Шрамы над бровью и небо над головой

Кирстен опустошена. Она не выспалась и устала, ей с трудом удаётся даже ложку в руках держать, настолько она обессилена. Она не спит ночами, не может уснуть, все наблюдает за стрелками часов на циферблате, которые словно нашёптывают ей секреты времени, пока за ней тихо наблюдает Кол, облюбовавший мягкое кресло у её кровати. Он не унимается уже который месяц, но Кирстен не упускает из виду то, что в последнее время Майклсон заметно молчалив. Возможно у него кончились истории, которыми он хотел бы поделиться, но Кирстен не верится в это, учитывая хуеву тучу лет, которые он успел прожить, даже с перерывами, устраиваемые иногда его старшим братом (теперь Кирстен и Клауса знает заочно). Во всяком случае ее радует, что он находит в себе силы замолкать хоть на несколько минут, которых, впрочем, ей все равно мало. — Ты чего такая серьезная? — спрашивает он однажды в одну из долгих темных ночей, что она вновь проводит с открытыми глазами, смотря в белый потолок, изученный ею до мельчайших подробностей. Помимо усталости, она чувствует и злость, разливающуюся в её жилах кислотой, уничтожающей все светлое и радостное, что у Кирстен есть. Это уже не игра, давно перестало быть ей, но у Кола Майклсона, видимо, задержки в развитии — он этого не понимает. — С каких это пор ты подался в Джокеры? — зло фыркает она, скрестив руки на груди, пытаясь не открывать взгляд от потолка. Сердце клокочет в груди, словно мечтая вырваться наружу, щеки вновь краснеют, а по вискам бьёт нестерпимая, но такая привычная ей боль. — Кто это? — не понимает Кол, кажется, на этот раз вполне искренне. Кирстен вновь фыркает. — Не имеет значения. Тишина раздражает, распространяя по комнате напряжение. — Что я сделал? — наконец спрашивает Кол и хмурится, будто на самом деле не понимает ничего. Но Кирстен знает, как виртуозно Майклсон управляется с ложью и притворством, за последние месяцы она успевает слишком хорошо его изучать. Она знает, что раздражаясь, он сводит брови на переносице. Знает, что когда он смеётся, вокруг его глаз появляются морщинки, такие привлекательные для нее почему-то, изученные вдоль и поперек. Знает, что скучая, он предпочитает скрещивать руки на груди и напевать мелодии под нос. Она знает. Она так много о нем знает. Это раздражает и злит её, потому что она не должна знать об этих деталей. Она не должна знать его настолько хорошо. — Что ты сделал? — резко сев, восклицает Кирстен, взмахивая руками в порыве ярости. Мэтта сегодня нет дома. Рядом с ней вообще никого нет, кроме, конечно, ебучего Майклсона. Узнав о том, что её преследует призрак первородного, её покидают, кажется, все, кого она знает. И если ранее она была уверена в том, что Мистик Фоллс примет её, сейчас она понимает, что этого не произойдет, пока за ней по пятам таскается мертвый вампир. Люди вокруг хоть дружелюбны и не тыкают в нее пальцами с возгласами о том, что она трахнутая на всю голову, но холодность витает в воздухе каждый раз, когда они смотрят на нее. — Ты преследуешь меня! — Кирстен поднимается на ноги, уставившись на озадаченного Майклсона. Он смотрит на нее снизу вверх, хмурясь, взглядом полного непонимания. — Каждую божию секунду моего дня, ты вечно торчишь рядом со мной. Да что с тобой такое? Она понимает, что это не подействует, но считает, что Майклсон должен знать все, что она о нем думает. — Неужели тебе больше не над кем издеваться? А, точно, не над кем. Ведь тебя никто не видит, кроме меня. Потому что ты давно уже сдох, Майклсон. Убит двумя школьниками: недоучкой охотником и его сестрой, которая, младше тебя на херову тысячу лет, — она давит на его болевые точки, наблюдая как мрачнеет его лицо. — Ведь ты просчитался, Майклсон. Тебя убили, уничтожили, сожгли и забыли. Знаешь, что делают нормальные люди на твоём месте? Они проводят время с теми, кто им по-настоящему дорог. Наблюдают, хоть невидимые и не имеющие возможности быть услышанными. Они просто находятся рядом. А ты предпочитаешь торчать здесь, рядом со мной. Знаешь почему? Потому что тебе никто не нужен Майклсон. И я бы вновь назвала себя эгоцентричным дерьмом, но я знаю в чем дело. В том, что ты сам никому нахуй не нужен. И мне ты нахуй не нужен. Понимаешь, насколько ты жалок каждую секунду, что находишься рядом со мной? Понимаешь? Кирстен вздыхает, не отрывая глаз от пораженного Кола, растерянного и изумлённого, слишком поздно спохватившегося для того, чтобы натянуть обычную маску безразличия и равнодушия. У неё неистово болит горло, но одновременно с болью она чувствует облегчение, однако длится эта внезапная эйфория недолго. Кол хмыкает, качает головой и поднимается. — Знаешь, почему тебе так легко было дойти до осознания этого? — серьезно спрашивает он. Кирстен ничего не отвечает, она опасается даже вздохнуть, прилагая все усилия, чтобы ни один мускул лица не дрогнул. — Потому ты сама, как и я, нахуй никому не сдалась, — звучит в ответ, а через секунду Кола и след простывает. Кирстен остаётся наедине со звенящей в ушах тишиной, нагло сброшенная с седьмого неба.