надолго и не могли бы его найти. Да вспомни, он же последние два дня провел с Рудбоем в одном номере. Видимо, не только еблей они там занимались сутками. Они вместе и заодно. Пойдемте уже, нет смысла дожидаться его больше… — Ну вот, — вздыхает Гена, помогая Славе подняться на ноги. — Ни бриллиантов, ни веры в светлое и доброе, в который раз убеждаюсь, что Бога не существует, все это сказки для лошков. — Эй, поосторожнее, я вообще-то католик, — хмурится Шокк, и спрыгивает с ящика. — Богу виднее, что к чему. Он не виноват, что существуют такие твари, как жида… Эх, каждый раз ему верю, и каждый раз он меня опрокидывает. — Жалеешь, что мы его все-таки не убили? — спрашивает погрустневший Денис, кладя руку Шокку на плечо.       Шокк молчит пару секунд прежде, чем ответить. — Nein.

(Шоссе. Красный автомобиль. Вечер.)

      Сегодняшний день выдался тяжелым, и Мирон чувствует себя выжатым, как заводной апельсин. Ваня ведет машину, а он сидит, откинув голову назад и закрыв глаза, сплетя пальцы в замок на коленях. Бит дождя по лобовому стеклу успокаивает, и Мирон даже почти засыпает, но его вырывает из дремы Ванин голос. — Мы почти приехали, — говорит он. — Знаешь, Мир, я даже удивлен, что ты…       Мирон открывает глаза, скептично приподнимая одну бровь, и Ваня замолкает, снова переводя внимание на дорогу. — Мир, а ты куда отправишься после всего? — спрашивает Ваня, помня что два билета до Лас-Вегаса лежат в бардачке. — Я так понял, что мы теперь снова вместе? — А ты хочешь, эмокид? — Мирон улыбается, поворачивает голову набок, а потом протягивает руку и поправляет Ванину розовую челку. — Вань, ну, тебе это самому нужно? — Что ты имеешь в виду? — Евстигнеев мрачнеет, к Мирону он по-прежнему не поворачивается, впившись напряженным взглядом в дорогу за лобовым стеклом. — Я думал, что последние два дня были… — Вань, я рад, что эти два дня у нас вообще были, — Мирон убирает руку от волос Евстигнеева и снова сцепляет ладони в замок на своих коленях, глядя перед собой, на то, как дворники убирают капли со стекла. — Я рад, что мы могли поговорить нормально, и, если у тебя получилось меня простить, то это лучшая новость для меня. Но ты меня знаешь… теперь знаешь, а я тебя знаю слишком хорошо, чтобы понимать. Ну, зачем тебе связывать снова с психом, с очень нестабильным биполярником, склонным к сомнительным авантюрам? Я никогда не изменюсь, Вань… — Ты мне сейчас антирекламу пытаешься толкнуть? — по Ваниному тону заметно, что он злится, но раздражения старается не показывать. — Ты мне не безразличен вообще-то, Мирон. Я люблю тебя, и хотел уехать с тобой в…       Евстигнеев осекается, а Мирон отрицательно, с сожалением качает головой. — Ты любишь того Федорова, с той старой квартиры, где мы жили с тобой, куря бонг и мечтая полететь в Рим. Любишь наркомана, которого срочно нужно спасти, чтобы утащить в свою личную сказку. Ты любишь Окси, который нужен тебе, которого ты хочешь видеть рядом с собой, и я был бы счастлив, если бы мог быть этим человеком. Но я приношу тебе одни неприятности. Сегодняшний день чуть ли не единственный, когда я могу сказать, что сделал для тебя что-то хорошее — теперь ты можешь уехать и начать все сначала. Я не нужен тебе, Вань… — Может, я сам решу, что и кто мне нужен? — Ваня все-таки поворачивается к Мирону, и глаза его блестят от злости. — Зачем ты тогда трахался со мной, если считаешь так? — Прощальный секс, — Мирон пожимает плечами. — Не говори, что тебе не понравилось. — Какой же ты уе… — Вот поэтому я, желая тебе, конечно же, самого лучшего, снова повторяю, что не нужен тебе.       Ваня резко тормозит у обочины. Приехали. — Я постою тут, покурю. Не хочу по грязи тащиться в новый кроссах, — буркает Ваня.       Мирон снова пожимает плечами, вылезая из авто и направляясь к багажнику. Он достает спортивную сумку, крепко сжимает ручку в ладони и уверенно направляется к зданию склада, оставляя мрачного Евстигнеева возле машины.       Дождь уже закончился, но глубокие лужи разбросаны тут и там, и Мирон, не заметив одну, проваливается правой ногой в грязную воду по щиколотку, он выругивается по привычке на английском языке, глядя на свои заляпанные землей, промокшие vans-ы. Мирон знает, что на складе его ждут, или очень надеется на это, а потом он видит припаркованную за стеной постройки темно-серую машину. Нет, он понимает, что, скорее всего, добрым словом его здесь не вспоминают, оно, наверное, и правильно, но он рад, что успел. Он осторожно открывает дверь, готовый получить пулю в лоб, но все обходится без кровопролития. — Какие, блять, люди, — тянет Шокк, улыбаясь в своей манере. — Привычек не меняешь, Мирон. Все еще считаешь меня псом, готовым тебя ждать, сколько потребуется?       Мирон видит, что Шокк почти не злится, он видит, что тот даже рад его возвращению. Ну еще бы, ведь именно у Мирона находятся бриллианты. Точнее, теперь они конвертированы в приятные зеленоватые бумажки.       На самом деле, изначально план сводился к тому, что Мирон привезет контейнер с бриллиантами прямо на склад, а уж потом только они сбудут камни и получат за них деньги. Но внезапное появление полиции, вызванной, очевидно, одним из посетителей, либо работников, навело Мирона на мысль, что раз уж им с Ваней удалось свалить, то продавать бриллианты нужно сейчас, пока они еще были в городе, потому что потом возвращаться будет слишком опасно. В итоге все получилось, и спортивная сумка Рибок была до отказа набита пачками денег. Свои деньги Мирон успел оставил в сейфе в номере отеля, где намеревался перекантоваться до своего завтрашнего рейса. — А ты предсказуемо думал, что я свалю с камнями? — Мирон усмехается и ставит сумку на пустой перевернутый ящик. — Это ваше добро, ребятки. Забирайте, делите.       Денис, Слава и Гена подходят к нему, Карелин осторожно тянет молнию на сумке. — Ого! Вот это я понимаю, — он достает одну пачку «зеленых» и целует ее. — Эта зелень лучше травы и подорожника лечит раны. — Да ты нихуя толком и не ранен, — хмыкает Шокк. — Мирончик, почему ты не предупредил об изменении плана? Мы ведь могли свалить. — Дим, у меня не было времени предупреждать. И телефон я потерял, а Ванин разрядился, — Мирон устало вздыхает, глядя Шоку в глаза будто бы снизу вверх, хотя тот его ниже. — В общем, я советую вам валить из города не далее, как завтра. Надеюсь, все вы уже купили билеты. — А ты? — вырывается у Дениса, а потом он подходит к Мирону и крепко обнимает его, прижимая к своей груди. — Я знал… что ты не кинешь. — Что я не кину снова? — Мирон невесело усмехается, хлопает Дениса ладонью по спине. — Ну-ну, давайте без сентиментальщины. Я вернул вам долг, надеюсь, вы сами сможете поделить его на четыре равные части без калькулятора. А теперь мне нужно идти. — Ты вот так возьмешь и уйдешь? — Шокк тоже подходит, смотрит испытующе, в его темных глаза плещется недоверие вперемешку с каким-то щемяще-жалобным выражением, и Мирон поспешно отворачивается. — А где Ваня? — На улице. Курит. Ну, я пошел…       Мирон не дожидается ответов или какой-то реакции, просто разворачивается и идет к выходу со склада, молясь про себя, чтобы Шокк не устраивал сцен, не окликал его и не просил остаться, обещая все простить (Дима так может, о да), но он молчит, наверное, даже с места не двигается, просто смотрит Федорову в спину… этим своим взглядом брошенной псины. Зато Рикки его окликает. — Мирон… — он подбегает к Федорову, а потом просто жмет ему руку. — Спасибо тебе… За все. Может, еще свидимся в Городе. — Все может быть, Гена. Удачи тебе. — Мирон?       Это уже Денис его зовет. Мирон застывает на пороге, а потом медленно оборачивается, усилием воли заставляя себя не смотреть на Диму — ни к чему это сейчас. С ним прощаться тяжелее всего, как всегда. — Что? — Ты говорил о четырех главный правилах криминального замеса, но назвал только три. А какое четвертое?       Голос Дениса немного дрожит, или просто Мирону так кажется. Он смотрит на него, чувствуя огромное сожаление за все, что сделал с ним когда-то. Не то, что бы он раскаивался, но он все исправил, как мог. Можно сказать, в некотором роде перевел стрелки назад, теперь каждый из них может представить, что никогда не был знаком Мироном. С деньгами открыт, если не весь мир, то хотя бы путь, чтобы построить свой собственный лунопарк. — А четвертое правило: знай, когда выйти из игры.       Больше Мирон не оборачивается. За его спиной с тихим скрипом притворяется дверь склада. Федоров встречается взглядом со стоящим возле машины Евстигнеевым. Тот все еще курит, колечки дыма растворяются в воздухе. Он смотрит на Мирона так, будто все еще ждет извинений, или того, что Федоров передумает уезжать один. Но у Вани в багажнике кейс с крупной суммой денег, а впереди вполне сносное будущее фотографа, а, может быть, кого-то другого… и с кем-то другим, не с Мироном. Он знает, что Ваня еще скажет ему спасибо за то, что Мирон не стал тянуть его за собой хотя бы в этот раз.       Федоров поднимает руку в прощальном жесте, а потом садится за руль серого авто. Когда Мирон отъезжает, то некоторое время смотрит в боковое зеркало, в котором отражается красный форд и высокая фигура Вани рядом с ним. Евстигнеев зажимает губами неизменную сигу и подносит к ней огонек зажигалки, провожая взглядом машину Мирона. — Удачи тебе, Ваня, — говорит Мирон в тишину салона, и прибавляет скорость, желая поскорее отсюда уехать.