Ущербная Луна

      Разбушевавшаяся стихия утихла лишь к полудню следующего дня, и взошедшее на небосклон солнце ударило по земле влажной духотой, пробуждая крепость. Уставшие сидеть взаперти люди принялись расчищать заносы из мусора и грязи. Каждый помнил о том, что, живя в замкнутом пространстве крепостных стен, обязан заботиться о чистоте общего гнезда, дабы не породить болезни, что в прошлом доводили людные поселения до жалкой горсти. Непогода оставила после себя не только заносы из мусора, но и разруху. Вволю наигравшийся ветер повалил несколько летних загонов для лошадей, сорвал крышу со старого амбара для зерна, и вырвал с корнем древний дуб, чья могучая крона пробила крышу казармы, позволив дождю изрядно подмочить содержимое кладовых с зимним обмундированием и припасами. Оценив нанесённый ураганом ущерб, воевода бросил клич, и альфы занялись рубкой дуба. Те, кто не был занят упавшим древесным гигантом, отправились чинить загоны и амбар. Омеги с бетами потянулись следом выполнять свою посильную работу со скребками, вёдрами и метлами, спеша придать месту прежний вид. За царившей суетой Галхам следил, восседая на установленной плашмя колоде. Стар был воевода: колени скрипели, от долгого стояния спина побаливала. Как ни хорохорился Ратт, а долгие пять десятков лет да дюжина полученных в боях ран сказывались. Рядом взревел недовольный зуар, мотая шипастой головой, подав назад на возниц. Путаница упряжи ящера вела к горбу с узлом из срубленных ветвей. Повернув голову на встревоженные голоса, Галхам прикрикнул на возниц, велев снять часть груза. — Спину зверю сломаете, головы пустозвонные, — воевода в сердцах сплюнул, повернув голову к стоявшему рядом с ним младшему сыну. — Беда за бедой на нас сыплется с уходом Каэлла. Вот кто всегда знал, как со всем справиться. Нэдир послушно кивнул. Отец привычно бурчал о бедах, зная и сам, что не стало их ни больше, ни меньше. Ворчал по-стариковски, изливая свою тоску по ушедшему боевому побратиму. О собственной близкой кончине думая. — Ты по-прежнему силён, отец, — почтительно выдал молодой альфа, зная о мыслях родителя. — Тебе его груз так же по плечу. Жаль, что не наш род поставлен над крепостью. Уж в нашей семье в альфах-наследниках недостатка никогда не было… — Речи такие вести не смей, Нэд, — посуровев, оборвал сына Галхам, — дурно твои слова пахнут. Изменой. — Отчего же? — он встрепенулся, упрямо вздёрнув подбородок. — Не роду Дарханов вассальную клятву наш Первый предок* принёс, а дому Зари. И землями долины род Дарханов с согласия Ат-Нарашей управляет. Так почему же крепостью должен править омежий род*, а не мы? Или не заслужили своей верностью наместничества? — Ты глуп, сын, если решил, что Горное гнездо навязанного им Ат-Нарашем наместника потерпит, — с резкостью отсёк Галхам, глядя на сына со смесью замешательства и гнева. Будто незнакомец перед ним стоял. — Может, поначалу и было так, что Дарханы на землях долины сидели временщиками, но через столетия сумели любовь и преданность своих людей завоевать, и власть Дар Гарриона над крепостью стала данью вассальной клятве… — И что станет с нашим домом, когда в чертоги богов уйдёт последний из Ат-Нарашей? — дерзко оборвал Нэдир. — Воины не присягнут вдовому омеге без альфы. Если бы он понёс от Гаэлля, брюхо сплотило бы народ в ожидании наследника, но о радостной вести я не слышал, и каждый в крепости знает, что Каллен не был со своим старшим в дни цветения. — И кто же это слухи такие разносит? — А важно ли знать — кто? — Нэдир, горячась, забыл об осторожности, уже дважды перебив родителя. — Важно лишь кто возьмёт крепость под свою руку, когда мы останемся без главы. И не Нарэту надлежит принять крепость, а тебе. Так же думают и воины, готовые поддержать нас… — Хватит! — Галхам хлопнул широкой ладонью по колену, и Нэд замолк. Воевода смотрел на сына, хмуря кустистые рыжие брови, топорщившиеся седыми волосками. Нэдир был самым неспокойным из его детей. Отличный мечник, лучший стрелок в своём отряде, поставленным под его команду, и при этом — непокорный, острый на язык, не раз доводивший его до беды. Ратт знал, что Нэдир входил в группу воинов, что поддержала бунт против Каллена. Эту правду воевода скрыл — наказал сына сам, протянув, не жалея, вожжами поперёк спины дюжину раз, но, видать, наука отцовская впрок не пошла. — В роду моём предателей не будет, — пророкотал, скрывая боль, сдавившую грудь, — а если появится… своими руками, — воевода поднял пудовые кулаки, — шею сверну. Нэдир запнулся, отводя взгляд. — О крепости я пекусь, отец, и о семье нашей. Суровость с лица воеводы не сошла. Не всю правду говорил Нэдир, и причину злости младшего из своих сыновей Галхам знал. Давно подметил, как вылавливает тот взглядом каждое появление Каллена, с жадностью облизывая тонкий силуэт омеги. Дарующий внимания молодого воина не замечал с упорством, доводившим Нэдира до приступов глухой тоски. Помнил Галхам и о том, как взорвался сын яростью, услышав о подписанном Ат-Нарашем и Дарханом брачном договоре. Два долгих дня и ночи прикладывался к кувшину с брагой, заливая хмелем обернувшиеся жестоким разочарованием честолюбивые мечты о том, как падёт к ногам Каэлла Дархана, прося у того руку его внука. И напрасными были мягкие увещевания отца, советовавшего очнуться и принять то, что не ровня сын воеводы пусть и увечному, но внуку тэра. Нэдир отца не слушал, живя своим умом. — И о том, и о другом есть пока кому печься, — сказал Галхам. — Твоё дело малое — служи, да о клятве, данной родом, помни, дабы позора на славное имя Раттов не навлечь. То, как скрипнул зубами младший, Галхам услышал. Нэдир был не из трусливых, однако шею согнул, памятуя, что говорит с ним не только отец, но и его воевода. — Я имени не опозорю, тар*. — А раз позора не хочешь, то помни, чей кнут словил. И где теперь тебе место, как оруженосцу верному. Щёки Нэда полыхнули румянцем. Отец знал, каким унижением было для него служение Гаэллю, однако щадить его самолюбие не стал. — Отправляйся в дом и узнай, не нужна ли твоя помощь Ансельму с Пелегуном. — Я не прислуга, чтобы на побегушках у Хранителей быть, — вспыхнул молодой альфа. — Поставь меня там, где я больше пользы принесу! — Забота твоя — Гаэлль Ат-Нараш, пока виру не отбудешь, — напомнил воевода. — Ступай, мал хаиме, — добавил, смягчая тон. Не помогло — складка на лбу Нэдира не исчезла. В глубине глаз сверкнул и погас злой огонёк. Развернувшись, Ратт-младший направился к дому, печатая шаг. Воевода, вздохнув, покачал головой. И в кого только удался его младший? Родитель-омега Нэдира — Зирра, покладистым был и добрым, сам Галхам по молодости старшим так же не перечил. Нэд был не похож ни на родителей своих, ни на братьев. Решив переговорить с сыном позже, Галхам вновь вернулся к наблюдению за тем, как оголялся ствол дуба, готового стать содержимым дровницы за казармой, чтобы согревать дружину своим теплом в долгую зиму. И засмотрелся так, что пропустил появившуюся рядом скромную серую фигурку в балахоне. Замерев рядом с воеводой, Пелегун был вынужден покашлять в кулак, чтобы привлечь внимание к своей особе. Ратт, зычно взревевший ругней на нерадивого воина, едва не оттяпавшего в запале рубки собственные пальцы, развернулся к лекарю. — Чего тебе, медикус? Не видишь — делом занят? С Гаэллем что? — Прости, что потревожил, — с почтением пролепетал лекарь. — С господином нашим всё как и прежде, а вот здоровье младшего его заставляет меня всерьёз опасаться. — Это ты о чём? — Галхам нахмурился. — Каллен ослаб и света белого не видит, так иным ему и не быть, учитывая, что его старший лежит на одре, в себя не приходя, уже какие сутки. Пелегун покивал головой, пряча худые, узловатые руки в широкие рукава балахона. — Всё верно, воевода, да только вовсе не телесной слабости я опасаюсь, а душевной. И тяжко мне видеть, как истаивает разумом и выдержкой Дарующий, платя за грехи свои. — Это за какие же такие грехи Каллен расплачивается? — буркнул Галхам. Медикус, смешавшись, отворотил взгляд: — Не о грехах сейчас речь, а о том, способен ли Каллен здравые решения принимать. — С утра был способен. — А с полудня велел мне в спальню старшего не заходить, — выдал, наконец, Пелегун причину своей обиды, — заявил, что сам отныне будет ухаживать за своим супругом. Отвары варить и примочки ставить. И Тирит ему в том вместе с Салемом помогать будет. Да где же это видано, чтобы лекаря от ложа больного гнали? — И чего ты от меня ждёшь, мастер медикус? — спросил Ратт хмуро. Пелегун придвинулся ближе: — Ради блага нашего господина, не стоит ли увести магриса Каллена в опочивальню и, напоив отваром сон-травы, дать молодому господину отдохнуть? А мне и дальше позволить своё дело делать? — Ты предлагаешь опоить наследника против его воли и от супруга увести? В своём ли ты уме, Хранитель? Пелегун изумлённый взгляд Галхама встретил со старческим упрямством. — Капризы омеги, будь он хоть и трижды наследником, вынуждают меня настаивать на своём требовании. Каллен слишком слаб, подвержен эмоциям и быстрым сменам настроения, а потому ему не следует поручать заботу о супруге. Не стал бы я ему и чужаку с Юга нашего господина доверять. Лишь мне одному следует его лечением заниматься! — Эк ты заговорил, Пелегун, — хмыкнул воевода, — да только что-то и от твоего мастерства особых успехов нет. А Каллен — ни слабым, ни капризным сроду не был. Потому только ему и решать, что для его старшего полезным будет. Закончив свою речь, Галхам поднялся, потянув за собой лежавшую на колоде мятую рубаху. Бросив подошедшему к нему Тибе, чтобы перебрал на себя обязанности следить за работами, альфа не торопясь направился в сторону казармы. Пелегун за ним не последовал, разочарованный их разговором. Нырнув в тёмное, сырое от просочившейся внутрь влаги помещение, Ратт наткнулся на троих сидевших у жаровни воинов. Дружинники поднялись, приветствуя воеводу ударом сжатого кулака в плечо. Галхам ответил тем же. Отстояв ночное дежурство, воины были освобождены от уборки, и Ратт погнал их спать. Оставшись один, старый вояка рассеяно оглядел ряд двухъярусных добротных лежаков из дуба, со скатками шерстяных и меховых одеял. Рядом в стену были вбиты бронзовые скобы с развешанной на них амуницией и оружием. В воздухе витал крепкий альфячий дух — смесь пота, кожи и железа. Галхам вдохнул полной грудью: аромат был родным, знакомым каждой ноткой с сопливой юности, порождавшим неизменную уверенность в себе и своём месте. Но на сей раз родные стены бередящего душу осадка, оставленного разговором с сыном, не уняли. Не добавило успокоения и общение с раздражённым Пелегуном. То, что Каллен был не в себе, воевода понимал и сам. А услышав от Даннара о том, что наследник, отчаявшись, дал добро на помощь жреца Айноши, воевода не переставая терзался сомнениями. Уже без малого пять веков высшая магия во всём Триземелье была под запретом, где негласным, а где подтверждённым суровыми королевскими указами. Магические войны, что отгремели пять сотен лет назад, оставили по себе память, что страшила и поныне. И ещё долгие годы избавлялся люд от уродливых шрамов на плоти трёх земель, нанесённых магами Высшего белого и Высшего чёрного кругов, схлестнувшимися в битве за владычество над миром. К счастью для простого люда, не награждённого даром творить волшбу, ожесточенная борьба иссякла сама по себе, по причине почти полного уничтожения противоборствующих сторон, но едва не стоила гибели всего живого. С тех пор не возродился ни один великий орден «чёрных» и «белых» магов, а наделённые даром магии дети, появлявшиеся в семьях Юга, считались проклятьем. Несчастных или топили, как котят, или отдавали жрецам. Если дар был невелик, его направляли в целительство или иное, считавшееся полезным, русло. Ежели талант к магии оказывался слишком могучим, дитя исчезало, чтобы уже никогда не принести миру ни великого блага, ни великой беды. Исключение составляли лишь королевские маги Йоннета — наргузы, служившие королю-Пауку. По слухам, воспитываемые с самого детства в безусловной преданности правителю, дворцовые маги Эзариуса были призваны защищать государство от врагов и выискивать неучтённых Королевским реестром магов для публичной казни. В соседнем Кэссе магам, не входившим в жреческую общину, предпочитали срубать головы без публичности, но обезглавленные тела распинали между двух скрещённых пик, дабы каждый маг, укрывавшийся от власти, помнил об ожидавшей его участи. Если не откроет свой дар сам и не отринет живущее в нём зло. Лишь Север не гнул шеи тем, кто родился с умениями, отличными от остальных, однако и здесь магия не считалась благом. Северяне были суровы и тверды в своей уверенности, что чудеса следует творить только богам. Услышав мягкие шаги за спиной, задумавшийся Галхам обернулся и приветствовал появившегося в казарме Ансельма. — Я говорил с богами в эту ночь, — голос жреца был надтреснутым от усталости. Бета простоял перед алтарем на коленях до рассвета, прося суровых небожителей Севера ниспослать ему ответ на его вопрос. — И какое откровение даровали тебе боги? — Боги промолчали, — Ансельм со вздохом опустился на скамью у длинного стола. — Очевидно, я недостаточно молился. — Или же боги считают, что ты и так знаешь ответ на свой вопрос, — воевода грузно опустился напротив жреца. — О чём богов спрашивал, жрец? Правильное ли Каллен задумал? Бету, как и воеводу, посвятили в решение наследника довериться жрецу Айноши, и, хотя Ансельм и промолчал, своей тревоги перед Галхамом скрывать не стал. — Когда «серый» пришёл в долину, он обратился к Дархану за разрешением поселиться внутри крепости. — Жрец уложил руку на столешницу, сметя попутно рассыпанные по дереву крошки. — Я возражал, но Каэлл позволил Азагару остаться при условии того, что тот не будет использовать свою силу и не станет обнаруживать причастность к храму Айноши. — Значит, Каэлл знал об адепте Огня? — удивился Галхам. Ансельм кивнул. — Знал. И когда тэр слёг, Азагар пришёл к нему и предложил свою помощь. Но Дархан отказался, сказав, что отдал себя на волю богов. Они замолчали. Ансельм погрузился в воспоминания, воевода обдумывал услышанное. То, что Каэлл отверг помощь того, кто мог спасти его, лишь прибавило щедрую долю сомнений. Задело воеводу и то, что тэр не сообщил ему о том, что пригрел беглеца-«серого». — Были на то у Каэлла причины, — словно услышав его мысли, сказал бета. — Азагар прибыл в твердыню Дарханов с письмом. Содержание его мне неизвестно, знаю лишь, что прислал его в крепость тот, кто помогал жрецу Айноши бежать от гонений. Союзник или друг — то мне неведомо, но Каэлл просьбу просителя уважил. — И всё же помощь в излечении от него не принял. Ансельм поджал губы. — Отказался, как только узнал, что отравлен. Когда же я сам принялся умолять его принять магию Айноши, Каэлл сказал, что расплата за этот грех будет куда большей, чем он заслужил. Галхам, Каэлл был готов умереть, но не принять огонь Айноши. Об ордене мне известно не так уж много, но помню то, что говаривали старейшины нашего храма: «Милосердна смерть от руки «белого», жестока от руки «чёрного», но жизнь, дарованная «серым» — во сто крат хуже смерти». Воевода процитированный им догмат и сам знал, как и то, что адепт Айноши остался их единственной надеждой поднять Ат-Нараша со смертного одра. — Есть ли иной способ спасти Гаэлля? — спросил воевода. — Мы испробовали всё, что было в наших силах. — Значит, пришло время вмешаться богам, раз человек оказался бессилен. Каллен не отступит от своего решения, Ансельм. Я говорил с ним, сегодня ночью он велел привести Азагара в домашнюю молельню. Туда же принесут и таэта. — Я не дам опоганить стен святилища, — потрясённо выронил бета. — Это не тебе решать, жрец. — Узнают в крепости, что Каллен воспользовался прОклятой силой Айноши, чтобы поднять на ноги своего старшего — и воины откажутся подчиняться наследнику, презревшему волю богов, — жрец зрел куда дальше воеводы. — Как и не встанут под руку того, кто был возвращён к жизни под покровительством Тёмного. Горное гнездо поднимется на бунт, и оба будут изгнаны! Ратт, обдумав его слова, поднялся. — Я не готов отпустить ни Гаэлля, ни Каллена, — изрёк глухо. — А уйдут Ат-Нараш с Дарханом в вечность — и крепость затопит кровавой склокой за наследие Каэлла. Потому я приму помощь даже из рук самого Тёмного. Ансельм поднял голову вслед за вставшим Галхамом. Преданность Галхама Ат-Нарашу была столь же велика, как и приютившему его семейству Дарханов. Ратт не отступит и союзником ему не станет. Взывать к благоразумию Каллена было таким же бесполезным делом. Оставалось лишь следовать за выбором, сделанным наследником, и надеяться на то, что его страхи окажутся необоснованными. Если же его надеждам не суждено сбыться, жрец также покажет то, что прятал долгие годы. В стороне стоять не будет. *** Хоть и хотелось Нэдиру, презрев приказ отца, отправиться на крепостные стены, чтобы, оседлав своего гриффа, нырнуть в небеса вместе с дозором, но допускать непослушания не стал — вошёл в господский дом и отправился к покоям таэта. Но до назначенного места не добрался, увидев мелькнувшую вдали коридора фигуру омеги с растрёпанной косой. Узнав Ловиса, крадущегося вдоль стены с ребёнком на руках, Ратт последовал за ним. Уж слишком встревоженным выглядел Дарующий. Знакомство они водили давнее, могли зваться друзьями. Ловиса альфа обнаружил в тупике коридора кухонь. Дарующий прилип к заключенному в кованную раму стеклу витража, напряжённо глядя во двор. Младенец на руках омеги беспокойно сучил пухлыми ножками, издавая мяукающие звуки, но родитель его призывов не слышал. — Кого высматриваешь? Ловис, вскрикнув, испуганно подскочил на месте и метнул затравленный взгляд за спину. Узнав Ратта, омега быстро отступил от окна. — Никого, — ответил он, закачав заголосившего Рамира, — просто… воздухом дышу. Альфа изогнул бровь. — Не открыв окна? — насмешливо спросил он и тут же поморщился, когда младенец повысил голосок, требуя обратить на него внимание. — Титьку, что ли б, ему дал. — А это не твоя забота, — огрызнулся омега. Нэдир пожал плечами, признавая его правоту — и вправду не его. Шагнув ближе, альфа вытянул шею глянуть на то, что тщетно пытался закрыть своей спиной Дарующий. Его глазам предстал мощёный дворик с узкой тропкой, ведущей в плодовый сад с густыми «шапками» крон покорёженных яблонь, слив и черешен. Приживалось на Севере не всякое дерево и неизменно гнуло его к земле ветрами, да тяжёлым снежным покровом. Но привлёк внимание альфы не сад, где копошились несколько омег и бет, а стоявшие у старой двухколесной повозки Броган и Морис. Рядом с лошадью, впряжённой в повозку, возвышался чернобородый альфа средних лет с приметным шрамом на щеке. Полученная в бою рана едва не лишила альфу глаза и сплющила кость скулы, оставив глубокую вмятину. Узнав Аргаса — воина, входившего некогда в дружину и изгнанного оттуда с позором из-за пьянок и драк, Ратт удивился. Аргасу было запрещено появляться в господском доме, но в последнее время чернобородый частенько крутился близ его пределов. По слухам, за его возвращение в дружину ратовал сам Алатар, но Галхан на уступку не пошёл и в то, что тот о браге и кулачных боях забыл, не поверил. Скользнув взглядом по Аргасу, Нэд переключился на Мориса. Бета, судя по одежде, собрался в дальнюю дорогу, и едва осиновым листом не дрожал, что-то умоляюще вещая непреклонному Нарэту.  — Куда это Морис собрался с Аргасом? — пробормотал Нэд, не отрываясь от окна. — Не тот вопрос задаёшь, Защищающий, — тихо отозвался Ловис, прижимая к себе не унимавшегося Рамира. — Не куда, а зачем. Нэд повернулся к нему, щуря глаза. Сроду не слышал младший из Раттов, чтобы домосед и трус Морис, ходивший в главных сплетниках дома, за границы долины выбирался. А кому лично бета яд в уши изливал да зад вылизывал, помнил. — И зачем? — Хотел бы я сказать, что знаю ответ на твой вопрос, — Ловис, встрепенувшись, неожиданно вцепился в рукав его камзола. — Зло в доме поселилось, — зашептал он горячечно, заглядывая в глаза изумлённого альфы, — не дремлющее, своего часа ждущее. И творится страшное, запретное всеми богами в его стенах! Быть беде, Нэдир, если их не остановить! Ловис почти кричал и, закончив, зашатался, грозясь осесть на каменные плиты пола. Альфа подхватил его под локоть, не дав упасть. Только сейчас воин заметил пересохшие до корок искусанные губы Дарующего и глубокую синеву под горевшими лихорадкой глазами. — Мои уста запечатаны, Нэдир, — в отчаянии простонал омега. — И нет мне прощения за моё молчание. Младенец на руках Ловиса вновь зашёлся тонким, требовательным криком, изголодавшись по родительскому молоку, и Дарующий, отлипнув от альфы, потащил себя вглубь дома. Первый предок* — тот, кто первым стал носить имя рода. Обычно имя получали от того, кто брал под свое крыло, что-то вроде прозвища, которое превращалось со временем в родовое имя. омежий род* — род, в котором не осталось прямых наследников альф. тар* — учитель воинского дела, заодно и старший по чину.