Ненаписанная история

      Невозможного не существует. Просто есть цена, которую не каждый готов платить. Зирэ было плевать на цену, он видел цель перед собой и все иное не имело значения.       Тот род, к которому он весьма опосредовано принадлежал, имел гордый и напыщенный девиз: «Смерть или слава, — говорили они, — мы всегда выбираем между смертью и славой». Его собственный девиз бы несколько проще и заключался в единственной фразе, которая возникала в голове, стоило опустить руки и начать сомневаться. «Почему бы тебе просто не сдаться и не сдохнуть?» — вопрошал внутренний голос, который был ЕЁ голосом, вызывая злость и упрямое желание непременно выжить и вцепиться в горло этому самому надоедливому голосу.       Он видел цель. Оставалось лишь найти способ ее достижения. «Если целиться, то только в солнце» — так иногда говорила ОНА, а Зирэ сейчас замахнулся дальше, намного дальше, решив оспорить права богов на творение и распоряжение чужой жизнью, с головой ушел в непростое искусство, проходя по самой грани жизни и смерти и обретая знание. Учился вкладывать жизнь в тела и призывать души, но соединять то и другое так, как было задумано природой, нет, этому искусству никто не мог его научить. «Ты замахнулся на права бога», — говорили ему и скорбно качали головой, шепча про себя, что молодости свойственен максимализм и это пройдет.       Ближе всех к искусству творения в их мире подошли алхимики. Но они говорили ясно — из ничего нечто не создать, во всем есть равноценный обмен. И когда Зирэ спросил о создании человека, старый мастер сказал: «Мы знаем, из чего состоит человеческое тело, в мельчайших пропорциях и ингредиентах, но что мы можем предложить равнозначное душе?». Ему, видимо, казалось, что он задал неразрешимый вопрос, но тот, кто спрашивал — знал ответ. Что может быть равнозначно душе, как не другая душа? Если потребуется — сотни душ. Он видел путь. Теперь Зирэ видел способ, пусть жестокий, кровавый и граничащий с безумием, но он вел к цели. Старый алхимик смотрел в его глаза и видел там нечто, что заставило его продолжать говорить: «Однажды я видел, как некто решил вернуть самое дорогое ему существо. Это стоило жизни ему и еще одному человеку, что рискнул помочь, а то, что поднялось из алхимического чана, живым никогда не было». «Я запомню», — пообещал Зирэ больше самому себе, чем кому-то другому. Он запомнит, учтет и в его случае ошибки не будет. Он знал, он чувствовал то, что ему нужно. Удерживал на самой грани жизни и смерти, оплетая сетью долгов и собственной крови и не хотел думать о том, что будет, если у него не получится.       Обряд родился сам. Страшный и черный, как самая непроглядная ночь. К нему надлежало подготовиться и Зирэ готовился — любовно возводил стены убежища, вплетал в камни щиты и клал тела под каменный алтарь. На костях и камнях, весь мир держится на костях и камнях.       Души, много душ. Шесть тех, кому просто не повезло оказаться не в том месте не в то время, убитых в одну ночь и наполнивших собой первый из семи кинжалов. Жадность, первый грех человеческий. Двое тех, кто клялся в вечной любви друг другу и рожденный их клятвой грех — Похоть. Гордыня, зависть, гнев, лень и уныние. Все, что составляет человеческую душу, чтобы о том не говорили те, кто считает себя праведниками. Тринадцать душ в обмен на одну. Будет ли этого достаточно? Он запретил себе сомневаться в успехе.       Семь кинжалов с заключенными в них душами легли в алхимический чан, наполненный двадцатью восемью элементами, образующими человеческое тело. Сила наполнила рунные круги и над чаном виднелся зыбкий контур врат Нижнего мира, слышался вой их привратника — чудовищного трехглавого пса, поглощающего души. Семь кинжалов поднялись в воздух, образуя семилучевую звезду и устремились вперед, пригвождая и распиная пса у ворот. И пока он пожирал заключенные в них души, одна неясная тень проскользнула в щель едва приоткрытых створок. Бурлил и пенился чан, где постепенно формировалось человеческое тело. Пустая оболочка, готовая вместить устремившуюся к ней душу. Самое сложное — связать все воедино. Соединить тело и душу, сплести разум и плоть. Сделать то, что Зирэ сам сейчас не мог, занятый удерживанием врат. Здесь терпели неудачу все, кто шел до него. Но, видимо, они призывали не те души. Он видел, как золотисто-белая субстанция оплетала поднимающееся тело и то замирала, то вновь начинала движение, входила, просачивалась сквозь поры, пока не осталось лишь свечение по самым краям плоти. Выл чудовищный пес, переставший чуять добычу. Меркли контур врат и теперь счет шел на секунды. Соединить тело и душу, воссоздать из связь и молиться о том, чтобы с разумом душа совладала сама. Сияние померкло окончательно. И все, что Зирэ мог теперь — это ждать. Завернуть прохладное тело в теплую шерстяную ткань, отнести хотя бы на скамью и ждать, гоня в сторону усталость и сон, ждать, до побелевших костяшек стискивая ритуальный нож. Он не даст жизни иллюзиям. Не позволит обмануться им обоим. Только истина, только весь мир и ни граном меньше.       Кайрэ спала долго, настолько долго, что Зирэ и сам успел задремать, привалившись затылком к стене, но сразу проснулся, только ощутив легчайшее шевеление. Встряхнул головой, отгоняя остатки дремы, и устремил пытливый взгляд на дрожащие ресницы, до боли всматриваясь в такое знакомое лицо и гадая, что же скрывается под его оболочкой. Медленно и неохотно, будто пробуждаясь от долгого сна, Кайрэ открыла глаза, наполняя его все усиливающейся тревогой. Потому что глаза эти оказались пусты и совершенно невозможного для человека ярко-золотого цвета. Ослабевшие было пальцы Зирэ крепче сжали клинок, начавший свой путь туда, где билось сердце. Билось так быстро и отчаянно, что он ясно слышал его стук. Или это стучало его собственное сердце? А потом пустота вдруг исчезла, и глаза наполнились разумом и жизнью, враз приобретая такое знакомое выражение, что их цвет перестал иметь всякое значение. Вот только как остановить занесенную руку? Клинок нанес удар, пусть ослабленный, но оставивший на груди глубокий кровоточащий порез.       — Ай, ну больно же! — голос прозвучал настолько неожиданно звонко, живо и так по-детски обиженно, что Зирэ понял — даже если это лишь игра и иллюзия неведомой твари, второй раз нож он уже не поднимет. И тот бессильно упал вниз, зазвенел по каменным полам, но этот звук донесся будто откуда-то издалека. Он не слышал его, до боли стиснув в объятиях наконец обретенное чудо, желая видеть, слышать, чувствовать его полностью, ловить едва ощутимый знакомый запах, а все остальное — остальное просто не имело значения.       Для Кайрэ реальность навсегда раскололась на три части, разделилась и разладилась, не в силах снова стать чем-то целым. Первая часть поблекла и отступила в тень, смазанная и ослепленная ярчайшей золотой вспышкой, и перекрытая самой страшной болью из тех, что испытывает человеческая душа — болью рассечения всех нитей, что связывают ее с плотью и бытием. Но если для всех после этого наступает блаженное забвение и небытие, то бытие Кайрэ продолжалось. Продолжалось пеленой полной теней и шепотков, ощущением, что испытывает человек, вися над пропастью на двух страховочных тросах и чувствуя, как они медленно выворачивают из суставов руки. Правда, в ее случае, человек висел над какой-то тропической рекой, полной голодных крокодилов, что периодически выпрыгивали из воды и отрывали от несчастного куски плоти. В памяти эта часть осталась бесконечной ноющей болью и ощущением распадающейся по нитям души. А третья часть… а третья часть началась с того, что один из тросов вдруг стал тянуть намного сильнее, оторвав Кайрэ от второго и вырвав с мясом как минимум руку, протащил по всем крокодилам за раз и вышвырнул в ледяную воду.       Ощущения реального мира нахлынули, обожгли своей мощью и интенсивностью, и все что она могла — это отчаянно цепляться за попавшийся под руки утес, искать щели и впихивать такое непослушное тело на новое место, пока его окончательно не унесло потоком воды, потом ей словно кто-то помог, чья-то рука придержала за шиворот готовое сорваться тело, а утес вдруг стал таким родным и знакомым, что руки без труда нашли удобные уступы и все, что осталось — это схватиться покрепче и ждать, пока не закончит бушевать стихия. Когда наступила темнота Кайрэ и не заметила.       Темнота была враждебной. Она стремилась захватить, утянуть куда-то, не то обратно к крокодилам, не то к кому похуже, нашептывала что-то, обещала, но сквозь нее ощущалось и нечто иное, с трудом пробивалось сквозь плотную завесу, окружающую разум, тянуло в свою сторону и обжигало внезапной болью, рождающейся уже не из вне, а откуда-то из глубины ее собственной изломанной души. И Кайрэ, чтобы избавиться от монстра боли, воевала с темнотой. Отыскивала источник и невольно отвоевывала себе пространство, раскидывала вокруг нити-мысли, чтобы наконец разом покончить со всем неясным и разобраться, что же вообще происходит и кто она собственно есть. И вот темнота отступила, и оказалось, что все, что ей было необходимо — это открыть глаза. Но пока Кайрэ не понимала, что значит — видеть. А потом чуть не стало поздно. Но прежде чем это стало реальностью, ищущие нити наткнулись на другое сознание, коснулись его, проникли внутрь и впитали в себя столько всего, что не осмыслить сразу, но страх или даже скорее осознание перспективы вернуться в темноту, помогло совершить невозможное, осмыслить, понять и принять, и совершить единственно верное действие. Она вскрикнула, но не отстранилась, интуитивно понимая, что этот шаг нужно сделать не ей.       Боль сделала реальность еще более многоцветной. Но она совершенно непохожа на ту, что была за чертой. Она… живая? Настоящая? Нет слов, чтобы описать это ощущение, но его хотелось испытать снова, продлить и обратить в бесконечность, но прежде чем Кайрэ успела это сделать, ее с головой захватило совершенно иное чувство, которое казалось продолжением этого сладкого ощущения живой боли. И оно волшебно. Настолько, что можно задохнуться от восторга, но думать об этом некогда. Разум мгновенно сгенерировал нужный ответ, руки сомкнулись, отвечая на объятия, и Кайрэ замерла, впитывая в себя сотню чужих чувств и ощущений, мыслей и воспоминаний, заполняя ими прорехи собственной души, впитывая тепло и изменяясь, пока еще не осознавая и не понимая этого, но какая разница, если наконец-то нашлось то, что она так долго искала?       Ты даришь мне целый мир, и я буду в нем всем, что ты захочешь увидеть…