Ущербная Луна

      Спальня была погружена в темноту. Темнота дарила обманчивое ощущение остановившегося времени. За окном, укрытым тяжёлыми портьерами, резвился ветер, хлопали ставни размещавшихся внизу кухонь. Где-то рядом плеснули водой из ведра, загоготали гуси, выпущенные из клети в крытый двор. Зычный голос стражника-альфы прикрикнул на разлаявшегося пса, прибавив крепкую матерщину. Пёс замолк. Ненадолго успокоился и ветер, будто испугавшись людской брани. Очередное раннее утро, но сегодня лишённое своей обычной умиротворённости. Лежавший на широком ложе Каллен отгородился от разгоравшегося за окном рассвета спиной. Истерзавший его ночной кошмар, в котором он вновь и вновь сгорал в огне, корчась от боли — безволосый, безбровый, с ранами до кости, ушёл, оставив после себя ядовитый дурман в крови. Не менее жестока, чем сон, преследовавший его с первого осознания себя, была и реальность, где в молельне у тела Каэлла Дархана Каллена ожидал ненавидевший его супруг. Ненавидевший настолько, что остался глух к попыткам омеги построить их союз если не на любви, то хотя бы на взаимном уважении. Каким глупцом надо было быть, чтобы думать, что Гаэлль сохранит в глубинах памяти краткое мгновенье, когда протянул руку незнакомому искалеченному мальчишке, укрыв от издёвок жестоких подростков. Омега был сам виновен в том, что создал из Ат-Нараша героя, и теперь сполна расплатился за свою ошибку. Пора было повзрослеть и оставить в прошлом то, о чём мечтал Каллен-ребёнок. Отныне он наследник, ничем на самом деле не владеющий, и младший супруг, нужный своему старшему только как ключ к казне Дарханов. Бесплодный калека, избегнувший Храма Вдовых благодаря обману своего деда. Никто и ничто, если он не найдёт способ изменить свою судьбу. Дверь скрипнула, впустив в спальню Салема. Постояв у порога, рассматривая лежавшего на кровати омегу, Хранитель, покачав головой, двинулся к окну. Отдёрнув шторы, бета впустил в комнату серое стылое утро. Каллен потянул край одеяла на голову. — Закрой, — взмолился глухо. — Нет, — домин сел на кровать, потянув на себя одеяло. — Каллен, приняв брачный браслет, ты больше не можешь вести себя, как прежде. — Я знаю, — он перевернулся на спину и не удержал гримасы — боль прострелила тело от копчика к пояснице, сбив дыханье. Домин уложил ладонь на колено омеги. — Надо сменить повязку с мазью. Потерпи немного. Медикус говорит, что заживление идёт хорошо, ещё седмица, и ты сможешь… — Сможешь что? — взорвался омега, сбрасывая его руку. — Вновь принять супруга на ложе? — Вам нужно примириться… — Ты не слышишь меня, Салем?! — Каллен перешёл на крик, перекатившись на локоть. — Он знает о том, кто мой родитель и ненавидит меня! Между нами никогда не будет мира. Ничего из того, что я, глупец, себе надумал! Дарующий со стоном упал обратно на постель, прижимая ладони к лицу. Домин смотрел на него с жалостью. Правду о причине ссоры Каллена и Гаэлля в день, когда их соединили браком, бета из Дарующего всё-таки вытряс и, к изумлению Дархана-младшего, не поддержал его идею искать пути, чтобы разорвать заключённый с таэтом брак. Они спорили до хрипоты, Салем впервые был не на его стороне, и Каллен чувствовал себя преданным. Но в это утро ругаться они не станут. Каллена ждало погребение деда. Оборвав открывшего рот для ответа бету взмахом руки, Дархан сел на кровати. — Позови его, — велел он тоном, не терпящим возражений. Салем нахмурился, зная, о ком тот ведёт речь. — Я могу всё сделать сам. — Можешь, — сухо согласился омега, — но я хочу, чтобы он пришёл и помог мне. Не ты. Подавив раздражение, домин поднялся. Когда бета исчез за дверью, Каллен позволил себе согнуть спину, издав тихий всхлип. Каждое движение причиняло боль, но куда сильнее омегу терзала безысходность. Каэлл Дархан оставил его в одиночестве разбираться с последствиями поступка родителей и лишил надежды на свободу. Услышав о смерти деда в момент, когда сам разрывался от мучительного желания покинуть мир, Каллен рухнул в безумие. Его чаша терпения переполнилась, лишив выдержки вместе с разумом. Вывернувшись из рук Салема и оттолкнув врачевавшего его Пелегуна, Дарующий заковылял к двери. Его перехватили у порога, не дав упасть на подкосившихся ногах и крепко обняли. Каллен уткнулся лицом в плечо Тирита, цепляясь за его одежды, и бета забормотал утешения, прорвав омегу слезами. У него единственного вышло достучаться до сознания Каллена, уговорить принять помощь. С тех пор они не расставались. Бета обнаружил немалые познания, полученные им от медикусов семьи Амариса. Тирита готовили к службе на омежьей половине дома будущего супруга Феникса, и он знал всё, что было необходимым для поддержания здоровья Дарующего. Его руки умело делали перевязки и осторожно разминали окаменевшие мышцы. Узнав, что Дархан страдает от постоянных болей в изувеченном колене, Тирит готовил для него примочки, снимавшие отёк, и принёс Каллену облегчение. Опустившись на низенький табурет рядом с кроватью, он, отвлекая Дархана от чёрных мыслей, рассказывал ему о далеком Юге, о своём детстве и детстве Феникса в доме Шаль-Наарагха. Каллен молча слушал, а когда он замолкал, соглашался протолкнуть за зубы ложку супа. Хлопок двери отвлёк Дарующего от бесцельного разглядывания своих спутанных прядей. Дархан, подняв голову, приветствовал появление Тирита в сопровождении Салема слабым кивком. — Помоги мне одеться, — попросил он, протягивая руку. Бета бросился к постели. Бережно поддерживая омегу за талию, он поставил его на ноги. — Тебе ещё рано вставать, магрис, — мягко упрекнул он. — Я должен попрощаться с Каэллом. — Теперь он называл деда по имени, как и подобало взрослому. — Присутствовать на погребении — долг наследника. Мне нужно совершить омовение, а также найти тёмный наряд для облачения. — Для тебя приготовили подобающий костюм, — внёс свою лепту в разговор Салем. — Хорошо, — Каллен позволил усадить себя в кресло у зеркала и отдался рукам Тирита. Бета взялся за гребень. Домин не отрывал глаз от Тирита. Салема сжигала ревность, подпитываемая беспокойством. Только слепец не заметил бы того, что южанин смотрел на Каллена глазами влюбленного. Хранители были лишены возможности завести потомство. Множество из них так и не определялось со своей ролью, становясь возлюбленными то омег, то альф, но никого из них не звали в брачный союз, и рано или поздно бета уступал свое место рядом с любовником омеге или альфе. Салем прошёл этот путь, слишком болезненный, и он был намерен вмешаться, как только Тирит попытается перевести дружбу в иное русло. Но пока южанин был отдушиной Дархана, домин был готов терпеть его рядом с Калленом и оставил их наедине, отправившись готовить купальню. Омега, расслабив плечи с уходом домина, устремил взгляд к своему отражению, но видел в нём не себя нынешнего, а маленького мальчика шести лет от роду, которым приехал в Горное гнездо из дома Нарэтов. — Ты знаешь кто я, Тирит? — спросил он еле слышно. Бета, остановив гребень, глянул на него в замешательстве. — Каллен Дархан, магрис. — А ведомо ли тебе, что мой отец-альфа был объявлен изменником и казнён? А то, что родитель-омега бросил меня в очаг, чтобы убить? Тирит потрясённо покачал головой. Пальцы омеги впились в подлокотники кресла так, что побелели костяшки. — Меня привезли в крепость совсем маленьким Салем и побратим моего отца, — продолжил омега. — Мой дед не рискнул оставить меня в крепости. За мной, как за сыном изменника, могли послать гонцов, требуя вернуть в Шэрран. Потому он отправил меня к Алатару и его супругу, где я жил до шести лет. Никто не искал меня, и Каэлл вернул меня в крепость. Мне было очень одиноко в доме деда, здесь не было моих сверстников, лишь слуги, да Алатар с Броганом, для которых я был лишь досадной помехой. Но однажды, увидев, как во дворе играют дети, я улизнул от дома и выбежал к ним во двор. Дарующий глубоко вдохнул, прежде чем продолжил: — Никто и никогда до этого не говорил мне, что я уродлив. В поместье Нарэтов меня берегли, как зеницу ока, никуда не выпуская. Я не воспринимал того, что чем-то отличаюсь от других. И не знал, насколько жестоки могут оказаться дети. Я только хотел поиграть, но увидев меня, они принялись смеяться, а затем бросать грязь и камни, требуя, чтобы я убрался в нору, из которой вылез. — Магрис… — проникаясь его страданием, прошептал Тирит, — мне жаль. Каллен поднял руку. Он ещё не договорил. — Камень попал мне в голову, и я упал, обливаясь кровью. Свернулся в комок и пожелал себе умереть, но меня вдруг подняли сильные руки, и я увидел его — своего Защитника. Он отёр кровь с моего лица, а затем разогнал мальчишек. Он сказал, чтобы я никогда не стыдился своих шрамов, потому что когда-то они принесут мне удачу, — горькая улыбка исказила губы Каллена, — приведут ко мне любимого. Я ему поверил. Мне же не мог солгать тот, кто в одно мгновение украл моё сердце. В груди Тирита кольнуло острой иглой. — Кто это был? — спросил он, старательно давя в себе скребущую душу ревность. — Гаэлль, — выронил Дархан. — Он приехал к Каэллу погостить из школы мечников с Юга, но никогда не видел меня и не знал, кого спас тогда от мальчишек. Меня прятали от него так же, как и от остального мира. — Каллен, встрепенувшись, поднял голову. — Мне нужна твоя помощь, Тирит. — Я сделаю всё, что потребуется, мой господин. — Я не твой господин, — Дарующий не ждал от него послушания слуги, — ты вирич Ат-Нараша, не мой. — Как младший супруг таэта — ты господин и мне. — Я не господин даже самому себе, — омега покачал головой. — Мне нужно не так уж много — приведи ко мне того, кого в доме зовут Кантор Писарь. Приведи сейчас, пока не вернулся Салем, и постой у двери до конца нашего разговора. Кантора ты найдёшь в библиотеке, утренние часы он коротает обычно там. Южанин повернулся к двери, когда омега ухватил его за руку. — Тирит… — Каллен пытливо заглянул ему в глаза, — пойдёшь ли ты со мной, если мне придётся покинуть крепость? Хранитель, не колеблясь, встал на колено у его кресла. — Пойду туда, куда и ты, магрис, — заверил он, беря хрупкую руку омеги, — и умру за тебя, если ты этого потребуешь. Он в волнении стиснул хрупкие пальцы омеги, и щёки Дарующего вспыхнули слабым румянцем. Дархан не отдёрнул руки, когда южанин прижал её к губам, и проводил Тирита потеплевшим взглядом. *** Домашняя молельня хозяйского дома благоухала цветами. За двое суток, что прошли со свадебного торжества, цветочные гирлянды так и не сняли. Зал убрали траурными лентами, пустив их поверх увядших гирлянд, и усыпали пол золой вперемешку с зерном. Именно так провожали в последний путь детей Севера — золой отгоревшего пламени домашнего очага и хлебом. У самого алтаря установили помост, на который положили тело Каэлла Дархана — облачённое в доспехи, с мечом на груди. На шею тэра повесили цепь с родовой печатью. Перед тем, как опустить тело в семейный склеп Дарханов, обустроенный тут же, позади молельни, печать должны были снять и передать преемнику Каэлла. У ног Дархана поставили корзины с последними дарами — несколькими глиняными кувшинами архейского вина, любимого тэром при жизни, парой солёных рыбин, и заботливо укутанной в холстину головкой сыра, твёрдой, как камень снаружи и мягкой внутри. На голову тэра надели бронзовый шлем и скрыли лицо за маской-забралом. Так снаряжали в последний путь воина; омегам клали веретено, кусок ткани и костяные иглы с нитью. Под правую руку Дархана уложили длинный тисовый лук, под левую — колчан, полный стрел. В изголовье поместили свёрнутый плащ. В него и укутают тело, прежде чем опустят в саркофаг к останкам омеги Каэлла — Арвина. По желанию тэра супруги должны были разделить одно место упокоения. Вместе шли по жизни, вместе и в послесмертии пребудут. Волю усопшего соблюдали свято, как и обязанность для членов семьи забыть на время прощания все дрязги и ссоры, чтобы проводить усопшего в мире. Прощание с тэром длилось третьи сутки. В крепость прибывали отдать последнюю дань своему господину воины с дальних дозоров. Заходя в молельню, воины преклоняли колено перед помостом, ударяя кулаком в доспех. Поднявшись, дружинники сжимали в ритуальном приветствии правое плечо стоявшего рядом с помостом Ат-Нараша, признавая его право командовать ими от имени своего младшего супруга. Самого Каллена в молельне не было, лишь Алатар с Броганом и Ловис стояли за спиной Гаэлля. Каллен не покидал своей спальни с того самого момента, как узнал о смерти деда. Шумиха свадебного торжества, что по обычаю продолжалось седмицу, сменилась траурной тишиной, в которую погрузился господский дом и вся крепость. Приспущенные алые стяги на дозорных башнях сменил чёрный креп, трепаемый ветром. В птичниках жалобно клекотали гриффы, чувствуя поселившуюся в сердцах всадников печаль. Не стеснялся слёз и воевода, преклонивший колено перед телом друга, чтобы, встав, стереть со щёк влагу. Поднеся к лицу кинжал, Ратт нанёс себе длинный порез у скулы. Обычай провожать боевого побратима в последний путь кровью был древним, как сама земля Севера. Такие же порезы красовались на лицах многих из воинов. Не стирая крови, Галхам всунул кинжал в ножны на поясе и присоединился к Ат-Нарашу. Правую щёку таэта так же пересекал свежий порез. — Прибыли последние воины с рубежей, — негромко произнёс воевода, глядя в зал. Людской поток поредел до жидкой струйки. — Наши боги готовы принять душу Каэлла в свои чертоги. — Ещё рано, — еле слышно ответил Ат-Нараш. Гаэлль напряжённо смотрел на открытый настежь вход, у которого стоял Ансельм. Жрец говорил о чём-то с русоволосым альфой, смутно показавшимся ему знакомым. Хранитель хмурил брови и качал головой, не соглашаясь с чем-то, русоволосый напирал. Воевода, проследив его взгляд, нахмурился. О приезде Кантора он уже знал, и того, кого большинство в крепости считало личным секретарем Каэлла, сам Галхан крепко не любил. Именно Кантор, прозванный в крепости Писарем, был последним, кто говорил с тэром прежде, чем к тому пришёл Пелегун, чтобы подготовить ко сну. Оба надолго заперлись внутри вдвоём и воеводу к разговору не допустили. — Как только всё завершится, ты и Ансельм займётесь поиском того, кто отравил тэра, — вывел его из размышлений голос Гаэлля. — Мы пытались узнать. Ничего не вышло, и отравитель исчез … — Отравитель не оставил своего мерзкого дела, — властно перебил Ат-Нараш, напоминая о том, что воевода говорил с генералом, водившим в бой войска Короля-Паука. — Ансельм считает, что тэру продолжили давать яд. Свою последнюю дозу он получил накануне смерти. Воевода в растерянности перевёл взгляд на Дархана. С помоста на пол подтекала вода. Лёд под телом, привезённый на гриффах с горных вершин, начал таять. — Не ошибается ли жрец? — Кровь Каэлла не загустела и после смерти. Сделанные Ансельмом надрезы продолжали кровоточить, указывая на то, что он продолжал получать яд*. — Это невозможно, еду тэра проверяли! — И кто знал об этом? — Я, Ансельм и старший повар. Всю еду сперва давали животным. — Яд не убивает сразу. — Но собаки чуют яд и не станут есть то, что отравлено соком ягод. Об этой особенности яда с далёких земель Кесса Ат-Нараш знал. По какой-то причине запах ягод хорэ приводил собак в неистовство, и они принимались кидаться на всех, кто попадался им в зубы. Потому и держали повелители Юга специально обученных псов при кухнях своих дворцов. — Значит, яд попал не с пищей. А ещё, — таэт развернулся к воеводе, — ты расскажешь мне о том, для чего Горному гнезду столько дозорных в горах в тех местах, где о живых врагах и слыхом не слыхивали. Лишь голый камень да горные козлы. Так кого выглядывают дозорные в снежных полях? Брови воеводы, дрогнув, надломились. Если Каэлл и предполагал, что сумеет удержать своего воспитанника в неведении, то явно ошибался. Ат-Нарашу в сметливом уме было не отказать, подмечал всё, и долго лгать ему не выйдет. И всё же время для правды ещё не пришло. От объяснений воеводу спас поднявшийся в молельне шумок. Воины, терпеливо ожидавшие своей очереди преклонить колено перед усопшим, расступились, пропустив вперед две фигуры. Позади скромно следовала третья. Но взгляд Гаэлля прикипел лишь к одной из них — укутанной в покрывало, скрывавшее простоволосую голову, в длинном тёмном одеянии. В молельне появился его младший супруг с домином. Третьим был Тирит. К Гаэллю Каллен приблизился, даже не глянув в его сторону. Позади Дарующего, наступая ему на пятки, шел Салем. Домин, в отличие от Дархана, Ат-Нараша взглядом не пропустил, обдав нескрываемым презрением. Того, что сотворил с Калленом его старший в брачную ночь, домин, на словах альфу оправдав, пообещал ему не забыть. Гаэлля осуждение домина не волновало, Ат-Нараш следил за Калленом. Омега, опустив покрывала, открыл бледное лицо с покрасневшими от слёз глазами. Подрагивавшие пальцы легли на державшие меч, лишённые тепла жизни руки Дархана-старшего. Дарующий согнулся под грузом горя, что легло на его плечи и вдруг, пошатнувшись, стал заваливаться на помост. Гаэлль шагнул к нему, чтобы подхватить младшего, но не успел — домин грубо вклинился между супругами и поддержал омегу под локоть. В молельне поднялся шум, кто-то заголосил, требуя позвать медикуса, а Салем, подняв Каллена на руки, понёс омегу к скамье. Гаэлля окатило волной безотчётного гнева. Домин, пройдя мимо, умышленно задел его плечом, сдвинув со своего пути. Над Калленом захлопотали, усадив на скамью, расстегнули ворот верхнего платья и пояс. Галхам услал Тирита за Пелегуном, домин омыл лицо омеги водой из чаши. Озаботился подставить плечо и Алатар, отыгрывая роль заботливого дядюшки. Младшим Ат-Нараша занимались все, кроме него самого, и Гаэлль поймал себя на том, что с ненавистью смотрит на то, как руки домина обтирают лицо и шею Дарующего мокрой тряпицей. Касаться его младшего столь интимно имел право только он один. Пальцы с хрустом сжались в кулаки, но альфа не сдвинулся с места. Оставив омегу заботам появившегося рядом медикуса, воевода подошёл к таэту. — Ты мог бы проявить и больше заботы о своём младшем, — сказал, горячась. — Каллен потерял деда, да ещё и в день своей свадьбы, а ты стоишь столбом, мальчик. «Мальчиком» Ат-Нараш давно не был и рассерженно встрепенулся. — Так было ему предначертано богами, — выцедил он. — А было ли предначертано богами послать ему столь жестокого супруга, что не удосужился проявить к нему ни капли сострадания? Не вмешивай богов, Гаэлль, в то, что ты творишь по своей воле. Таэт со злым изумлением посмотрел на воеводу. — В чём ты меня винишь, Ратт? В том, что я не испытываю к своему супругу любви? Наш брак был построен на расчёте и обмане. Каждый получает свою выгоду и не более. А посему, моему младшему не стоит ждать от меня ничего, кроме того, что было оговорено по брачному договору. — Не следует ворошить прошлое, Гаэлль! Не позволяй обиде ослепить себя. — У тебя всегда была короткая память, воевода, — жёстко отрезал таэт, завершая их разговор, — моя — не такова. Я помню всё: как убивали моего отца, просившего пощады для своих детей, помню, что делали с моими братьями-омегами, и как выбросили из окна меня самого, решив, что я уже мёртв. На это воевода не нашёлся, что сказать. В молельне показались те, кого ждал таэт — Даннар с Бодвином в сопровождении нескольких молодых воинов, и Ат-Нараш покинул Ратта. Даннар встретил приближение таэта коротким кивком, однако доложился первым Бодвин. — Воины отобраны и готовы выступить в путь, как только ты отдашь приказ, мой господин, — преданно заверил он. — Все отобраны из семей, что пришли с земель Дома Зари. — Сколько набралось? — Пять десятков, — ответил ему сотник. — Стольких отправлять не надо, хватит и дюжины всадников. Обследуют окрестности Дар Гариона, глянут, сошла ли вода и возможно ли подойти к стенам. Ещё стольких же пошли к Великодубровице. Пусть отыщут Тита Столетнего Дуба и расспросят, в чём нужда у поселян имеется. Каждый, кто захочет вестником возрождения наших земель стать — по пять золотых в оплату получит. Гонцов по всем кланам пошлём, разнести слух, что дом Ат-Нарашей жив и свой люд обратно на вотчину зовёт. — Не все рискнут пойти, — честно признал рыжий воин. — Пока дружина, хотя бы малая, в замке не поселится. — За этим дело не станет. Дружина будет. Бодвин, кивнув, отошёл, и сотник занял его место рядом с Ат-Нарашем. — Не так-то просто будет дружину набрать, — сказал он тихо. — Пока ты дань воспитателю отдавал, я с людьми говорил. Немногие из них верят в то, что Дом Зари сумеет земли свои возродить и боронить от врага. За долгие годы, сидя тут за надёжными стенами крепости, твой народ врос крепко. Сам знаешь, «камень мхом обрастает, а человек в землю врастает». Горное гнездо им теперь дом, а не пустынные заболоченные долы, которые ещё поднять надо и защитить от воронья, на них налетевшего. — Дружина у нас будет, — Гаэлль его сомнений не испытывал. — Сегодня утром я сокола с посланием отправил. Дружина придёт. Даннар, не понимая, поднял бровь, однако вопрос задать не успел. В зал вскользнула юркая фигурка Амариса, и альфа, позабыв об их разговоре, прикипел взглядом к Дарующему. А омега вертел головой по сторонам, явно отыскивая кого-то среди альф и просиял лицом, замахав Бодвину. Рыжий альфа подошёл к омеге, и, взяв его за руку, повёл доверчиво прильнувшего к нему Феникса к выходу. Даннар, проводив их взглядом, скрипнул зубами. Отпустить Амариса никак не выходило, сколько ни старался средиземец внушить себе мысль о том, что гаремный раб не был ему парой. В то время, как сотник убеждал себя в правильности своего решения, сам Гаэлль не спускал глаз с Каллена. Омега пришёл в себя и велел жрецу продолжать церемонию. Ансельм, подойдя к помосту, трижды гулко ударил своим посохом о пол. Усопшего подняли на плечи шестеро крепких воинов. По обычаю, позади тела шли члены семьи, и избегнуть общего хода с таэтом Каллену не удалось. Ат-Нараш, вернувшись к супругу, протянул ему руку, но Дарующий поднялся со скамьи сам. За спиной таэта насмешливо фыркнул Салем. Альфа, следуя за Дарующим, с трудом подавил желание скрутить зловредному домину шею. На улице их ожидали горцы Дарханов. Альфы стаскивали с голов шлемы и шапки, омеги бросали перед шествием зерно с золой. Каллен двигался, не поднимая головы. Утро выдалось необычайно холодным, стояли последние дни лета, но тепла больше не чувствовалось. Промозглый ветер норовил стянуть с него покрывало, развевая полы, словно диковинные крылья. Омегу охватило дрожью. Тепло плаща, что лёг на его плечи, заставило его удивлённо вскинуть голову. Ат-Нараш шёл рядом с ним в одном камзоле. Дарующий хотел было скинуть плащ, но тихое «не надо», упавшее с губ старшего, его остановило. Гаэлль не смотрел на него, однако желание своего младшего уловил. — Не надо, — еле слышно повторил он, добавив имя омеги. Произнёс так, что Каллена охватило смятением, и Дарующий сжал зубы, оставляя лунки на губах. Боль отрезвила. Прекрати надеяться, глупое сердце. Мольба едва не вырвалась наружу. Судорога искривила рот. Это был всего лишь жест для следивших за ними сотен глаз. Процессия остановилась у входа в склеп. Внутрь, вслед за Ансельмом, вошли самые близкие — Каллен с Гаэллем, Алатар с сыном и Ловисом, и несколько свидетелей, которым предстояло подтвердить переход власти от тэра к его преемнику. Закрепить переход полагалось Кантору, как хранителю летописи рода. Воины опустили Каэлла Дархана рядом с раскрытым зевом саркофага. Ансельм прочёл короткое обращение к богам, прося благосклонно принять старого воина в своих чертогах. Закончив молитву, жрец шагнул к тэру и отцепил от цепи родовую печать, представлявшую собой крупный серебряный перстень с оттиском герба рода Дарханов. Отступив назад, жрец сделал знак опустить усопшего в саркофаг. Тяжёлую крышку задвинули с продирающим нервы скрипом. Погребение было законченным, оставалось передать с перстнем власть над крепостью её новому господину и покровителю. Ат-Нараш выступил вперед, готовясь принять у жреца печать рода, однако, к его изумлению, Ансельм лишь ненадолго задержался рядом с ним и остановился перед стоявшим за спиной таэта Калленом. — Прими печать, Каллен Дархан, достойный супруг Ат-Нараша, и власть над нами, вместе с печалями и радостью нашего народа. И да будут года твоего правления долгими и благополучными. Произнеся предусмотренную ритуалом фразу, жрец, опираясь на посох, встал на колено и протянул перстень омеге. В склепе повисла тишина. Все, кроме окаменевшего Гаэлля, так и не обернувшегося, чтобы посмотреть за спину, следили за Калленом. Тысячелетие не слышал Север, чтобы родовое кольцо надел на палец Дарующий, не отдав власть своему старшему супругу-альфе. Но если присутствующие ждали, что Каллен откажется от чести стать истинным наследником, то ошибались. Дархан-младший взял перстень без колебаний. Над сводами склепа прозвучал твёрдый голос омеги: — Я, Каллен Дархан, беру власть над моим народом, и отныне и радости ваши, и печали станут моими, пока не призовут меня в свой чертог боги Севера… Из склепа Ат-Нараш вышел, не дожидаясь, пока он закончит клятву. Стремительно пройдя по коридору, созданному человеческими телами, не замечая встревоженных шепотков и взглядов, альфа исчез в недрах конюшен. Вскоре наружу вырвался вставший на дыбы жеребец. Зло хлестнув коня поводьями, альфа, гортанно крикнув, помчался к воротам крепости.