Убить Мира

Даже не знаю, что в моём «Спрайте». ©

      Это безумие — идти в номер к Окси, с Окси, потому что Окси предложил. Это безумие или последняя стадия долбоебизма. Эта мысль посещает меня, когда я смотрю на узкую спину Мирона, идущего впереди нас. Я переглядываюсь с Ваней и Денисом, понимая, что они думают примерно также, но это не мешает нам троим следовать за Федоровым, словно табору маленьких утят. Но принять предложение зайти в номер — это вовсе не значит снова играть по правилам этого жидовского Мориарти, так ведь? Я пытаюсь что-то нащупать у себя в душе, что-то наподобие ненависти, которую вроде как брал с собой, отправляясь в Лас-Вегас, но внутри только странное щемящее чувство и волнение, да еще и пошлые мысли лезут в голову. Может, этот город просто не предназначен для мести и вскрытия застарелых ран? — У меня есть плитка гашиша, как знал, что будут гости, — говорит Мирон с видом а-ля, да, я у мамы наркоторговец, вставляя магнитную карточку в проем и открывая дверь.       Ну да, этот город предназначен для секса, наркотиков, алкоголя, попыток обыграть казино и прочего веселья. Курение гашиша с Аксемироном — почему бы и да? Я снова переглядываюсь с Денисом, а потом с Ваней и читаю в их глазах тот же самый ответ — «да». Да — почему бы не отложить разборки до завтра? Да — ничего же не случится, если посвятить эту ночь не тому, зачем приехали? Да — Оксимирон, конечно, та еще сучка, но очень хочется сначала просто поговорить.       Мирон пропускает нас вперед себя, и я тут же напрягаюсь, видя высоченного парня с банкой пива в руке, стоящего на фоне панорамного окна. Не только потому что этот дылда как-то упорото на нас таращится, но и потому что я не ожидал такого поворота. Наверное, было странным считать, что Мирон находится здесь один, но я почему-то так подумал. — Это Слава, — Мирон улыбается, будто ничего особенного не происходит, хотя представленный нам Слава хуеет так же, как и мы. — Слава, это Джоннибой, Рудбой и Шокк.       Мне на ум приходит аналогия про трех поросят, и я даже фыркаю в кулак. Мы, три здоровых мужика, ведемся на Мирона, как какие-то малолетние фанатки со спермотоксикозом на рок-звезду. А еще мне не нравится этот Слава, не нравится, как он развязно и нагловато себя ведет, не нравится, как он смотрит на Мирона, как будто имеет на него какие-то планы. — Можно просто Гнойный, — лыбится Слава. — Привет, Гнойный, — говорит Ваня, который уже однажды видел этого типа и даже снимал его на фотик для Мирона, после чего располагается на диване, будто у себя дома. И мне бы сейчас его похуизм, честно.       Я чувствую себя не в своей тарелке, скопление альфа-самцов на один квадратный метр превышает норму. Я ловлю себя на мысли, что хотел бы остаться с Мироном один на один. Этот Мирон совсем другой, совсем не такой, каким был шесть лет или год назад, но по его напряженным плечам отлично видно, что ему тоже есть что сказать. Еще бы.       Дверь номера снова открывается и все синхронно поворачивают головы в ту сторону. Заходит полноватый парень, впрочем одежда удачно скрывает его полноту, и я знаю его — кажется, Рикки, знакомые все лица. Он мнется возле порога, сжимая в руках коробку с пирожными, едва не роняя ее на пол. — А это Рикки Ф, кто не знает, — комментирует Мирон, мельком глянув в сторону вошедшего, после чего извлекает из бара бутылки с алкоголем. — Предлагаю выпить все-таки для начала.       Никто не против. Хотя каждый (кроме Гнойного) чувствует себя так, будто попал на левую вписку, с которой хочется уйти. Слава-то вообще ощущает себя 25/8, потому как, судя по его виду и моей интуиции, он буквально живет на подобных попойках. Мои мысли подтверждаются тем, что именно он и нарушает молчание: — Да ладно вам, что вы замерли, как Ленин в мавзолее, — говорит Слава, и Рикки почему-то морщится от этих слов, будто от зубной боли. — У меня вот тут сироп от кашля завалялся как раз, — он роется в своей сумке, в поисках кодеиносодержащего препарата. — Так, стоп, никакой наркоты, — Мирон выставляет ладонь, будто мужик с советского плаката «за трезвость», будто сам до этого не восхвалял гашиш. — Только чистый алкоголь.       Конечно же чистым алкоголем не обходится, сюда примешиваются и кокаиновые дорожки и трава, поэтому уже к середине ночи все находятся в достаточно веселом состоянии. Я же все это время слежу за Мироном, ожидая от него какого-нибудь подвоха и пытаясь улучить момент, когда смогу его выцепить из общего веселья. Мне удается это сделать, когда он зачем-то плетется в ванную комнату. Я иду за ним и аккуратно прикрываю за собой дверь, почти бесшумно, так что Мирон замечает мое присутствие только когда смотрит в зеркало над рукомойником. — Дима… — он растерян, видимо, я последний, с кем из нас троих он хотел бы оказаться в замкнутом помещении. — Я же понимаю, что этот спектакль ничего не значит, — говорю я, делая шаг по направлению к Мирону, готовый встретить какие-нибудь неожиданности в виде заточки или пистолета. — И ты понимаешь, зачем мы сюда приехали.       Мирон понимает, он осторожно склоняет голову, мол, да, я в курсе, о чем ты, бро, и делает незаметный шаг назад, будто пытаясь скрыться или исчезнуть. Меня забавляет то, что он меня боится, не смотря на то, какой беспредел творил сам и не раз. — Дима, я уже не тот человек, которого ты знал. Нам всем свойственно меняться со временем. Я хотел оградить вас от своего пагубного влияния и всего-то, но вы снова меня нашли. Сами! Ну вот и какого хуя, спрашивается? — А Дениса ты тоже хотел оградить, всадив нож ему в печень? — я хватаю Мирона и притягиваю его к себе за шею, глядя прямо в эти ненавистные глаза на выкате, но дыхание у самого предательски спирает. — Отвечай, Мирончик. — Дима, он сам напросился, — он устало прикрывает глаза, будто мы ведем этот бессмысленный диалог уже вечность, и его это порядком подзаебало. — Я клянусь, что не собирался ничего делать с ним. Я хотел, чтобы он ушел. Потому что из-за меня вы все страдаете в итоге. Ну и что ты сделаешь? Убьешь меня? — он усмехается почти иронично. — Я еще не решил, — отвечаю я.       Алкоголь нагревает кровь, бьет по мозгам, наверное, поэтому я совершаю глупые поступки. Сегодня просто ночь глупых поступков. Поэтому я притягиваю Мирона ближе, продолжая давить ему на затылок, и целую неистово и жадно, почти вгрызаясь в его губы. Он, на удивление, не вырывается, а даже наоборот, прижимается и льнет ко мне всем своим костлявым телом, запускает руку мне под майку, от чего я едва не стону сквозь поцелуй, потому что хочу Мирона, хочу больше, чем убить его, и от желания по телу пробегают волнами мурашек нервные импульсы, поэтому убийство подождет, а сейчас мой стояк дискомфортно упирается в ширинку, а податливый пьяный Мирон, постанывая, выгибается в моих руках, собственнически поглаживающих его спину. Я не могу ждать, и я все еще ужасно зол на Мирона, поэтому разворачиваю его к себе спиной, заставляя опереться руками о белый фаянс раковины, а сам впечатываюсь вплотную сзади. — Тебя же не нужно подготавливать, да? Ты же шлюха, — я шепчу ему это на ухо, попутно стягивая с него джинсы и расстегивая свою ширинку. — Наверное, ебешься и с Рикки, и с Гнойным этим, да?       Мирон, видимо, что-то принимал, потому что он облизывает пересохшие губы, глядя на себя и меня через зеркало напротив, глаза его характерно блестят, и он говорит «конечно, не ебусь, я ждал, пока ты меня осчастливишь» и поганенько ухмыляется, будто это не он снизу, а я. Я стискиваю зубы, меня злит мысль о том, что Мирон имел контакты не только с Денисом и Иваном, но и, возможно, много с кем еще. Я зол, очень зол, но хотеть от этого Мирона хоть на йоту меньше не могу, поэтому я хватаю какой-то гель, стоящий на бортике ванной и спешно смазываю им свой член, после чего вхожу в податливое разгоряченное тело Мирона Яновича, будь он неладен. Скорее всего он действительно трахался в последнее время (чему ты удивляешься, Дима?), потому что, хоть он и шипит от неприятных ощущений, но мой хуй входит в него достаточно легко, и очень скоро при помощи жестких толчков мне удается выбивать из Мирона тихие стоны и заставлять его выгибаться в пояснице, в стремлении получить больше. Мирон сейчас — сплошная ломанная линия: он изгибается, хрипло стонет, хватаясь то за раковину, то за мои руки, пока я трахаю его, оглаживая живот и грудь, и Мирон окончательно теряется в себе и своих ощущениях. Он говорит «больше, Дим», будто снял меня на ночь, сволочь залупоглазая. Но я слушаю его, отчасти потому что хочу слышать не только стоны, но и крики.       В дверь ломятся, кому-то срочно понадобилась ванна. Я шлю их на хуй и кончаю в Мирона, оставляя на его ребрах багровые полосы от ногтей и росчерки засосов на шее. Он рвано всхлипывает, крупно дрожа всем телом, и сжимает свой член, изливаясь себе в руку. Мы в молчании приводим себя в порядок, будто это был случайный перепих в сортире на вписке. Мирон улыбается мне, выглядя при этом крайне довольно, наверное, он подумал, что я шучу, говоря, что приехал сюда не просто так. Хотя сейчас я и сам не понимаю, что здесь делаю.       Мы возвращаемся в комнату, где полным ходом идет веселье. Гнойный что-то орет и орудует за барной стойкой, судя по всему, готовит там какие-то коктейли с текилой и спрайтом для всех собравшихся. — Давай, — он, едва не расплескивая свое произведение, ставит бокалы на поднос и шатающейся походкой несет его нам. — Вы должны это попробовать во славу КПСС! Коктейль «серп и молот»! — Типа косит, как серп и бьет по башке, как молот? — Рикки ржет и забирает свой бокал. — Тут только текила и спрайт, сомневаюсь, что эта хренотень для телок оправдает это название.       Слава только по-кошачьи улыбается. Мирон берет два бокала, один отдает мне, и мы с ним чокаемся, как два дебила, будто тут не скопление врагов, а чей-то ебаный День Рождения. Текила разбавленная спрайтом шипит в горле, проникает в пищевод. Я смотрю на собравшихся, милые ведь, в сущности, ребята, кроме Мирона. А потом я как-то перестаю соображать, что происходит. Последнее, что я запоминаю, это Рудбой, пытающийся повеситься на своих новых наушниках, купленных по дороге сюда, и Гнойный, читающий какой-то рэпчик, видимо, собственного сочинения, но слов не разобрать из-за улетного фаст флоу.