Ненаписанная история

      Лес был хорошим. Правильным. Зирэ медленно шел по тропинке, прислушиваясь к звукам окружающего мира. Живого мира, который торопился побыстрее убраться в сторону с его дороги. Это было правильно. Закономерно. Инстинкт самосохранения — один из самых развитых у живых существ. Встречались, конечно, и иные создания. С ними могло быть интересно, жаль, что недолго. Но такова участь всех мотыльков, которые забывают о том, что единственное предназначение пламени — сжигать дотла. До пепла. Между пеплом и прахом не такая уж большая разница.       Зирэ остановился, ощутив нечто — легкое покалывание в пальцах, зеленоватые искорки смерти и боли. Повернулся, совершенно по-особому принюхиваясь. Видимо, в этой части леса бывали люди — именно их след он сейчас и увидел. Раненый лис, измученный капканом — не убежать, не умереть. Он долго рвался и метался, но попался слишком крепко, слишком сильно и сейчас окончательно обессилел. Глаза зверя были больные и измученные, а страха в них не было совсем. Только боль и обреченность. Он ждал. Просто ждал своей участи, и было уже совершенно все равно, какой же она будет.       — Так не пойдет, — голос Зирэ был тих и казался каким-то пустым — тихий шелест вереска на ветру. Он опустился рядом с лисом на одно колено и протянул руку, касаясь зубьев и проволок капкана, немного поворачивая их, так, чтобы еще сильнее впились в плоть, пробудили новой болью искорки жизни и злости. Лис зарычал, попытавшись укусить протянутую руку.       — Вот так-то будет лучше, — ладонь задержалась у самой морды животного, которое тянулось к ней, желая укусить, причинить боль в ответ на боль, и никак не могло дотянуться, — так лучше, — искорки боли — искорки силы словно притягивались к рукам. Иногда не нужно читать заклятий. Иногда не нужно нарушать естественный ход вещей. Лишь подтолкнуть, стронуть самый маленький камушек огромной лавины. Рычание обратилось в скулеж, а потом и он оборвался. Маленькая душа свернулась в руках Зирэ хрупким рыжим камушком-янтарем. В ней практически не было силы. У него были камни во много раз ярче и красивее, пламень в некоторых до сих пор бился так яростно и непримиримо, что мог осветить собой самую темную ночь. Но были и такие, как этот — маленькие кусочки янтаря — слезы деревьев, слезы жизни. Зирэ спрятал камушек в карман, ко множеству других таких же, и пошел дальше.       Лес вел его за собой, брезгливо убирая ветви с пути, будто боясь коснуться хотя бы краем. Боясь прикоснуться к силе, которая была лишь естественным продолжением мира. Жаль, что практически никто этого не понимал. Даже среди тех, кто был ее носителем. Впрочем, это было совсем неважно, ведь так?       Постепенно лес редел, и вскоре Зирэ уже стоял на его опушке, рассматривая высокие стены замка, отделенного от него широким рвом.       Люди любят чувствовать себя в безопасности. Любят каменные стены, железные решетки и глубокие рвы. Думают ли они о том, как легко преодолеть все эти преграды? Как легко войти в запертые двери, просочиться сквозь сомкнутые веки. Люди боятся кошмаров. Хотя на самом деле им стоит бояться реальности.       Часы в спальне барона Гвичарди медленно отбивали полночь. Самое темное время суток. Время разгульных балов, отчаянных злодейств и великой любви, а еще любимое время магов, муз и лунатиков. Ни к тем, ни к другим, ни к третьим барон не относился. На первый взгляд, он мирно почивал в своей постели, но стоило всмотреться внимательнее, как становилось понятно, что сон его прерывист и беспокоен. Гвичарди метался, хрипел и порывался куда-то идти и кого-то звать. Лоб его покрывала испарина, а влажная тряпица была сброшена на пол. Всех, кого только можно было, он выгнал из своих покоев еще вчера в приступе агрессии и ярости, обвинив в шпионаже и умысле против своей особы.       — Думаешь ли ты о том, какой след оставляешь в мире? — Зирэ возник здесь совершенно естественно, так, будто был всегда, но только теперь соизволил обратить внимание возможного наблюдателя на себя. Но наблюдателей, за исключением мечущегося в бреду барона, здесь не было, а тот уже давно не отличал сны от реальности. Да и что тут было реальностью, а что сном?       Ответом Зирэ служила лишь тишина, да и вряд ли он надеялся получить что-то большее. Не в ближайшее время так уж точно. Но он привык к этому бесконечному диалогу и не нуждался в ответах невидимого собеседника, которые, впрочем, все равно звучали в его голове. Стоило лишь немного прислушаться. Некромант медленно покинул подоконник, на котором восседал с такой естественностью и достоинством, словно тот являлся его пристанищем не меньше сотни лет, и подошел ближе к мечущемуся барону. Что бы чувствовал, находясь рядом с ним, ментальный маг? Целитель? Воин? Он не знал. Зирэ чувствовал только мерную борьбу жизни, чья хватка постепенно слабела под холодной ладонью смерти. Слабела медленно, неохотно, и поэтому смерть приносила ей невероятные страдания, выкручивала и изматывала. Или правильнее будет сказать, Гвичарди сам изматывал себя? Сам цеплялся за иллюзии своего бытия, не решаясь признать, что все закончилось, и отдаться течению холодной реки? В конце концов, все что происходит с нами — есть лишь результат наших собственных деяний. Этот конкретный человек деяний совершил более чем достаточно.       — Или таково твое воздаяние? Огненная справедливость вечного кошмара? — некромант снова заговорил вслух, обращаясь к той, кто находилась очень далеко отсюда, но Зирэ это никогда не смущало. Он привык к тому, что все мысли и все деяния никогда не были только его в полном смысле этого слова.       Зирэ говорил очень тихо, вряд ли его кто-то мог услышать, но барон открыл глаза, захрипел, бешено вращая глазами, и как-то выгнулся, пытаясь достать скрюченными пальцами нечто, видимое только ему одному.       — Ни один кошмар не длится вечность. За любым наступит пробуждение и рассвет. Не ты ли сама это говорила? — продолжил он разговаривать со своим вечным и неизменным собеседником. Зирэ протянул руку, кладя ее на разгоряченный лоб барона Гвичарди.       — Твой рассвет уже совсем близко, но будет ли он таким, как ты думаешь? — вершить естественный ход вещей легко. Телесная оболочка, сожженная безумием и лихорадкой, уже устала сражаться. Сопротивлялся лишь разум, затянутый в мутную скорлупу собственных страстей и страхов, сжигаемый их жаром. Но и ему хотелось успокоения. Нужно было лишь подтолкнуть, позвать, пообещав холодную глубину темных вод, надавить немного силой, ощущая, как струна за струной рвутся оковы, соединяющие душу и плоть. Вокруг ладони возникло зеленоватое свечение, которое словно впитывалось в голову барона. Оно несло прохладу и успокоение — нашептывало: уступи, поддайся, прекрати бессмысленное сражение, время сложить оружие и просто отдохнуть.       Глаза Гвичарди медленно закрылись, и он обессиленно уронил голову на подушку, уже практически не ощущая, как искорки холода, начавшие свое движение от кончиков его пальцев, поднимаются все выше, пока не впиваются в самое сердце, и холод в раз становится таким нестерпимым, а желанный покой сменяется ледяным огнем. И он захрипел, из последних сил пытаясь сопротивляться открывшейся ему истине. Но борьба уже проиграна, и из его рта лишь отделилось слабо светящееся облачко, которое норовило устремиться выше, прорваться сквозь оковы мира, освободившись от оков плоти, но лишь бессильно застыло, крепко схваченное рукой в черной бархатной перчатке.       — Увы, барон, ваш кошмар еще не закончен, — Зирэ покачал головой, а облачко металось в его ладони, стремясь вырваться на свободу и бросая светящиеся блики на все, что его окружало, и в этих бликах мир причудливо искажался: не видно бархата перчатки, лишь старая, перевитая черной жилой кость, провалы глазниц и остовы ребер, прикрытые ржавой броней.       Зирэ оглянулся по сторонам, интуитивно ощущая, что должен найти нечто подходящее тут, а потом аккуратно снял с пальца барона кольцо с крупным кроваво-красным гранатом. Оно казалось самым обычным, но в отсветах и бликах угасающей души виднелись окружающие его тени — отголоски памяти и мыслей тех, кто его носил. Старое кольцо и старый камень. Он подойдет. Достойный венец безумия. Достойная оболочка конца. Обычно Зирэ предпочитал обрабатывать камни сам, но в данном случае стоило поступить против некоторых своих принципов. Искусство это не слепое следование канону.       Некромант на мгновение отпустил облачко, но если оно надеялось, что на этом его путь продолжится, то его постигло жестокое разочарование. Хотя вряд ли эта субстанция могла испытывать это чувство. Как и какое-либо другое. На столе расстелен свиток, весь испещренный символами — искусство запечатывать магию в слова всегда было довольно сложным, но неизменно оправдывало себя в полевых условиях. Сколько бы пришлось плести ловушку для душ самостоятельно? А так — все готово. Несколько слов активации, и символы налились светом, поднялись от бумаги, образуя в воздухе сложные многомерные конструкции, закручивающиеся вокруг мятущегося облачка, свет немного усилился — кольцо сжалось, яркая вспышка, и слова снова стали словами, только вот в круге символов пылал рубиновой каплей еще один. Будь у Зирэ подходящий камень, можно было обойтись и без этих сложностей. Но все же работу не стоило делать на скорую руку. Она этого не любит. С этим кольцом, что вслед за свитком отправилось в карман, он еще поработает. Оно будет неплохим дополнением в его коллекции. Огневеющий привкус безумия.       — Ложь и иллюзия, вот что ты такое, — сообщил некромант телу и похлопал себя по карману, — а истина здесь. Но эти глупцы будут оплакивать или изображать оплакивание именно тебя, назовут тебя бароном и над тобой напишут имя. И не будут правы ни на гран. Впрочем, каждый имеет право заблуждаться так, как ему вздумается.       Последние слова или их эхо звучало уже в пустой комнате. На следующий день слуги не дозовутся барона, но пройдет еще не меньше дня, прежде чем они рискнут ломать двери. И действительно будет много притворного плача, тело будут омывать, одевать в лучшие одежды и читать над ним молитвы, хотя то, к чему они должны быть обращены, уже покинуло пределы этого мира и никогда их не услышит, а для того, к чему они их обращают — уже нет никакого смысла. Разве что найти его в том, что из него получится отличный компост для виноградников, которые, несомненно, вырастут когда-нибудь на старом кладбище.