Ущербная Луна

      Даннар, крепко сжимая кубок в руках, с мраком в глазах наблюдал за весело хохочущим Фениксом. Сесть рядом с виричами таэта нардизз не пожелал и, как только вошёл в пиршественный зал, выбрал место рядом с Бодвином и воинами его отряда, оставив Тирита и Даннара уныло наблюдать за ним из своего угла. А Амарис, выпив уже третий кубок вина, заедая его сладкими ягодами с рук Бодвина, и вправду разошёлся в пух и прах, сводя с ума своих одностольников. То томно ресницами взмахнёт, то позволит с хрупкого плечика рубашке соскользнуть, открывая молочную кожу, а то и ножку, затянутую в узкие штанцы, выставит в разрезе верхнего платья. Себя раздавал щедро, и у альф разве что ушами пар не шёл. У воинов — ушами, а Даннар весьма явственно ощущал, как прорезаются в дёснах клыки, вместе с рогами на самой макушке. Ими бы и забодал каждого, кто посмел на его омегу глядеть да облизываться. Его омегу… Сотник скис, напоминая себе, что прав называть Феникса своим не имел. Ведь ничего ему, кроме члена в течку, обещать не мог. Не приняли бы бывшего гаремного раба его парой в семействе Даннара, и стал бы он вместе с ним изгоем на собственной земле, куда мечтал вернуться, осесть, да детишек нарожать, как и его деды-прадеды. Так отчего душу выворачивало, глядя на то, как старательно вылизывает испачканные в соке ягод пальцы Бодвина накормленный им Феникс? И в кулаке нож давит, забыв о стоявшей перед ним тарелке с перепелом и кубке доброго вина? Уж лучше бы не встретился на его пути змей-искуситель в омежьем обличье, и жил бы сотник, не познав яда жадного до ласки тела, лживых слов да стонов. Сидевший рядом с ним Тирит, как и Даннар, к еде не притронулся. Бета маялся угрызениями совести, что не давала ему покоя. И оправданием того, что действовал он во благо Амариса, прощения ему — у самого себя — было не выпросить. Не давала совесть-злодейка укрыться от осознания того, что лишил он Феникса возможности понести дитя, потому что боялся стать ненужным. И следя за Фениксом, который из кожи вон лез, фонтанируя ложным весельем, бета понимал, что примеряет на себя чужую личину нардизз ради Даннара. Самого Тирита омега отверг и впустит ли обратно — тот ещё был вопрос. — А я о нардиззах слышал, что скромнее их нет никого, — вырвал его из размышлений полный злости голос сотника. — Что отцы их за семью замками от порока хранят и только своему старшему они могут быть отданы. Бета на альфу покосился с опаской. Как играли желваки на лице средиземца, видел. Как и рытвину в столе, проделанную ножом боевого побратима Ат-Нараша. — Амарис таким и был, — защищая друга, сказал он. — Пока беда не сделала из него раба. В чём его вины нет. Даннар глянул на него налитыми кровью глазами: — Думаешь, я слепой? Не вижу, как вы с ним глядите друг на дружку? Уж если он даже на бету полез, то шлюхой всегда был, — не дожидаясь ответа онемевшего Тирита, сотник поднялся и, опрокинув в себя кубок, шатаясь, потащился к выходу. Хранитель проводил его встревоженным взглядом. На отчаявшегося альфу не сердился, знал, что тот жалит от боли, но сотника жалеть не стал. В своей беде средиземец сам виноват был, не слушая своё сердце. Распахнув двери, в пиршественный зал мерной поступью вошли крепкие молодцы, неся на длинных копьях большой медный щит с кабаньей тушей. Следом вплыли подносы с поджаристыми утиными грудками, жирными каплунами и голубиными тушками, начинёнными грибами и орехами. Фаршированные печенью яйца, раздутые от начинки желудки, кровяные и мясные колбасы следовали за запечёнными окороками с душистыми кореньями и целой чередой блюд с маринованными острыми овощами. По каменным плитам пола вкатили новые бочки с вином — редким, архейским, с нежнейшим ароматом тёмных виноградных гроздей, что были встречены за столами с живейшим интересом. Тэр крепости на свадебное торжество не поскупился, открыл закрома нараспашку, демонстрируя своё богатство, любовь к внуку и уважение к своему господину. Первые чаши наполнили для молодоженов, и Галхам поднёс два золотых кубка, украшенных рубинами, сидевшим за центральным столом Гаэллю и Каллену. Женихов окружала ближайшая родня. Справа от новоиспечённого старшего супруга разместились альфы, а со стороны младшего — омеги. За неимением родни, рядом с Гаэллем сел сам Каэлл Дархан, возле Каллена — Алатар. Галхам разразился длинным цветистым тостом. Желал того, чего оба молодых супруга для себя ни в теперешнем, ни в будущем не ожидали — любви неземной и детишек полон дом. Слушая велеречивого старого воина, Каллен думал лишь о том, как удержать рвавший горло горький ком и не завопить, прося Галхама замолчать. О каком счастье говорил добряк-воевода, если его старший сидел рядом мрачной тучей, не притронувшись к своей тарелке и сжимал кубок так, словно ломал шею врагу. Но с губ не сорвалось ни звука — омега сидел «ряженным» на собственной свадьбе и старательно игнорировал шепотки за столом, где разместили незамужних Дарующих под охраной бет-доминов. Каллен, не прислушиваясь, знал, что говорят о нём, поливая едким ядом с трепливых языков. Как же, уроду младшему достался такой завидный старший — и красив, и титулован, и молод. Да ещё и наследником Каллен был объявлен в обход родственника-альфы. Младший из Дарханов за злословие омег не упрекал, лишь судорогу по губам пустил. Знал бы кто из разодетых в шелка и меха беззаботных пташек, с какой радостью он поменялся бы местом с любым из них, только бы иметь призрачную свободу. Завершив тост длинным воинственным кличем, воевода поднял рог, одетый в медь, и опустошил его до дна. По рыжей бороде с прядями седины полилось вино. Гаэлль, по обычаю, встал с кресла, отсалютовал тостующему, и поставил свой кубок на стол уже пустым. Каллен ограничился одним глотком и встрепенулся, вдруг почувствовав холод, коснувшийся лица, будто щёку погладила невидимая ледяная рука. «Малтах, дарри». Два коротких слова вспыхнули в мозгу, и омега задержал дыхание. В груди гулко забилось сердце, пугая неожиданно чётким осознанием того, что в зале находился тот, кого он, Каллен, не слышал уже много лет и, как оказалось, совершенно напрасно считал исчезнувшим из своей жизни. Выпрямив спину, омега обежал глазами зал, но ощущение как пришло, так и ушло, истаяв в остатках тревоги. Младший из Дарханов зацепился взглядом за сидевшего на дальнем конце стола Тирита. Бета вертел головой, растерянно оглядываясь по сторонам, как и омега. Заметив внимание жениха, Тирит густо покраснел, оба отвернули лица. По соседству с Калленом поднялся Алатар, держа в руках кубок. Праймер заговорил, и омега, вслушиваясь в слащавый голос дядюшки, побледнел лицом. *** Даннар, сгоряча покинувший пир, быстро заплутал в тёмных коридорах дома и, осознав, что окончательно потерялся, остановился у незнакомых ему, покрытых богатой резьбой дверей. Створки оказались не заперты, и средиземец перешагнул порог зала с большим круглым столом, установленным посередине. На стенах висели гербы домов Севера, дальнюю из стен частично укрывал тяжёлый занавес. На открытой части виднелась впечатляющая мозаика, изображавшая горы и узнаваемые очертания крепости Дарханов. Подойдя к столу, сотник упёр ладони в потемневший от времени дуб. Столешница была искусно вырезанной картой Триземелья — отражавшей три части мира — Север, Средиземье и Юг, с их городами и селениями, реками, озёрами и торговыми путями. Мир континент омывал океан, звавшийся у каждого народа по-разному. Для средиземца — Оршэм — Колыбель. Над некоторыми из городов были укреплены железные флажки, обозначавшие принадлежность к тому или иному государству, или удельному княжеству. Карта была растрескавшейся от времени, но новые указания на поселения и разметки дорог, проложенные поверх старых, были совсем свежими. Осознав, что карта была подробнее тех, что имелись в распоряжении королевских картографов Эзариуса, сотник хмыкнул. Король-Паук отсыпал бы за древний стол не одну меру золота, чтобы получить столь полные данные, как о Севере, так и о Средиземье. Откуда ими обладал простой тэр из захолустья Холодных земель*, был ещё тот вопрос. Подхватив со стола огарок свечи в рожке и огниво, Даннар высек искру и поднял огонёк повыше, освещая мозаику на стене. Крепость на мозаике была «молодой», без двух существующих ныне угловых башен и центрального высокого донжона, что смыкался стеной с хозяйственным крылом господского дома. Но больше всего удивило его наличие большого селения под крепостными стенами, занимавшего всё подножье крепости. Ныне его не существовало. Как и текущей неподалеку реки, берущей начало в горах. На мозаике перед глазами Даннара предстало обжитое место, населённое множеством людей, а возделанные поля тянулись до самых отрогов гор. Сейчас же Горное гнездо было домом не больше, чем десятка-полтора сотен душ. Опустив свечу, Даннар поднял край занавеси-гобелена, прикрывавшего левую часть мозаики. На нём застыли несколько фигур. Две из них, одетые в старинные длиннополые одежды, пожимали друг другу руки. Судя по свисавшим с пояса мечам, оба были альфами. Позади одной из фигур — крепкого черноволосого альфы, скромно сложив руки на высоком животе в оберегающем жесте, стоял омега. Длинные светлые волосы водопадом струились по спине, ниспадая до пяток. Второй из Защищающих — высокий, с горделивой осанкой, носил такую же светлую косу и странный головной убор, напоминавший ледяную корону с тремя зубцами. Лиц у омеги и светловолосого альфы не было, камешки мозаики на этом месте были грубо выбиты до каменной основы. Шорох, послышавшийся по соседству, заставил Даннара отпрянуть от стены и задуть свечу. Сотник нырнул под защиту драпировки, висевшей у окна. Зал погрузился в темноту, разрезанную узкой полосой света луны, падавшей на каменный пол. Часть стены напротив ушла внутрь, открыв зев потайного хода. Наружу выбралась фигура, облачённая в длинный плащ. Широкий капюшон скрывал голову, бросая тень на лицо. Входная дверь зала так же открылась, впуская внутрь домина Каллена, и незнакомец уложил руку на широкую рукоять необычно длинного изогнутого меча. Оба ненадолго застыли, рассматривая друг друга. — Мао рахат, даар, — произнёс Салем, показав, что их встреча в ночи была не случайна, и церемонно склонил голову. Язык Даннар не узнал, но обнаружить себя не спешил. Воин в плаще сделал небрежный жест в ответ Хранителя. Бета разогнулся: — Мы не ждали тебя, даар, — сказал он, возвращаясь к общему языку, ходившему как на Юге с Севером, так и в Средиземье. — Сигнальный огонь был замечен с опозданием. — Я желал убедиться, что слухи не лгали, — голос мечника вымораживал хрустом льда и коробившего ухо выговора. — И получил им подтверждение. Салем отвёл взгляд. — Как бы там ни было, а суть наших договоренностей останется прежней. — Пока каждая из сторон их придерживается. Выполни свою часть уговора, ассэр, и мы выполним свою. Мы не забыли нанесённую нам обиду и слишком давно ждём справедливости. Наше терпение истончилось. Салем хотел ответить, но тень отступила в провал, сверкнув серебром лат на груди, и часть стены вновь встала на своё место. Домин, постояв некоторое время в раздумьях, вышел из зала. Как только дверь за бетой закрылась, Даннар, покинув своё убежище, подошёл к стене. Пальцы прошлись по шершавому камню, отыскивая стыки потайного входа, но не нашли никаких отличий от соседних борозд кладки. Тряхнув головой, прогоняя хмель, средиземец, затушив огарок и поставив плошку обратно на стол, направился к двери. *** Каллен не шевелился, не дышал и не моргал, глядя перед собой на взорвавшийся пьяным весельем зал. Алатар ещё продолжал говорить, а в сознании омеги медленно оседало липкой пеленой тумана выловленное из речи праймера «дракх намар». Алатар сообщил гостям о необходимости выбора трёх свидетелей, что засвидетельствуют то, что молодые супруги выполнили свой долг перед родом и консуммировали* свой брак. В зале разрастался гул голосов — гости выкрикивали имена кандидатов и, веселясь, называли известных балагуров. Те, заслышав своё имя, вскакивали с места и били себя в грудь, обещая помочь старшему супругу осчастливить своего омегу советом бывалого. Особо смелые шли дальше, обещая подменить собой альфу на супружеском ложе, «ежели сплохует». Разогретые вином и похотью, воины дружины Дархана отпускали безобидные по своей сути и обычные для свадебных пиров шутки, но Каллен, став центром всеобщего внимания, был готов провалиться сквозь пол. До этого внуку тэра довелось побывать только на одной свадьбе — Брогана и Ловиса, и по малолетству омега был отпущен спать до того, как Ловиса сопроводили в его опочивальню для первой брачной ночи. Что случилось в ту ночь между супругами Нарэтов — не знал никто, кроме них двоих. Но отведённой супругам спальни Ловис не покидал седмицу, и от поселившегося в его глазах страха, с каким он после смотрел на своего альфу, Дарующий так и не избавился до сих пор. Лицо Каллена пошло алыми пятнами. В отличие от него, Гаэлль разухабистые шутки гостей принимал со спокойствием, и изредка, как и следовало, поднимал кубок в честь особо остроумных высказываний. Защиты своей чести от него ожидать не следовало, и омега, вспыхнув, рванулся с кресла. Длинные ногти Алатара впились в его запястье, не дав подняться. Праймер, не поворачивая к нему головы, прошипел: — Не смей позорить нашего дома! — Отпусти, — Каллен не сомневался, что именно он настоял на соблюдении архаичной традиции, и был готов выцарапать дядюшке глаза. — Этому не бывать! — Да? — Алатар повернул к нему лицо, насмешливо оглядев с головы до ног. — И что ты сделаешь? Привселюдно объявишь, что ваш брак заключен для шутов гороховых? Только бы у законного наследника его наследство отнять? Стук кубка, ударившего об стол, прервал праймера, опрометчиво повысившего голос. — Твой брат ещё не умер, Алатар, — Ат-Нараш поднялся, привлекая к себе внимание пирующих. — Думаю, моему супругу пора отправиться в опочивальню, — возвестил он, повышая голос. — Празднество — дело утомительное, а силы нам ещё понадобятся, дабы даровать крепости следующего наследника-альфу. В зале поднялся шум, и таэт опрокинул в себя оставшееся в кубке вино, после чего, следуя традиции, бросил драгоценный сосуд в зал. Кубок подхватили за столом омег, раздался визг — за золото сцепились сразу несколько весьма жадных Дарующих. Кубок с рубинами, выполненный мастерами с Юга, стал бы хорошим дополнением к приданому. Дерущихся омег подбадривали свистом и улюлюканием. Гаэлль досматривать потасовку до конца не стал — нагнувшись, подхватил продолжавшего сидеть истуканом Каллена на руки и понёс на выход. За молодоженами тут же увязалась процессия из молодых воинов-альф, охочих до зрелищ. Вслед за супругами покинул зал и Каэлл Дархан, оставив Брогана, поглощавшего кубок за кубком, заливать вином своё горькое разочарование. Каллен, вцепившись в камзол Гаэлля, некоторое время не шевелился, но когда Ат-Нараш, добравшись до омежьей половины, ногой распахнул дверь его спальни, забарахтался, выбираясь из его рук. — Пусти! Гаэлль отпустил, без церемоний скинув омегу на широкое ложе. Каллен тут же взвился обратно на ноги, следя за тем, как альфа расплетает свой пояс с ножнами. Вытащив меч, Ат-Нараш уложил его на пол неподалеку от порога. Дальше этой черты, обозначенной клинком, свидетели подтверждения брака ступать прав не имели. — Этому не бывать! — разгневано выпалил Каллен, оценив мимоходом, что меч уложен достаточно далеко, чтобы сохранить некоторую интимность, но при этом так, чтобы сам акт могли узреть с достаточной определённостью. — Бывать, — не поворачиваясь, возразил альфа, отделяя их дверью от молодых повес, продолжавших драть горло в нестройном хоре. — Оспорить наш брак я шанса никому не дам. Каллен беспомощно следил за тем, как альфа стаскивает с плеч камзол и бросает его на стоявший у стены сундук. — Ты ведь ненавидишь меня… — тихо вытолкнул он с болью. — Тогда зачем на ложе берёшь? Позора моего хочешь? — Я и тела твоего не жажду, — равнодушно бросил альфа, продолжая снимать одежду, и за камзолом последовала рубашка, — однако то, что мне принадлежит по праву старшего супруга — возьму. Развернувшись к омеге, Гаэлль усмехнулся. Каллен, с разметавшимися по плечам косами, выпавшими из узла на затылке, стоял у постели, наставив на него кинжал. — Похоже, отсутствие родителя-омеги плохо сказалось на твоём воспитании, супруг мой, — с кривой усмешкой упрекнул он. — Тебе не говорили о том, что Дарующий обязан быть послушным воле старшего? — Лучше уйди, — отчаянно простонал омега. Гаэлль развёл руками: — Хотел бы, да не могу. Это ведь твой дед и ты в силки меня загнали. — Я этого не задумывал! — голос Каллена сорвался в крик. — Я не хотел ничего, кроме, как умереть… — слова вырвались против его воли, и омегу затрясло. Не следовало говорить того, что делало его в глазах альфы безумцем. Ат-Нараша передёрнуло коротким приступом раскаяния. Дарующий смотрел на него широко распахнутыми глазами, клубя в зрачках аметистовую звёздную пыль. Его била крупная дрожь. Дархан боялся его, видя в альфе своего палача. Никогда до этого он не причинял ни одному омеге страданий. Ни один из них не имел причин испытывать к нему страх. — И почему ты хотел умереть? — глухо выронил он. — А ты не понимаешь? — Каллен моргнул, сгоняя с ресниц слезы. За дверьми ярилось веселье — гости, разойдясь в своем буйстве, распевали песни, чей смысл покрывал его щёки румянцем. — Кому такой, как я, нужен? Я не дам тебе дитя и не подарю гордости за свою красоту. Позволь мне остаться нетронутым, и я стану тебе союзником. — Омега — союзником? — альфа хмыкнул. — И должен ли я верить, что ты не тронут? Твой родитель слыл охочим до добрачных наслаждений. Лёгок был на согласие стан прогнуть. — Я — не мой родитель. — В Средиземье говорят, что дождь далеко от тучи не падает. — Ат-Нараш, вновь наливаясь злостью, жалил вздрагивавшего от обидных слов омегу. Гнев, подогретый вином, толкал ударить посильнее, да только внутри корчило непонятной горечью, словно сам себя оскорблениями полосовал. — Отныне ты мой супруг. И я буду брать тебя на ложе столько, сколько захочу. То, что ты не родишь мне дитя, меня не остановит. Своим наследником я могу сделать и бастарда, но тебе своей свободы не видать, Каллен. Как и мне своей. — Свою свободу я себе вернуть могу… Дарующий не договорил — альфа знал, что задумал Дархан и метнулся к нему до того, как он развернул лезвие к своему горлу. Сорвав покрывало с постели, Гаэлль набросил его на омегу, инстинктивно выставившего руку с кинжалом перед собой. Острый клинок пропорол ткань, и Ат-Нараш перехватил Каллена за запястье. Удар по руке — и кинжал оказался в кулаке альфы. Скрутив младшего, таэт легко приподнял брыкавшегося младшего над полом и бросил на постель. Не дав ему возможности бежать, Гаэлль подмял его под себя, лицом вниз. — Думаю, обойдёмся без помощи слуг, — сообщил он глухо мычавшему омеге. Орудуя не хуже заправского служки, Ат-Нараш стянул с него верхнее платье и вспорол шнуровку на спинке жилета. Закончив с верхом, Защищающий рывком перевернул Каллена на спину, и, прижав его запястья к постели, ухватился за пояс. — Я сам… Сбившийся от дыхания голос омеги остановил его руку, готовую содрать штаны Дархана вместе с бельём. Забыв о гордости, Дарующий опустился до мольбы. Мысль о том, что его первая близость закончится насилием, ужасала куда больше, чем унижение полу-добровольного согласия. Ат-Нараш остановился, глядя на лежащего под ним омегу. Младший больше не сопротивлялся, лишь кусал губы, отвернув лицо к окну. — Сам… — повторил он, и таэт, поколебавшись, отступил назад. Каллен медленно сел на постели. Не глядя на старшего, стянул сапоги, расстегнул пояс, обнажил ноги, показав распухшее от грубых шрамов колено. Оставшись в одной рубашке, прикрывавшей бедра, Дархан поднялся, ухватившись за столбец балдахина, и вытянул заколки из волос. Шёлковое серебро хлынуло по спине и плечам. — Рубашку оставь, — остановил его альфа, когда тот потянулся снять последнее своё прикрытие. — Спасибо… Короткая благодарность, высказанная с тусклой обречённостью, отрезвила ушатом холодной воды. Ат-Нараш смотрел на него не отрываясь. Отлепив себя от опоры, Каллен неловко забрался на постель. Альфа, подойдя ближе, прошёлся взглядом по омеге — с тощим телом, куда больше подходящему бете, с узкими бёдрами, впалым животом, изящными кистями и ступнями. Дархан потянул край рубашки, стыдливо укрывая гроздь плоти, поневоле обнажая уродовавшие бедро шрамы. — Не противься мне и всё пройдет быстро, младший. Отвечать ему Каллен не стал — уткнулся в стену ничего не выражавшим взглядом. Ат-Нараш взялся за завязки штанов. Дверь спальни открылась, весьма вовремя явив на пороге трёх свидетелей. Дархан интересоваться тем, кто станет свидетелем его позора, не стал, таэт мельком глянул на топтавшегося у меча Галхама. Следом вошли Алатар и Ансельм. Увидев, насколько далеко от ложа находится меч, праймер заворчал, но воевода шикнул на него, и тот в кои веки заткнулся, недовольно поджав губы. Со своего места видели они достаточно, чтобы засвидетельствовать совершение подтверждения брака. А Ат-Нараш, разоблачившись донага, навис над омегой. Каллен закрыл глаза, чтобы не видеть альфу, дотрагивавшегося до него в тех местах, которых раньше касался только он сам. Пусть и не было нежности в том, как поджал его коленку старший, крепкой ладонью с шершавостью кожи, привыкшей обнимать рукоять меча, смял ягодицу, возбуждая себя податливостью омежьих округлостей. Сознание против воли Каллена впитывало в себя всё подробности: прерывистое дыханье альфы, шевелившее теплом волоски у его щеки, прогнувшуюся у плеча кровать, крепкие сильные пальцы на бёдрах и влажный мазок члена, оставивший холодящую дорожку у его пупка… Гаэлль накрыл его собой, вдавливая в жёсткое ложе, развёл колени Дарующего и толкнулся альфячьим стояком в тугой омежий вход. Собственная смазка так и не начала выделяться из-за неразвитости Дарующего, и альфа наткнулся на сопротивление мышц, схожее с тем, что проявляло тело беты. Каллен застонал, выгибаясь от боли, что была лишь началом его мучений. Не ожидавший, что не встретит привычной мягкости мышц Дарующего, Ат-Нараш нажал сильнее, естество альфы с ненасытностью реагировало на близость омеги. Мозг требовал проявить настойчивость и не слушать судорожных всхлипов вздрагивавшего под ним Дарующего. Его загнали в ловушку старый хитрец и юный калека, и если оба предполагали, что он станет послушной игрушкой в их руках, то оба крепко ошибались. Новый толчок вызвал у Каллена протяжный вскрик. Альфа, намотав на свой палец прядь серебряных волос, всунул костяшку между тут же сомкнувшихся зубов младшего — пусть крошит кость, не позволяя сознанию альфы соскользнуть в похоть, забыть, кто лежит под ним, — но продвигаться внутрь омеги не прекратил и вошёл до конца. Потерявшийся в своей муке Дарующий принял его с трудом, стиснув так, что не осталось ни единого сомнения в том, что оскорблял его подозрениями Гаэлль напрасно, как и в том, что к соитию с альфой Каллен был ещё не готов. Только вот останавливаться было уже поздно, и Ат-Нараш потянул себя наружу, чтобы тут же вернуться обратно. Без размаха, с оттяжкой, но волнуя узел, молясь всем богам, чтобы достигнуть нужной разрядки не затягивая, но и не опозорив себя перед свидетелями акта соития. А природа брала своё и гнала альфу к разрядке, всё убыстряя темп, и скользить внутри омеги вскоре оказалось куда легче. Боль в прокушенном пальце ушла — зубы Дархана разжались. Каллен больше не стонал, вытягиваясь всем телом, уходя от толчков. Но того, что его младший лишился сознания, Гаэлль не осознал, пока не выплеснулся семенем и не покинул тела Дарующего, избегнув сцепки. — Брак подтверждён, — проскрипел позади голос Галхама, вырывая альфу из дурмана возбуждения. Дверь с тихим хлопком закрылась за последним из свидетелей, и за стеной послышался приветственный гул голосов. Свидетели объявили ожидавшим гостям о том, что Гаэлль и Каллен стали супругами перед богами и людьми. *** Каэлл Дархан ожидал Ансельма, сидя у окна в кресле. Перед старым воином на столе лежали раскатанные свитки с длинным переплетением имён родового древа. Тэр крепости смотрел на погружённую в ночь крепость. Со своего места старый альфа видел одну из угловых башен. Над смотровой площадкой поднималось пламя сигнального огня. На фоне багрянца передвигалась из конца в конец тёмная фигура дозорного. Рядом на зубцах сидел грифф. Крылан дремал, заложив голову под крыло, подобно большой золочёной птице. В память вплыл образ его единственного гриффа — Таглина, чье имя обозначало на древнем языке «Ясноокий», погибшего много лет назад на одной из бесчисленных и бессмысленных войн за единый Север. Объединение земель в одно королевство, что сплотило бы племена суровых окраинных земель, так и не произошло. Его крылатый соратник отдал свою жизнь, как и его собственные кровь и плоть, за идею, которой было не суждено воплотиться. Сколько жизней стяжала смерть на полях сражений междоусобиц, разрывавших Север уже два века на части, не подсчитал бы и самый знающий летописец. Пелегун, отрывая старика от размышлений, поднёс ему кубок с отваром трав. Без макового отвара и отвара сон-травы, снимавших боли в ногах, к Дархану не приходил сон. Отпив глоток, Каэлл отдал её лекарю. — Помнишь ли ты, каким был мир нашей молодости, Пелегун, — спросил он, остро заглядывая в глаза лекаря, придержав чашу, — полный войн и потерь. — Вся моя семья сгинула в огне ненависти, мой тэр, — отозвался лекарь, осторожно выбираясь из его хватки и подходя к камину, чтобы выплеснуть остатки трав на жарко пылавшие дрова. — Я потерял двоих моей крови и множество друзей. Заплатил сполна. Спина Пелегуна дрогнула, но лекарь не оглянулся. Дархан замолчал, вновь обратив усталое лицо к башне. Грифф, проснувшись, издал долгий клёкот. На клич глухо отозвались из «птичников», располагавшихся у северных башен крепости. — Всё оказалось бесполезным, — продолжил тэр после паузы. — Война никогда и ничего не объединяет, Пелегун. Лишь дарит временное союзничество и влечёт за собой неминуемый раскол. Нужен был иной способ… Дархан прервался — дверь, скрипнув, впустила внутрь Ансельма. — Что скажешь, друг мой? — нетерпеливо вопросил Каэлл. — Молодые выполнили свой долг, мой тэр. Брак не будет оспорен. — Хорошо, — он выдохнул, не скрывая облегчения. — Теперь можно и на покой. — Каллену пришлось несладко, — в голосе жреца слышался явственный упрёк. — Такова уж доля омег. А его судьба была предрешена с рождения. Ансельм смотрел на старого друга и своего господина, уложив руки на посох. — А если ничего не выйдет? Дархан долго молчал, разглядывая спину лекаря, суетившегося у постели. Пелегун взбивал подушки, перетряхивал одеяла. — Тогда всё, на что мы пошли, было напрасным, и гореть нашим душам в вечном пламени Тёмного за наши грехи. Ансельм попытался возразить, но Каэлл поднял руку. На тонком пергаменте кожи заиграли блики огня, отражаясь от перстней, ставших слишком большими для костлявых пальцев. — Я утомился, Ансельм, день был долгим. Поговорим завтра. Жрец настаивать не стал и помог Пелегуну довести нетвёрдо стоявшего на ногах тэра к постели. Уложив Дархана на подушки и накрыв двумя одеялами, бета направился закрыть окно, но тэр велел оставить створки открытыми и идти отдыхать. Послушав его, лекарь и жрец покинули хозяина крепости. Сон к Дархану не шёл. Старый воин, закрыв глаза, вспоминал свою юность — давно дожидавшихся его в семейном склепе младшего супруга и сыновей. Что он сделал не так, что лишился всего, что было ему дорого? Слишком много думал о Севере и слишком мало о своей семье, потеряв за великим малое. Мягкий шорох заставил старика открыть глаза. На подоконник окна, царапая камень когтями, села сова с белоснежным оперением. Чёрные круглые глаза уставились на альфу. Дархан приподнялся на локтях, глядя на птицу. Губы старика растянула слабая улыбка. — Ты пришёл за мной, Арвин*? Забери меня домой, любовь моя, я готов. На небосклоне медленно разгорался рассвет, когда Пелегун вошёл в спальню тэра, неся чашу с отваром трав. Дархан лежал в постели с умиротворённой улыбкой на устах, сложив руки на груди. Лицо воина было повёрнуто к окну, за которым вставало солнце. Тэр крепости был мёртв. Холодные земли * — так на Юге и в Средиземье часто называли Север. Консуммация* — подтверждение брака, в данном случае физической близостью супругов. Арвин* — супруг Дархана. Его имя в переводе обозначало Совушка.