Он сказал: "Я устал" и его не вернуть. Ты считаешь до 100, ты мечтаешь уснуть. Ты считаешь до 100, 100 случайных имен, А тебе надо спать и не думать о нем. © Тату «Досчитай до ста»
***
«Оставьте меня в покое. Я устал!» Эта фраза крутится в Ванином мозгу на сотом повторе и уже просто сводит с ума. Стоит ему только закрыть глаза, попытаться уснуть, как тут же всплывает образ Мирона, его сухие губы, измазанные мокрой землей руки, неподвижная грудная клетка, черные цифры, въевшиеся в медленно холодеющую шею. Он сказал «я устал», и его не вернуть. Случилось то, зачем они все втроем проделали этот длинный путь за океан, случилось то, чего они жаждали — справедливая месть. Да, никто из них не собирался убивать Окси, но все они думали об этом раньше, захлебываясь злостью и обидой после его очередного кидалова. Но сейчас Ваня не чувствует ни радости, ни удовлетворения, ни хотя бы спокойствия от того, что все, наконец, закончилось. Ваня просто считает до ста, чтобы уснуть, как получалось в детстве: сто овечек, сто террористов КС ГО, сто бутылок «джим бим», сто пачек польских презервативов, сто сигарет с вишневым вкусом… сто Миронов Федоровых, роющий себе могилу. Ничего не помогает Ване упасть в спасительный сон, мозг снова и снова возвращается к событиям сегодняшнего вечера, а до рассвета остается еще целых пять часов. Ваня закидывает руки за голову и увлеченно разглядывает потолок — так ему хотя бы не видится образ Мирона. Но мысли никуда не деваются, и Ваня думает, вспоминает, как все начиналось, чем все закончилось. Их первая встреча в Городе: Мирон еще никому неизвестный, самый обычный житель, опасающийся за свою жизнь, как и многие, скрывающий безрадостное прошлое, а Ваня — просто влюбленный в него парень, влюбленный с той самой минуты, когда Мирон попросил у него сигу, тогда они еще даже не знали имен друг друга. Они почти сразу стали проводить много времени вместе. Если записать все их диалоги на старые аудио-кассеты, а потом вытащить всю пленку из них, то ее можно растянуть, наверное, на половину дорог Города. Их каждая новая встреча: Мирон что-то рассказывает, улыбается или хмурится, или жестикулирует, курит или пьет пиво, или… ест сельдерей, будто в память о ком-то (о да, теперь Ваня знает, о ком), а Ваня слушает его — готов делать это вечно — и бесконечно курит одну за одной. Они живут вместе, в Ваниной небольшой квартире на самой окраине Города: Мирон увлеченно рассказывает про какого-то Заратустру, а Ваня… Ване поебать на второго, но нет — на первого, поэтому он слушает, и ему даже интересно, но больше всего ему нравится смотреть Мирону в глаза — радужка цвета предштормового моря, очень красиво. Мирон разбивает чашку, разбивая попутно и их, как казалось Ване, надежные отношения. Мирон уходит, а Ваня остается один, сгребая разбитые осколки и выкидывая их в мусорку — он понимает, что склеить ничего нельзя. За окнами их (теперь уже только его) квартиры рассвет открывает бесподобный пейзаж на городские ебеня, и Ваня впервые не видит своего будущего. Без Мирона не видит. Они встречаются снова, спустя столько времени: Мирон стал другим, а Ваня — все тот же наивный влюбленный фотограф, хоть и выглядит мрачным бруталом в татухах. А у Мирона исколотые руки и следы затушенных сигарет на бледной коже, нос в белом порошке и какие-то серьезные проблемы, с решением которых помочь может только Ваня. И он решает их — Охра решает — труп проблемы Мирона сидит в своем кабинете с аккуратной дыркой в голове, а у Вани такая же дыра, но только в груди и невидимая. Мирон снова его наебал, как тогда, как и всегда, как и всех. Но глаза цвета моря как будто навсегда отпечатались в памяти, этот образ не стереть (и даже не пробухать, как он потом выяснил). Ваня прокручивает в голове еще ряд кадров, связанных с Мироном, и этот, последний, где тот судорожно сжимает черенок лопаты, а потом говорит «я устал». Он просто не успел закончить фразу — «устал от вас» или перефразировать ее на «как вы меня заебали». Это значит, что никто из них троих Мирону не был нужен. Ни сейчас, ни раньше. Ваня снова закрывает глаза, ему нужно спать и не думать о нем. Хотя бы пару часов. 1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11…***
Денис долго сидит на застеленной кровати в темноте и смотрит в стенку напротив. Когда они вернулись в гостиницу, то сняли еще два дополнительных номера, потому что каждому хотелось побыть в одиночестве. Денису не хотелось ничего, кроме… Он падает спиной на подушки, машинально расстегивает джинсы и проводит ладонью по члену, надавливает на головку и закусывает губу, прикрывая веки. Он водит рукой по вставшей плоти размеренными движениями, представляя, как не менее размеренно имеет рандомную блондинку из раздела «немецкое порно». Он тянет ее за волосы, заставляя откинуть голову, она стонет и… светлые длинные локоны тают в руке, выскальзывают, превращаясь в короткий белый ежик, а на чужой шее проступают четыре знакомые цифры. — Блядь, — вслух матерится Денис и вытаскивает руку из штанов, раздраженно вытирая ее об одеяло. Мирон, со стриженными под 0,5 выкрашенными в белый цвет волосами, очень похож на Эминема, а еще на него совершенно нереально подрочить. Потому что он мертв, а Денис не некроонанист. Он закрывает глаза снова. Он снова материализует в воображении образ самой сексуальной сучки из порно-ролика, снова кладет руку на член, облизывает губы и слушает свое участившееся дыхание. У него получается. ...12, 13, 14, 15, 16… Он размазывает смазку и считает поступательные движения. Он считает, потому что это помогает удерживать перед глазами нужную картинку, не отвлекаясь на левые мысли. Тяжелые мысли, причина которых теперь закопана в самом прямом смысле этого слова. ...17, 18, 19, 20…***
Дима Шокк, Дима YA, Дима Number One во всем. Он может рисовать, писать прозу, записывать треки, набивать татуировки, быть профессиональным ликвидатором, а также качественно ебать Мирона. Ах, нет, Мирона — уже нет. Дима закрывается в номере, включает «Волапюк», открывает бутылку дорогого шампанского и достает из холодильника припасенный сельдерей. Он откидывается в кресле — в одной руке бокал с шипящими пузырьками жидкостью, в другой руке зеленый стебель, а в голове — слова. Мирон читает у него в черепной коробке свой грустный текст. — Мне не передать, что в моей черепной коробке телепередач, — бормочет Дима. В ней Оксимирон, и это, на самом деле, пиздец, особенно, если его больше нет в живых. Дима делал так много раз раньше — слушал голос Мирона в колонках и в голове. Он делал так, когда был один, когда, казалось, нет шанса вернуть Мирона, но никогда не думал, что строчка «приходи ко мне на годовщину нашей смерти» станет настолько актуальной. Ведь Дима закопал сегодня ночью не только Мирона, но и себя. Но на годовщину он еще сможет прийти, в отличие от Мирона. Трек давно закончился, а Дима все не открывает глаза. Он слушает, как тикают часы в жаркой ночной тишине, слушает и машинально считает секунды. До рассвета еще так долго.***
...31, 32, 33, 34, 35, 36… Ваня открывает глаза, окончательно смиряясь с невозможностью заснуть. Он разглядывает потолок — как там было у Ницше? Если долго смотреть в потолок, то потолок начинает смотреть в тебя — кажется, так. Мирон часто цитировал Ницше и не только его, а Ване было пофигу на всех философов мира вместе взятых, но только не на Федорова, поэтому он слушал его всегда с интересом, но запомнил только эту цитату, да и то не был уверен, что запомнил правильно. Однажды Мирон сказал, что построит Империю с нуля. — Я начинал много ниже нуля, но то, что происходит сейчас — моя точка отсчета. Я построю свою Империю, — вот так он сказал, запивая овсяную печеньку горячим чаем. Ваня не придал этой многозначительной фразе должного значения и, вообще, понял ее смысл только спустя длительное время. Он, как истинная женушка, убрал все лишнее, выкопал истинный смысл, самую суть. То есть, получается, Мирон хотел сказать, что их с Ваней отношения — это всего лишь ноль. Зеро, ничто, на ноль даже делить нельзя, не говоря уже о том, чтобы обозвать это отношениями. И в итоге, выходит, что Ваня — это положительное число помноженное на «ноль» их ничего не значащих отношений, и значит равное нулю. Для Мирона. Впрочем, Ваня никогда математиком или аналитиком не был, но одно он понял точно — Мирону насрать на них всех: на Шокка, Гей-лорда, на Ваню… особенно на Ваню. Хотя, наверное, на Гей-лорда — все-таки больше. Было насрать. А теперь Мирона больше нет, и Ваня чувствует, что сейчас он уже не ноль, а уходит куда-то в минус по Цельсию, будто тонет подо льдом. Уж лучше бы он и дальше был Мироновой точкой отсчета, чем сейчас не мог сомкнуть глаз из-за пучеглазого еврейского лика смерти, не желающего уходить из воспаленного криповыми похоронами воображения. Ваня считает, что эта жизнь — одно сплошное убийственное разочарование. Дота2 R.I.P., мечты о светлом будущем R.I.P., Мирон тоже R.I.P. Осталось только единственно вечное, а именно — гифки с котятами. Ваня рывком садится на кровати, открывает крышку макбука. Вай-фая здесь нет (кто бы сомневался), и поэтому, специально для таких непредвиденных случаев, как отсутствие Интернета, Ваня имеет на диске Д свою собственную миллионную коллекцию кото-гифок и папку «мой БДСМ» на самый крайний случай. Яблоко на черной крышке светится в темноте, Ванины глаза светятся точно так же, на лице расплывается улыбка, на экране мелькают изображения котяток — их здесь хватит, чтобы досчитать до ста минимум десять тысяч раз.***
Денис испытывает боль, настоящую боль. А все потому, что он уже ощутимо натер свою ладонь, но кончить так и не получалось, ровно, как и выкинуть из головы образ мертвого Мирона. Денис даже прибегнул к одной из крайних мер — открыл наиболее привлекательную страницу в порножурнале, который был спрятан под матрасом. Наверное, это Шокк его спрятал. Василенко даже удивился, когда узрел на глянцевой обложке сексапильных барышень, а не накачанных мальчиков — он бы никогда не подумал, что Дима Бамберг может интересоваться не только Мироном Федоровым, но и девушками. Впрочем, Денису было наплевать на ориентацию своего друга. Он просто открыл шестую страницу, одной рукой зафиксировав раскрытый журнал с изображением модели, максимально не похожей на Мирона, а другой рукой принялся ожесточенно онанировать, не обращая внимания на стертую кожу. Он должен выкинуть Мирона из головы, хоть и странный способ для этого выбрал. Он снова считает до ста, но не доходит и до шестидесяти движений скользкой ладони по члену. Он шипит от боли и снова матерится отшвыривая подальше бесполезный журнал. Денис лежит, в раздраженном бессилии раскинувшись на кровати и глядя куда-то сквозь стенку — гребанный Мирон даже акт онанизма способен тебе испортить, и никакие журнальчики «18 +» не помогут. Ничего уже не поможет. Денис устало закрывает глаза, даже не пытаясь прекратить представлять лицо Мирона, которое отпечаталось в памяти прежде, чем они заколотили крышку его гроба. Денис просто поплотнее смыкает веки и начинает новый счет, ведь надежда умирает последний. Может быть, если он досчитает до ста в сотый раз, то, наконец, просто вырубится, хотя теперь этому мешает не только Мирон, но и жесткий стояк. — Пятьдесят три, пятьдесят четыре, пятьдесят пять.***
Сельдерей очень быстро заканчивается, шампанское — и того быстрее. «Волапюк» быстро надоедает, сидение в кресле в тишине — еще быстрее. — Вот и я вкинул свою лопату в могилку хопа, — потерянно говорит Шокк в тишину номера. — Я закопал хип-хоп в твоем лице... Прости меня, Мирончик… Прости, брат… Покойся с миром. Дима глядит на свои очень элитные ролексы, смотрит на плотно закрытую дверь номера, и решает сделать то, что делает всегда в непонятных и печальных ситуациях — кунилингус. Но, чтобы сделать куни, ему нужно сначала найти объект для этой непростой для дилетантов, но легкой для Шокка манипуляции, поэтому он вызывает шлюху, благо, сохранил визитку, которую ему всучил администратор за стойкой внизу. Девушка себя ждать не заставляет — уже через пять минут Диме становится значительно лучше. По крайней мере, думать о Мироне и его прекрасном носе намного тяжелее, когда ты что-то кому-то лижешь, особенно, если это что-то не член и воспевается самим Биг Рашн Боссом. Вскоре залупоглазый содомит, как часто ласково называл его Дима (а теперь придется прибавлять к этому устойчивому выражению качественное прилагательное «мертвый»), отошел на второй план, а действия, производимые со стонущей в голос блондинкой, перешли в другую плоскость. Шокку всегда нравился именно догги-стайл — недаром он пес. А Мирон был его сучкой. Так, стоп, причем здесь Мирон? Шокк мотает головой из стороны в сторону, как оттряхивающаяся от воды собака, пытаясь выкинуть из мыслей навязчивый образ Мирона с лопатой наперевес, и сжимает грудь ужасно сексуальной блондинки, продолжая резко входить в нее сзади. ...66, 67, 68, 69 фрикций. Да, Дима их считает, чтобы сосредоточиться на процессе и полностью выкидывает из головы Мирона Федорова. Он отлично знает, что этот способ по выкидыванию Мирона работает только краткосрочно, но лучше так, чем никак. ... 88, 89, 90, 91…***
...90, 91, 92, 93, 94, 95… Девяносто шестой бесполезный удар по внутренней стороне крышки гроба и ноющая боль в костяшках пальцев останавливают попытки. Мирон помнит, как когда-то давно, когда они первый раз встретились с Шокком в каком-то баре, тот много чего рассказал (пока заглатывал — нет, не член — один стебель сельдерея за другим без остановки) в том числе, о шаолиньских практиках. — Дерево должно бояться твоей руки, а не наоборот, — сказал тогда Шокк. — Ты готов примириться с поражением, даже не начав боя. Мирон тогда совершенно не понял, о чем речь, и, вообще, эта фраза смутно напоминала цитату из какого-то мейнстримного фильма, но сейчас, когда он очнулся в полной темени в деревянном ящике и, судя по всему, в закопанной могиле, он вспомнил, откуда эта фраза. — Вот же пидоры безголовые, — бормочет Мирон, понимая, что эти уебки просто-напросто похоронили его. — Шокк, блядь, лошок! Мирон в сердцах бьет кулаком по крышке, но какого-либо эффекта снова не добивается. И вот он наносит девяносто седьмой, девяносто восьмой и девяносто девятый дополнительные удары, и, наконец, признает, что Ума Турман из него так себе. Он с ненавистью сжимает кулак и проклинает людей, которые изнутри обивают гробы атласом. — Ебанный Шокк. Ненавижу, — стонет Мирон, все еще отказываясь верить, что попал в какую-то совсем ебанутую версию рассказа Эдгара По. А он ведь знал, что эти три долбоеба еще доставят ему неприятности, но такого зашквара в виде потенциальной номинации на премию Дарвина он от них, конечно, не ожидал. Мирон складывает на груди руки, как покойник, с дикой тоской понимая, что при отсутствии телефона не может даже поныть или написать что-то умное в своем твиттере. Остается только ждать, когда в гробу к хуям закончится воздух. Мирон в который раз на горьком опыте убедился, как тяжела порой жизнь человека, который что-то переворачивает и строит с нуля, особенно, когда тебя преследуют неконтролируемые и особо опасные в своем идиотизме твои бывшие парни. Джи-шоки показывают время — час ночи. До рассвета ему точно не дожить. — Сдохните, пидоры, славься, Алистер, — шепчет Мирон, обреченно закрывая глаза.