Неважно, как ты поёшь, и неважно, что пьешь, Неважно с кем ты теперь и тем более где. Неважно, кто ты сейчас, кем ты стал через час; Куда важней без потерь пережить этот день. © Черный обелиск «День прошел, а ты все жив»
— Ты подсыпал нам в бухло наркотик? — Мирон таращил свои глаза на Славу, а потом покрутил пальцем у виска в характерном жесте. — И что это был за наркотик, позволь поинтересоваться?! Слава опустил взгляд, выглядя при этом все равно не слишком виновато, и пробормотал название предполагаемого вещества, которое ему впарил грайм-МС Рэдо. — Что? Я не ослышался, ты сказал «руфилин»? — Мирон аж задохнулся от возмущения и судорожно глотнул остывшего кофе из бумажного стакана с логотипом забегаловки, где они сидели. — Блядь, да ты хоть понимаешь, что наделал? Мирон, Слава и Гена сидели в придорожном таиландском кафе, если точнее, то в городе Бангкок, и уже к истечению десятого часа пребывания здесь понимали, что имеют большие проблемы или, скорее, большие проблемы имеют их.***
Неприятности начались прямо в салоне самолета, летящего рейсом Лас-Вегас — Бангкок, когда Мирон продрал глаза и понял, что что-то идет не так. Он ни черта не помнил, не понимал, где он и что, но, повернув голову влево, увидел замершего и бледного, как труп, Рикки Ф, сидящего на соседнем сидении. Что Рикки все-таки жив, Мирон понял по тому, что его губы чуть шевелились и до слуха Мирона доносились слова вроде: «Отче наш, прости нам долги наши, как и мы прощаем должникам нашим, и не введи нас в искушение, но избавь нас от лукавого.» — Не могу я тебе тот долг простить, и не проси. Если б всем прощал долги, то никогда бы не смог купить пледообразный пиджак от Гоши Рубчинского, — отрезал Мирон и сжал пухлое плечо Рикки, от чего тот дернулся, как от тока и резко открыл глаза. — Что за хуйня происходит? Где мы? — Мы над Тихим, мать его, океаном, — прошептал Рикки, стуча зубами и указывая пальцем в иллюминатор по правую сторону от миронова сидения. Мирон разжал стальную хватку на руке Рикки и посмотрел в круглое окошко, за которым клубилось белое воздушное море. — Облака, — проговорил Мирон охуевшим тоном, после отходняка до него все доходило с большим опозданием, поэтому он снова уставился в окно, пытаясь понять, кажется ему это все или нет. — Облака-а-а, белокрылые лошадк-и-и, облака, что ж вы мчитесь без оглядк-и-и, не смотрите вы пожалуйст-а-а на мен-я-я, — пропел Гнойный, сидящий в кресле у прохода. — С высока, — машинально поправил Мирон. — Че? — не понял Гнойный. — С высока не смотрите, че-че, — Мирон почесал бритую башку, и это помогло ускорить мыслительный процесс. — Что?! Мы в самолете что ли получается? — Мы в машине смерти, — сказал Рикки. — Мы в белокрылых лошадках, — сказал Гнойный. — Мы в жопе, блядь! — подытожил Мирон. Очень скоро совместными мозговыми усилиями удалось выяснить, что, пока они втроем находились в диком угаре — пили-то всего коктейль Гнойного, а вставило не по-детски — то успели купить билеты на рейс до Бангкока и даже сесть на него. В принципе, в этой новости не было ничего критического, так как Рикки и Слава все равно должны были лететь туда через пару дней, чтобы забрать кокаиновый груз. Мирон не любил, когда в его планах происходили даже незначительные отклонения, но сейчас просто попросил у стюардессы таблетку от головы и минералку, а потом откинулся на спинку сидения и прикрыл глаза, не обращая внимания на задушенный шепот Рикки о том, что «мы все разобьемся, вот увидите» и продолжающего распевать детские песенки Гнойного — до посадки еще оставалась пара часов, и хотелось немного поспать.***
Гена страдал сильной степенью аэрофобии, а также являлся приверженцем Гринписа, поэтому, по возможности, передвигался на велике — тем более, это способствовало похудению и обретению рельефа. Если на велосипеде было не добраться, Гена забивал на гринписовских дух и использовал автотранспорт, но почти всегда избегал авиа-перелетов. И вот сейчас Гена сидел в салоне огромадной железяки, несущейся на высоте десять тысяч метров над океаном, и пытался вспомнить своим атеистическим мозгом те молитвы, которые когда-то слышал от мамы, но на ум приходило только заезженное «Отче наш», и он повторял запомнившиеся отрывки из нее уже раз двадцатый, переставая понимать, что произносит, пока теплая сухая ладонь Славы не легла на его левую руку, безвольно подрагивающую на ручке пассажирского кресла. — Да будет воля Дональда Трампа на земле и на небе, биг-мак наш насущный и колу дай нам на сей день, — Гена запнулся, когда Слава легонько сжал его ладонь, и он перевел взгляд на участливое Славино лицо. — Что такое? — растерянно спросил Гена. Славе, который фобиями не страдал вообще — даже по отношению к паукам или к представителям-активам из ЛГБТ-сообщества — было очень жаль Гену, он казался таким беззащитным и напуганным, что очень хотелось его успокоить. — Слава, а ты веришь в Бога? Знаешь какие-нибудь молитвы? — поинтересовался Гена, и голос его был нервным. — Я вот только «Отче наш» знаю… Слава только вздохнул — похоже ярого атеиста Фарафонова не по-детски накрыло из-за незапланированного полета. — Гена, ну, какой Бог, какие молитвы? Я же коммунист, — Слава снова погладил пальцы Фарафонова, вцепившиеся в подлокотник. — Я могу только цитаты из «Капитала» зачитать вместо молитв… — Нет, не надо, — Гена отмахнулся и вгляделся в слишком голубые Славины глаза. — Вот, понимаешь, я тоже в Бога не верил, более того, я топтался на чувствах верующих, даже хотел пойти ловить покемонов в церкви, но потом узнал, что за это сажают… Я и сейчас в него не верю, — Гена показал взглядом на потолок самолета. — Бога нет, но… Что если мы упадем в океан? Вот так просто это все закончится, да? И даже никого нельзя попросить, чтоб мы не падали… — Гена, Гена, — Слава услышал нотки истерики в его голосе, поэтому приобнял за плечи, чувствуя, как тот мелко дрожит. — Даже, если Бог и был, он умер, а у меня есть средство получше всяких молитв, которое поможет… Поможет нам перенести этот полет. Слава уже понял, что Гена в таком состоянии, которое ему только на руку, с ним можно делать почти, что угодно, поэтому он порылся в кармане джинсов и извлек на свет две разноцветные таблетки и положил их на раскрытую ладонь, демонстрируя Фарафонову. — Два колеса: одно тебе, другое мне, — пропел Слава. — Какую выберешь: розовую или голубую? — А есть разница, Гнойфеус? — скептично спросил Гена и взял голубую, а потом закинул ее в рот, запивая остывшим кофе из высокого стакана. Слава отрицательно мотнул головой, мол, нет разницы, и проглотил розовую экстази, довольно жмурясь — теперь можно было приступить ко второй части терапии. — Пойдем, я избавлю тебя от твоей аэрофобии, Геночка, — Слава сжал его ладонь и потянул за собой в сторону туалета. Гена не сопротивлялся, потому что стоя было еще страшнее, и он только и думал о том, что сейчас начнется какая-нибудь нездоровая турбулентность. — Идем, идем, — Слава запихнул Гену в кабинку, зашел сам и закрыл дверь на защелку. — Ты когда-нибудь трахался на такой высоте? Гена лишь сильно вздрогнул от слов «на такой высоте» и отрицательно помотал головой, даже не осознавая смысла вопроса. — Это лучшее средство от любой фобии, — сказал Слава. А потом он прижал мягкое тело Гены к стенке и поцеловал его в губы, жарко и жадно — у Карелина давно не было полноценного секса. Он нагло забрался руками под Генину майку, гладя его повсюду и слушая придушенные всхлипы. — Слава, коммунистическая партия тебя дери, что ты делаешь?! Гена, наконец, пришел в себя, когда Карелин сжал его член через джинсы, и теперь он пытался вырваться из цепких рук, но пространство кабинки туалета не давало большого простора для действий. Но Слава его будто не слышал и не хотел видеть слабых попыток протеста. Он без труда развернул податливого, попавшего под действие колес, Гену к себе спиной и несдержанно кусал его в шею, оставляя следы от зубов на бледной коже. — Слава, я не хочу, — шептал Гена, глядя на свое несчастное, белое, как мел, лицо в зеркале напротив. — У меня есть Алфа. Я не хочу с тобой! Пусти! — Тебе понравится, Геночка, — Слава обнял его за шею одной рукой, а другой продолжил гладить по груди, попутно стягивая с него майку размера XXXL — Гена не любил маленькие размеры во всех смыслах. — Я с Алфавитом встречаюсь, ты что не слышишь?! — Гена уперся ладонями в зеркало, когда рука Карелина расстегнула его ширинку и пролезла в штаны, гладя и сжимая его член. — Я знаю, детка, знаю, что ты встречаешься с Букварем — все мы совершаем ошибки, — хрипло бормотал Карелин в чужое ухо, попутно кусая его и стягивая с задницы Фарафонова плотно сидящие джинсы. — Я тоже совершаю их, ты моя любимая ошибка, Гена… Гена не понимал, то ли это зашкаливающий страх, то ли действие таблетки, то ли чары долбанного Карелина, но уже через несколько минут он был не в силах вырываться, потому что тихо постанывал от дрочащей ему руки. Слава же выдавил на ладонь жидкое мыло, а потом ввел в Гену сразу два пальца, от чего тот зашипел и прогнулся в спине. — Что, Букварь тебя не трахал что ли? — прошептал Карелин, продолжая растягивать Генину задницу, добавляя третий палец, слушая все более учащающееся дыхание, как свое, так и Генино. — Не твое дело, —огрызнулся Гена, задыхаясь от странно-дискомфортного ощущения, голова шла кругом. Карелин в принципе был согласен, что дело не его, он хотел только одно — выебать Гену как можно скорее, терпеть уже не было сил. Поэтому он извлек пальцы из его задницы, рваным движением приспустил свои джинсы вместе с трусами, и тут же начал входить в Гену, охуевая от его узости, стискивая зубы и еле сдерживая стон. Из-за экстази Гене было даже не больно, наоборот, с каждым новым толчком члена, он все больше хотел, чтобы Карелин продолжал. Гена сам сжал свой вставший член, а потом размеренно начал водить рукой по стволу, уже не сдерживая стонов, не думая о том, что пассажиры или бортперсонал их запалит. — Сильнее, Слава, — прошептал Гена, но Карелин отлично расслышал. Он вообще смотрел на Генино покрасневшее лицо, отражающееся в зеркале, и отмечал, что оно перестало иметь то обычно скорбное выражение, и это радовало. А еще Карелина невыносимо заводило то, что Гена хочет и даже сам просит, поэтому он перестал сдерживаться, начав жестко его трахать, думая, что при посадке аплодировать будут не завершению полета, а им двоим. Но тут самолет начало трясти, да так сильно, что Гена и Слава едва не полетели на пол. Гена ухватился за умывальник, пытаясь удержаться на ногах, а Карелин подумал, что если они все-таки падают в океан, то лучше напоследок кончить, поэтому он, как ни в чем не бывало, развернул Гену к себе лицом, отмечая, что тот, видимо, излечился не только от аэрофобии, но вообще все чувство страха потерял. — Полезно быть атеистом, да? — проговорил Слава. — Мы трахаемся, пока остальные лохи читают молитвы. Он поцеловал Гену, а потом помог ему усесться на раковину, вознося хвалы прочным деталям американских самолетов (если сам самолет распадется на куски в воздухе, то хотя бы умывальник выдержит), и снова вошел в уже растянутую задницу Фарафонова. И пока они заканчивали, кабину все время трясло, но Гене было уже все равно, он хотел кончить, и Карелин ему в этом помог, несколько раз жестко проводя по его члену ладонью. И они кончили почти вместе: Слава — в Гену, вспоминая панч про Рикки-«милки-вей», а Гена заляпал спермой его ладонь и свой живот. И, когда они немного отдышались, и вспомнили, что, наверное, произошла авария, тряска прекратилась. — Ты как? — поинтересовался Слава, отмывая руки от спермы, пока Гена натягивал на себя джинсы и майку. Он лишь пожал плечами, потому что паника исчезла, несмотря на то, что еще пять минут назад их трясло так, что других мыслей, кроме, как о падении, возникнуть не могло. — Твои методы работают, — хмыкнул Гена, а потом вышел из туалета, как ни в чем не бывало, прикрывая за собой дверь. — Это еще не все методы, которые сработают на тебе. Слава ухмыльнулся ему вслед, медленно вытирая руки о бумажное полотенце.***
Оказалось, что, пока Гена и Слава торчали в туалете, на борту и правда произошла авария, но пилотам удалось устранить неполадку, именно поэтому они сейчас должны приземлиться в Бангкоке, а не плывут ко дну Тихого океана. Но Мирон об этом даже не узнал, потому что проспал все время, а когда проснулся пассажиры уже аплодировали. — Блядь, ну и что за мода такая, хлопать все время, как в детском саду? — сонно пробормотал Мирон, нехотя открывая глаза. — Мы вообще-то чуть не упали, — проинформировал его Гена, который ощущал прекрасное чувство фиолетовости ко всему, в том числе к минувшей опасности. — Вот ты верующий? — Я язычник, — мрачно проговорил Мирон и отвернулся к иллюминатору, давая понять, что на разговоры не настроен — слишком болела голова.***
Иногда у Славы чесался язык. Иногда он его просто чесал, а иногда делал это вслух, потому что любил шутить, и, надо отметить, у него это прекрасно получалось. Но он каждый раз забывал, что на этом голубом шаре полно людей, которые и примитивные анекдоты с трудом понимают, не говоря уже о панчлайнах. Поэтому, не успев толком обжиться в Бангкоке, буквально почти сразу после того, как они втроем сошли с самолета, и отправились в какую-то гостиницу, к отклонению от плана прибавилась и еще одна проблема. На заправке, куда по дороге заехал таксист, у которого внезапно закончился бензин, Слава вступил в дискуссию с администратором. Он высказался, что таиландцы какие-то очень медлительные, и даже тупо до гостиницы они уже едут целых два часа из-за пробок, а теперь еще и пустого бензобака. — Эй, козел, ты не толерантен! — сказал узкоглазый администратор заправки. — Толерантность — мой железный навык, — ухмыльнулся ему Карелин. — Ебу таек, лаосок, китаянок, хоуми, мне поебать, какого цвета твоя мама… — Эй, длинный, кого ты там ебешь, я не понял? — из крутой тачки, похожей на гелик (Карелин в этом не разбирался) высунулся мафиозообразный мужик и уставился на него. — Повтори, шайтан! Подошедший сзади Мирон, который ходил отлить, взволнованно уставился на Славу. — Ты че ему сказал? — Да ничего я не говорил! — Ты сказал, что ебешь таек! — парировал мужик из крутой тачки. — Ты оскорбляешь девушек Таиланда! Извиняйся, мразь! Карелин скептично закатил глаза, а Мирон пнул его локтем, прошипев на ухо: «Извинись, еще проблем нам не хватало». — Извините меня, дядя, за оскорбление тайских девушек, — проговорил Карелин, едва удерживаясь от фейспалма. — И, заодно, китайцев и лаосцев, проживающих в вашей чудесной стране — ну, мало ли, они там у вас в машине сидят, окна-то тонированные. А, вообще, призываю к мирному разрешению конфликта, но тайских девушек я правда ебал — они охуенные. — Ах ты нахальный расист! — тонированное стекло отъехало вниз, и из него показалось дуло автомата. — Мать твою, Карелин, бежим! — заорал Мирон и рванул в сторону заправленного такси. Карелин побежал за ним и парочка пуль застряло в стенке возле его головы. Они чудом успели заскочить в салон автомобиля, заблокировать двери, и Мирону пришлось приставить дуло пистолета к затылку водилы, чтобы тот очнулся и рванул с места. — Быстрее гони, сука, — мотивировал его Федоров, надавливая стволом на шею. — Мы должны оторваться. — Что случилось? — Гена съехал за сидение — хоть страха и не было, но получить пару пуль в голову ему не хотелось. — Да друг твой не может заткнуться вовремя и самостоятельно, — пробормотал Мирон, оглядываясь назад, подмечая, что вроде бы хвоста за ними нет. — Если ты намекаешь на минет, то я готов тебе снова отсосать хоть сейчас, — засмеялся Карелин и облизнулся. Водила покосился на него с большим подозрением, Гена нахмурился, а Мирон покрутил дулом пистолета у виска и сказал, что Карелин ебанутый в самом плохом смысле этого слова.***
И теперь они сидели в придорожной забегаловке и обсуждали дальнейший план действий. — Ты подсыпал нам руфилин, ты настроил против нас тайскую мафию, ты выпил мой латте, — Мирон отобрал у Славы стаканчик. — Пей свой эспрессо и не зарься на чужое. Теперь придется скрываться от тайских головорезов эти два дня, что мы здесь будем. — Ну я же не знал, что экспрессо такая гадость, — обиженно протянул Слава, игнорируя всю остальную речь Мирона. — Это извилины твои теперь "экс"... Да ты вообще ничего не знал, как из тайги приехал, амурский тигр, блядь, — злобно проговорил Мирон, заказывая еще кофе. Рикки меланхолично дожевывал бургер, не желая участвовать в перепалке, его голову занимали другие противоречивые вещи, например, что теперь между ним и Славой, как он относится к Мирону, и как пережить измену Алфавиту, который ждет его дома, ни о чем не подозревая? — Похуй, я даже из эспрессо могу сделать конфетку… С этими словами Карелин достал из чемодана вискарик, приобретенный по прилету в Бангкокском дьюти-фри, и долил его в стакан с кофе, а потом выпил почти залпом. — Ну вот, так гораздо лучше, — он подмигнул Гене и проигнорировал осуждающий взгляд Федорова. — Ладно, заляжем пока в неприметной гостинице, а там разберемся, — подытожил Мирон, понимая, что лидер, как всегда, только он, и только он может принять наиболее адекватное решение здесь.