Ущербная Луна

      Ураган, внезапно обрушившийся на стены Горного гнезда, терзал камень его плоти всю ночь и следующий день, загнав под крыши домов всех, кроме стражей, которых долг охранять твердыню Дарханов позвал на крепостные стены. Воины в кольчугах, переминаясь с ноги на ногу, грели руки над бронзовыми треногами с углями, завидуя лежавшим под навесами дозорных башен гриффам. Своих крыланов всадники берегли больше, чем самих себя, зная, что сейчас от их зоркого взгляда, ловкости и силы зависело куда больше, чем от них самих. Гриффам не были помехой ни непроглядная ночь, ни небесные хляби, обрушившиеся на долину. Время от времени один из крылатых стражей поднимал голову, топорща перья манишки, и издавал пронзительный клёкот. Ему вторили голоса сородичей, расположившихся ещё на трёх угловых дозорных башнях, сигнализируя, что гнездо Дарханов пребывало в безопасности. Услышав успокаивающий клёкот гриффов, отмирали и двуногие стражи, возвращаясь к неспешным разговорам и чашам с горячим варевом из ягод, что отгоняли сонливость, придавая бодрость телу и духу. Налетавшие порывы ветра трепали обвисшие стяги, по пустынным узким улочкам, мощённым камнем, по переполненным желобам текли реки воды и подхваченного мусора. Крепостники отсиживались в домах, отгородившись от непогоды теплом очага и крепкими стенами. Росчерк молнии внезапно ударил в основание ворот, и оглушающий грохот пронёсся по крепости, подняв лай собак. Передвигавшиеся по узкой улочке двое высоких воинов остановились, и один из альф осенил себя защитным жестом. Поправив отяжелевшие от воды плащи, воины продолжили свой путь в сторону господского дома. Добравшись до ступеней крыльца, они поднялись по ступеням. Дом встретил их мягким светом свечей и теплом. Альфа ростом повыше с блаженным стоном потянул руки к стоявшей у входа жаровне. — Я промок до нитки, — проворчал Бодвин, шевеля озябшими пальцами над углями. — Не припомню, чтобы сезон дождей начинался так рьяно. — В моих краях таких гроз нет, — Даннар угрюмо смотрел на хлопавшего себя по бёдрам рыжеволосого здоровяка. Находиться в его компании особого желания средиземец не имел, но подчинился Галхаму, отправившему двух молодых альф проверить сторожевых. — Такой дождь был бы в радость после посевной. Бодвин хмыкнул. — В посевную и у нас нередко сушь. Потому века назад каналы до самых гор прорыли, чтобы ледниковую воду в долину вывести, да только сухи они теперь. Как река под землю ушла, так и пересохли. Таллахем-туг звалась, протекала через всю долину, делая поля плодородными, а народ Дарханов — сытым. Вот только несколько веков назад земля в одну ночь затряслась, да так, что не выдержали и обвалились две дозорные башни и северная стена крепости. Множество людей в своих домах камнепадом накрыло. Тогда же в провал земли и река ушла. Даннар молча слушал, рассеяно размышляя о том, что мысль о реке зацепила в сознании нечто, что тут же ускользнуло, так и не задержавшись в памяти. В землях, где родился и рос сотник, о землетрясениях лишь от путников из северных земель слышали. — Много тогда народа схоронили, — продолжил рассказ Бодвин. — Дар Гарион своих людей на помощь в долину прислал, веру народу вернуть в тэра и в крепость. Оставшиеся в живых сочли случившееся за знак богов, разгневавшихся на то, что тогдашний тэр грех совершил — в священные земли полез, рудники рыть, и, подняв бунт, хлынули в соседние кланы. Не всех удалось тогда завернуть. — А что же с рудниками стало? Бодвин отвёл взгляд. — Пойдём выпьем, сотник, горячего вина с мёдом, — воин ушёл от темы, поняв, что брякнул лишнего. Мысль о горячем вине согрела, но ответить средиземец не успел, заметив появившегося из коридора, ведущего к омежьей половине, Тирита. Увидев двух альф, бета направился к ним. — Разговор есть, — сказал Хранитель, приблизившись, — Феникс просит его выслушать. Альфы, переглянувшись, последовали за бетой. Тот привёл их к купальням на общей половине дома и, отворив дверцу небольшой комнатушки, пропустил внутрь. Даннар, проходя мимо беты, открывшего замок ключом со связки, успел подумать, что предприимчивый южанин, похоже, успел полностью освоиться в доме тэра. Внутри их ожидал огонь в чугунной печи, накрытый к ужину стол, и поднявшийся с лежака бледный, осунувшийся нардизз. Кивнув вошедшим альфам, омега затеребил подол домашней рубахи, расшитой мелкими цветами. Широкие штаны, на южный манер подвязанные у щиколоток ремешками, укрывали стройные ноги Дарующего до самых ступней, обутых в мягкие тряпичные тапочки. Альфы, облапав омегу взглядом, сели у стола. Бета тут же бросился разлить подогретое вино по кубкам и разложить на тарелки разделанного каплуна. Сперва альф следовало накормить да согреть, тогда и разговор глаже пойдёт. Воины возражений не имели, набросившись на еду. В ожидании, пока альфы насытятся, омега с бетой опустились на лежак, по привычке прижавшись друг к другу, словно два птенца в гнезде. Альфы ели жадно, ломая хлеб вымазанными в жиру пальцами и макая куски мяса в стоявшее в центре блюдо со жгучими приправами с Юга. Бета время от времени поднимался, чтобы подлить вина и нарезать новые порции хлеба. Сытые и подобревшие воины отлипли от стола, и Тирит подал миску с водой, омыть руки и осушить чистым куском полотна. Бодвин, уже было потянувшийся привычно вытереть пальцы о штаны, смутившись, неловко сунул пальцы в воду. Даннар, приученный к дворцовому этикету годами службы при Эзариусе, чинно сполоснув руки, принял тряпицу, не скрывая насмешки во взгляде. Уж куда цивилизованнее будет, чем грубый дикарь с Севера. На лице Бодвина, от которого ухмылка сотника не укрылась, заиграли желваки, но северянин сдержался. Отставив поднос, Тирит опустился рядом с Фениксом. Дарующий устало прильнул к плечу друга. — Ну, и чего позвали? — грубовато спросил Даннар, с недовольством рассматривая прильнувших друг к дружке южан. — Слух один просочился, — ответил Тирит, — о том, что Каллен желает в случае смерти своего старшего за ним последовать. По обычаю предков. — Он потребует кхазал думм? — Бодвин огорчённо покачал головой. Даннар развернул голову к северянину. — Что за кхазал думм? — Обычай древний, что давно мхом порос, — ответил тот. — В древность седую омега, потеряв кормильца, долго на свете не заживался. И если роду был бесполезен, работать на поле да рожать детишек не способен, то уходил вслед за старшим, приняв яд. Вместе супругов под камень могильный опускали. Средиземец нахмурился, складывая руки на груди. — Нечего Каллену Гаэлля хоронить. И не из таких ран выкарабкивался, в бою и худшие получал. Уж от камня, по черепушке попавшего, смерть к нему не придёт. Не настало ещё его время. — Ансельм сказал, что Пелегун велел надежд на выздоровление таэта не питать, — подал голос Тирит. — Уже и склеп родовой велели убрать. Ждут со дня на день, когда отойдёт тихо.  — Не бывать этому! — Даннар вскочил на ноги. — Пусть ваш медикус неумелый моего побратима не хоронит! Пусть кликнут тех, кто умений в руках больше имеет, а шарлатана этого в шею гонят! — Пелегун — медикус достойный, — вступился за земляка Бодвин, тоже поднимаясь, — при дворе Шэррана по молодости служил, знаний в южных и средиземных землях набирался. Отец Гаэлля его к себе сманил, сам звать ездил. Покровительство своё дал, дом для него отстроил. — Что же это он, такой именитый, с сытых-то хлебов княжеских ушёл? — сотник, злясь, оскалился. — Или при дворе мало платили? Сменил князя, в богатстве купающегося, на простого таэта с пограничных земель. Уж не за грешки ли за спиной, нам не ведомые? Бодвин набычился не хуже средиземца. — Грешки мне его неведомы, а знаю то, что Пелегун не одну сотню детишек на свет принял, и не раз воинов с того света возвращал. А уж скольким омегам и бетам их хвори вылечил, сколько ран альфам заштопал и костей вправил — и не подсчитать. — Что же тогда Гаэлля с ложа не поднимет? Значит, не по плечу ему задача… — …но есть тот, кто с ней справится, — тихий голосок нардизза, подхватившего слова сотника, оборвал спор альф. Оба воина слаженно развернулись в сторону омеги с бетой. Феникс поднялся с ложа, держась за плечо Тирита. Бета с беспокойством смотрел на нардизза — тот не спал уже вторые сутки, с тех пор, как узнал о решении Каллена последовать древнему обычаю. Уйдёт Каллен вслед за Гаэллем, назвавшим их своими виричами, и чужаков в крепости не потерпят, вышвырнут вон, если не решат вновь сделать рабами. Никому дела до заброшенных судьбой на Север двух сирот не было, и, покорно сложив руки, нового пинка от злодейки-судьбы Амарис решил не ждать.  — Есть тот, — повторил он твёрдо, — кто может вернуть Гаэлля с дороги к чертогам богов. Но принять его помощь почти так же опасно, как с Тёмным в пляску пускаться. Сила их велика, да говорят, что из огненной бездны Безымянного черпается, за что и гонимы «серые» по всему белому свету. На некоторое время в купальне повисло молчание, прежде чем уста разомкнул Даннар. — Говори, — велел он, — раз уж начал. Феникс, собравшись с духом, последовал его приказу: — В крепости есть целитель Айноши — Азагар. — Азагар? — названное имя Бодвин знал. Его носил безобидный полуслепой старик-травник, обитавший рядом с рынком и рвавший зубы за медяки. Чем ещё был известен Азагар среди не слишком заботившихся о своей чести омег, был осведомлен так же и, шевельнув бровями, уставился на живот омеги. Нардизз, заметив, куда устремился взгляд рыжего воина, залил щёки румянцем. — И чем нам Азагар помочь может? — спросил северянин. Даннар задумчиво жевал губу. — Адепты Айноши, — об ордене, к которому принадлежал тот, кого на Юге звали «серыми», не рискуя дать иного прозвища, сотник знал не по слухам, — поклоняются огню Безымянного*. Проклятое учение, что сделало их изгоями на Срединных землях и на Юге на века. Но некоторые из них в своем мастерстве целительства достигли высот, до которых ни один иной орден не дорос. — Говорят, что им видима сама основа мироздания, — подхватил Феникс, — и они способны вернуть и мёртвого в мир живых. Бодвин поёжился, едва удержав желание сжать в кулаке висевший на груди амулет. Не гляди на него Даннар, задрав губу, так бы и сделал. — Не нравится мне с адептами Безымянного дело иметь, — пробормотал альфа. — Да и уверен ли ты в том, что наш старик Азагар — это тот, о ком ты говоришь? Ни на что большее, чем зубы рвать да плод неугодный омеге вытравить, он и не способен. Брякнув последнее, северянин тут же пожалел о своих словах — увидев, как метнул острый, как лезвие, взгляд к лицу омеги Даннар. Тирит лишь глаза опустил, отвернувшись. Феникс в переглядки с сотником играть не стал, смотрел только на Бодвина, упрямо задрав подбородок. — Отца моего на охоте лошадь сбросила, семь седмиц не вставал с постели, мучаясь болями в спине. Сломанная кость лодыжки срослась неправильно, каждый шаг причинял ему боль. Младший брат отца против воли семьи привёл в наш дом жреца Айноши, и тот поставил родителя-альфу на ноги — и луны не минуло. Золота жрец потребовал немало, но отец не обманул, всё до монеты выплатил. Обманывать «серого» себе дороже. Посох его мне в память запал, как и знаки, на теле жреца выбитые. Тот, кого вы знаете под именем Азагара, адепт Айноши. Заставьте его задрать рукав рубахи на правой руке — и увидите двуглавую змею, что обвивает его руку до предплечья. И поскольку посох он носит жреца высшего ранга, то и силу имеет немалую. — Что же он свои силёнки на то, чтобы травить плод в чреве гулящих омег, тратит? — выцедил Даннар враждебно. — Другого дела себе не нашёл? Дарующий побледнел, но средиземцу не ответил. — Азагара надо звать, — Феникс не сводил глаз с Бодвина: рыжий воин жевал губу, гоняя думу, — только он Гаэллю поможет. Сам я позвать Азагара в господский дом не могу, а Каллен нас с Тиритом уже сутки не подпускает, только медикус и жрец доступ к нему имеют.  — С воеводой я поговорю, — успокоил альфа. — А золота в казне Дарханов и на дюжину Азагаров хватит. — Золота он может и не взять, — проворчал средиземец. — Слыхал, что большие они мастаки оплату брать такую, что семье и не подюжить. — Имеешь другое предложение, сотник? — с вызовом бросил бета, поднимаясь. — Как побратима своего спасти? Так говори, не молчи. А мы Каллену уйти вслед за старшим не позволим. И Гаэллю пропасть не дадим. Так что решай, с нами ты или нет. Бодвин, хмыкнув, перевёл взгляд на угрюмо сопевшего Даннара. Воин к тому, что ему зелёные юнцы на трусость пеняют, не привык, и сверлил Хранителя злым взглядом. Послушать их, так ему до Ат-Нараша меньше всех дела было. — С вами, — наконец рыкнул он, не желая остаться в стороне. — К Гаэллю сам вашего жреца приведу. Да только если что не так пойдёт, «серому» голову с плеч снесу и спрашивать не стану. Бодвин с улыбкой похлопал мрачного сотника по плечу. — На том и порешим, — сказал мирно. — Я к воеводе отправлюсь, а вы Ансельма известите. Послушаем, что Хранитель скажет. Но только Каллену в конечном счёте решать, доверить ли мастерству Азагара его старшего. — С Калленом я поговорю, — вызвался Феникс, — пробьюсь за заслон. Дарующий поднялся. Бета замешкался, и вслед за омегой наружу быстро выскользнул Даннар. Уйти далеко сотник нардиззу не дал — ухватил слабо вскрикнувшего омегу за локоть и затянул за угол коридора, ведущего к купальням хозяев дома. А там, прижав южанина к стене, ткнулся носом в ключицу и шумно втянул носом воздух. — Пусти, — Феникс забился в сильных руках, задравших на нём рубашку и ощупавших его рёбра. Потемневший от еле сдерживаемого бешенства взгляд сотника впился в Дарующего, пронзая, будто удар клинка. — Ты понёс от меня, Амарис? — выцедил он сквозь зубы. — Вытравить плод к жрецу ходил? — Не твоё дело, альфа, — нардизза накрыло злостью не меньшей, чем средиземца. — Мы с тобой свои дела порешали. Тебе гаремный раб всё равно не нужен, ни сам по себе, ни с приплодом. — Это ты так решил? — Даннар сощурился, ухватив его за подбородок. — Нет, средиземец, — ты. И чётко мне это высказал. Иль забыл уже? Как сперва отвалялся со мной на луговых травах, а потом объяснил, что такой, как я, тебе лишь для того, чтобы узел спустить, и нужен. Даннар окаменел на мгновенье, вспоминая упомянутый им разговор, и расслабил хватку. Дарующий отвернул лицо. На щеках проступили уродливые пятна — свидетельства несдержанности и злости альфы. Сотник, смешавшись, отстранился, но тут же снова упёр ладони в стену у головы Дарующего. — Ты ответ мне не дал, Дарующий, вытравил ли моё дитя? — спросил он. По губам омеги скользнула горькая усмешка. Всё, что интересовало сотника — брюхат ли нардизз. — Нет, — ответил правду, — Азагару не пришлось браться за яд. Морщины на лбу Даннара разошлись. Ладонь альфы спустилась вниз, накрывая живот обомлевшего омеги. — Вот и хорошо, — пробурчал он, растягивая рот в широкой улыбке, — ты мне только здоровенького альфу выноси да роди. А бастарду в моих краях радуются, как и законному. Первым наследником не станет, но дитя своё не обижу. Слово даю. Дарующий, забыв, как дышать, окаменел. Сотник утешал его, давая знать, что согласен на рождение им бастарда, которого потом отберёт у родителя-омеги, чтобы с гордостью своей семье представить. Наследника второй очереди, но не родившее его плодоносящее чрево. Ноздри Феникса затрепетали от затопившего его гнева. — Наследника захотелось? — прошипел южанин, сдёрнув руку со своего живота. — Вот и рожай его сам! Пустой я оказался, так что ищи другого глупца-омегу, чистенького, девственного, а обо мне, гулящем да всеми траханном, и думать забудь! Оттолкнув остолбеневшего сотника, омега ринулся по коридору, спеша уйти до того, как на щёки хлынут постыдные слезы. Добраться до угла удалось, не проронив ни слезы, лишь искусав губы в кровь. Но как только Дарующий укрылся за стеной, нардизз горько разрыдался, укрывая лицо подолом рубахи. Худенькие плечи затряслись, отправив в пляску тощий живот и рёбра. Таким его и застал Тирит. Молча обняв Дарующего, бета прижал друга к себе. Пусть проплачется. На Юге любили говаривать, что слезами Дарующих омывается мир, искупая грехи людские. А он, Тирит, позаботится о том, чтобы за каждую слезу Феникса сотник сполна заплатил. *** Где искать Кантора Писца в час, когда солнце опустилось за горную гряду, укрывая землю сумерками, Алатар знал и без подсказки своих вездесущих «пташек», потому, не торопясь, спустился в подземелье дома. Именно здесь по приказу Каэлла Дархана было обустроено хранилище древних книг и рукописей, чья перепись была доверена заботам Кантора. Альфу Алатар обнаружил стоящим за столом-конторкой. Кантор при свете полудюжины толстых оплывших свечей переписывал очередной трухлявый свиток. Гусиное перо со скрипом выводило аккуратные строки на чистом пергаменте, излагая текст о славных подвигах одного из предков Каэлла Дархана. Погрузившись в работу, Кантор тщательно выводил завиток за завитком, копируя не только текст, но и манеру письма. На этом особо настаивал тэр, и его приказу Писец следовал и после смерти воина. Встрепенулся альфа, только когда Алатар заслонил свет свечей и поднял голову. — Чем могу служить, праймер Алатар? — спросил он, не спеша выйти из-за конторки. — Уже не праймер, — с раздражением поправил омега. — Что ж, — Кантор нарочито медленно вставил перо в медную чернильницу, — значит, чем могу служить тебе, почтенный магрис Нарэт? — Я хотел бы получить ответ на один свой вопрос, Кантор. И готов щедро отблагодарить тебя за помощь. Кантор шевельнул бровями. — И какой же вопрос ты хотел бы мне задать, магрис? Дарующий, приблизившись, уложил руку с холенными пальцами на край конторки. Пристальный цепкий взгляд омеги, казалось, вонзился в безмятежную льдистую гладь глаз альфы. — Говорят, что мой брат посылал тебя за некоторыми… копиями к жрецам-летописцам, столь важными для него, что он отвесил тебе полной мерой три кошеля с золотом, только бы добыть их, — пальцы омеги добрались до лежащей на конторке руки альфы, и тот скосил глаза на кисть. — И я хотел бы узнать, а ещё лучше — увидеть записи, которые ты привез моему брату. Пальцы Дарующего ласкающе прошлись по костяшкам его руки, нырнули к запястью. Альфа старательно делал вид, что не замечает заигрываний вдовца. — Мне неведомо содержание переданных мне летописей, — сказал он, не отводя глаз. — А даже если бы и было ведомо, то слово, данное мною тэру, замкнуло бы мои уста на замок. — Мой брат мёртв, — напомнил омега, — и необходимости таить что-либо от меня, принадлежащего его крови — нет. — Я так не думаю, — альфа освободился от навязчивых пальцев Дарующего, делая вид, что ему требуется поправить соскользнувший пергамент. — От слова меня может освободить только сам тэр, а он, как ты правильно заметил, мёртв. Если у тебя больше нет ко мне вопросов, позволь мне вернуться к моей работе, почтенный магрис. Алатар, подавив вспышку злости, шагнул назад. Альфа и не скрывал насмешки в голосе, смешанной с долей брезгливости. Зрелые прелести Дарующего не заинтересовали его, как и недвусмысленное предложение вознаградить за откровенность. Омега поклялся, что за своё унижение альфа ещё ответит. Но главного он достиг — Кантор невольно подтвердил правдивость переданной его «пташками» информации, и необходимость увидеть содержимое летописей стала ещё насущнее. То, что его брат, весьма прижимистый в деньгах, расщедрился на триста золотых за копии покрытых многослойной пылью древних свитков, и велел своему секретарю лично доставить их в крепость, запечатав его уста клятвой, говорило о том, что и Алатару не стоило скупиться в средствах, дабы добыть те же копии. — Ты неправильно выбираешь покровителей, Кантор, — со сладкой улыбкой пропел омега, обнажая хищный оскал, — и только что совершил свою самую большую ошибку. Альфа слегка склонил голову, заложив согнутую руку за спину. — Как скажешь, магрис. Но осмелюсь напомнить, что не ты властвуешь над крепостью и в доме Дарханов. Так что, похоже, тебе и самому следует поискать подходящего покровителя. Алатар, разозлённо зашипев, поднял полы верхнего платья и, взметнув косой, стремглав вышел за дверь. Подождав, пока затихнет звук шагов Дарующего, Кантор шумно выдохнул, опуская плечи. Брови альфы свело к переносице. Стычка со злопамятным омегой ему ничего хорошего не сулила, однако отказать себе в удовольствии поддеть Дарующего, он не смог. Успел Алатар попить крови у всех, кого выделял особым доверием и любовью тэр Дархан. Но высказанное Дарующим предложение не на шутку взволновало Кантора, так как знать о свитках, привезённых им для тэра, полагалось лишь трём: ему самому, Ансельму и воеводе Галхаму. Четвёртым был тэр Дархан. Подхватив стоявшую на конторке свечу, альфа направился к двери. Закрыв тяжёлые створки на железный засов, Кантор, подойдя к дальней из стен, остановился у высокого стеллажа, сложенного из крепкого северного дуба с тёмной, почти чёрной древесиной. Подняв свечу, альфа осмотрел горы свитков, лежавших на полках — упрятанных в кожаные и деревянные футляры и просто обвязанных бечевой. Потянув руку, он отодвинул часть свитков в сторону и достал запылённый сверток из старой ветоши. Бережно уложив свою добычу на конторку, альфа размотал тесёмки и вытащил наружу цилиндр, покрытый искусной резьбой. Открыв его крышку, альфа не стал доставать его содержимое, а потянул наружу украшавший обод шнур. Под ним показалось ловко спрятанное полое пространство между двойными стенками футляра. Перевернув его, Кантор побил по дну и наружу выскочил край тонкой, редкой на Севере бумаги, которую изготовляли на Юге, используя стебли лотоса, произраставшего на болотах Куша. Развернув хрупкий лист, Кантор придавил его край медным подсвечником и разровнял ладонью. Желтоватое свечение огня, колыхнувшееся от дыхания альфы, заставило заплясать испещрившие поверхность листа длинные столбцы из имён и дат, слагавшие два родовых древа. Альфа надолго застыл над ними, изучая добытые им для Каэлла Дархана сведения. По приказу тэра Кантор выкупил у жрецов, ведущих летописи домов Севера, три свитка. Два из них Каэлл забрал по прибытии альфы в крепость, и их судьба была бывшему секретарю неизвестна, третий же из свитков, лежавший сейчас перед Кантором, Дархан велел спрятать и беречь как зеницу ока. Причину такой осторожности знали лишь посвящённые лица. Кантор знал только часть тайны, но вот чего не знал, так это того, почему Каэлл Дархан выделил некоторые из имён свитка, взяв чётким росчерком пера в круг. Имена эти не говорили Писарю ровным счётом ничего особенного, а себя альфа мнил немалым знатоком истории северных родов. Вытянув перо из чернильницы, Кантор принялся аккуратно переписывать выделенные имена, ловко пряча их в вязи скопированного им текста в определенном порядке и, закончив, отступил назад, глядя на выполненную им работу. Некоторое время Писарь молчал, скользя глазами от имени к имени, пока не встрепенулся, издав невнятный возглас. Глаза альфы широко распахнулись, Кантор поспешно свернул свиток и вернул копию в цилиндр. Пламя вспыхнуло, превращая в пепел клочок пергамента с выписанными именами. Загасив свечу, альфа покинул подземелье.