۞
Сиэль услышал щелчок своей двери намного позже, чем ожидал. Пока он сидел в темноте и слушал храп Сомы, у него оказалось предостаточно времени, чтобы его тревоги смогли затмить всё остальное. Его нарастающая весь день паранойя была третьим человеком в комнате. Пока луна всё отчётливее различалась на небе, а из крыла не исходило никаких звуков, паранойя говорила с ним. Все эти надоедливые мысли и подводные камни их плана злонамеренно нашёптывали ему гадости. Он не придёт. Его поймали. Он ушёл без тебя. Они знают. И это было не просто словами, озвучивающими его сомнения. Этот злобный голос знал, на какие раны сыпать соль, чтобы сделать ещё больнее. Сиэль был безжалостен даже к самому себе. Они умрут ещё до того, как прибудет помощь. Или хуже. Алоис был лишь счастливой случайностью. В репертуар персонала не входили простые убийства. Кроме того, Сиэль не был щитом, за которым все могли бы скрыться. Если бы их захотели ранить или убить, это бы случилось, будь он здесь или нет. Ты мог бы взять их с собой, если бы действительно этого хотел. Потому что группа из одиннадцати человек, десять из которых одеты одинаково, бродящая по сельской местности посреди ночи, не была бы чем-то странным. И они были бы абсолютно неприметными, конечно же. Они будут волноваться за тебя. Они могут сделать что-нибудь глупое ради тебя. Это их проблема. Между менее чем хорошим мнением о нём Дорселя и готовностью Джокера затеять спор, Сиэль не мог представить, чтобы они организовали что-либо помасштабнее драки на кулаках. Кроме того, Джокер уже усвоил свой урок, потеряв большую часть своей руки ради Питера. Ты себе этого никогда не простишь. Он уже не мог себя простить. Звук открывающейся двери был приятным освобождением от собственных мыслей. Сиэль крался во тьме комнаты. Небольшой кусочек света, проникающий из высокого окошка, едва освещал пол и не помогал его единственному глазу. Из всего того, обо что он мог споткнуться, он ударился именно об то, что не следовало бы. — Бл... — Сиэль прикусил язык, ухватившись за стол во время падения. Тишина. Была надежда, что Сому не разбудил удар ногой в плечо. — Оууууууууууууу, — Сома протяжно завыл. Его стёганное одеяло громко зашуршало, когда он перевернулся на бок. Сиэль не мог понять, сколько бы ни щурился, но казалось, что Сома даже не открыл глаза, снова засыпая. Сиэль подождал минуту. Всё было спокойно. Поэтому он продолжил свой путь к двери. На его языке уже вертелся вопрос, почему ты так долго, засевший в его груди и тянущий вниз, беспомощный гнев, который он имел возможность направить только на Себастьяна. Этот гнев прислушивался к неугомонному переворачиванию Сомы за его спиной, желая, чтобы он поскорей уснул, и надеясь, что он не проснётся. Оба варианта были одинаково ужасны. Сиэль медленно открыл дверь, готовясь прошипеть этот вопрос, но обнаружил, что не было никого, кто мог бы его услышать. Крыло было окутано мраком. Даже не пытаясь ничего разглядеть, Сиэль чувствовал, что никого там нет. Кресла были пусты, а двери всех спален заперты, и дверь в само крыло тоже. Покоящиеся на ручке двери ладони Сиэля вспотели. Он сделал шаг в комнату досуга, не веря своим же собственным инстинктам. Кто-то должен был находиться в комнате, чтобы открыть его дверь. Она не могла открыться сама по себе. После начала комендантского часа двери могли быть разблокированы только специальным ключом-отмычкой. Он был лишь у Эша и Анжелы. Но в крыле было тихо всю ночь, не прозвучало ни шагов, ни шёпота. Поэтому, если бы Эш, как обычно, не находился в крыле, тогда Себастьян не мог бы забрать его ключ и выпустить Сиэля. У Сиэля похолодела кровь. Себастьян не открыл его дверь. — Сиииииэль, что ты делаешь? Если ты не ложишься в кровать, тогда… — Тсс! Как только этот звук покинул его уста, в крыле прозвучали три гудка. Без применения чьей-либо силы дверь в холл открылась. Тьма слегка рассеялась от приглушённого света, включившегося на дальнем конце коридора. У электронной панели не было никого, кто держал бы пропуск. Ничья спина не скользнула на пути к лестничному проёму. Не было слышно ничьих шагов. Хотя дверь только-только открыли, не было никого, кто мог бы это сделать, но и не прошло достаточно времени, чтобы открывший её человек смог бы скрыться из виду. — Сиэль, — голос Сомы звучал резко без малейшего намёка на сонливость. — Возвращайся назад. Сиэль не осознал, как далеко зашёл от двери в спальню. Ему нужно было вернуться к себе в комнату. В комнатах было безопасно. Комнаты были вне зоны досягаемости, но всё же он ступил дальше в крыло в поисках кого-либо, любого. Кто бы это ни сделал, он должен был быть здесь. Просто должен был. — Сиэль, — настойчивее повторил Сома. Теперь его голос звучал громче. — Сома, всё хорошо, — Сиэль повернулся к нему лицом. Сома почти вылез из дверного проёма, шатко протягивая к нему руку. Даже в темноте Сиэль видел, как он был напуган. Он качнул рукой, жестом говоря ему вернуться назад: — Оставайся там. Соме всё равно не оставили выбора. С сильным скрипом дверь спальни начала закрываться сама по себе. Сердце Сиэля ёкнуло. «Только не снаружи». Он побежал к двери. «Не оставляйте меня снаружи». Сома бросился к ручке двери, стараясь пересилить механизм, но это было бесполезно. Хоть он и прилагал всю свою силу, притягивая её обратно, дверь закрылась. Замок щёлкнул как раз в тот момент, когда Сиэль подбежал к двери. Он забыл, как дышать. Сома колотил в дверь, пальцы Сиэля чувствовали тяжёлую вибрацию. Он кричал, задыхаясь, зазывая Сиэля. Он колотил кулаками по деревянной двери, но всё, что ему удавалось вызвать, это её дрожь. Он не надеялся открыть дверь, а Сиэль не надеялся вернуться обратно в безопасность своей спальни. — Я-я в порядке, — вынужденно сказал Сиэль. Его голос даже ему самому казался странным. — Не паникуй. Не имея больше сил чувствовать под кончиками своих пальцев дрожание двери, Сиэль отошёл от проёма. Его тень ярче бросалась на стену, и он оглянулся через плечо, чтобы посмотреть на дверь в холл. Свет в нём больше не был тусклым. Зажегся ещё один ряд флуоресцентных огней, из-за чего комната досуга оказалось в ещё большем мраке. Сиэль сразу понял, что это приглашение. — Обещай, что останешься на месте! — Сиэль проигнорировал эту просьбу, удаляясь всё дальше и дальше от своей спальни. Если перед ним стоял выбор — остаться в крыле и выжидать, когда произойдёт бог знает что, или последовать освещённому пути, и найти его источник, — то ясно было, что он предпочтёт. — Нет, нет, не иди ничего искать, оставайся здесь! Потому что человек на другом конце этого света имел больше власти над свободой пациентов, чем ключ-отмычка, и, по какой-то причине, он использовал её, чтобы позвать Сиэля. Страх, который он ощутил, когда дверь захлопнулась, медленно исчез. На его месте разрасталось знакомое ему ощущение. Загадка, которую нужно решить. В нём вспыхнуло любопытство. Сиэль начал ухмыляться. Он вспомнил старое предупреждение. — «Ты в опасности», — повторил он сам себе слова Финни, — «мы все в опасности, но ты особенно». Когда Сиэль вышел в холл, свет над его головой погас, и зажегся другой ряд лампочек над лестничной клеткой. Он следовал по проложенному перед ним пути, не боясь ничего, даже когда за ним захлопнулась дверь в крыло. — «Третий Председатель».۞
Свет прокладывал ему путь. Как только Сиэль вступал в освещаемую часть комнаты, лампочки над ним выключались, а вместо них загорались те, что располагались впереди. За несколько секунд, что он стоял в темноте, в его голове прокрутилась дюжина различных сценариев. Будто бы к нему тянутся руки с окровавленными пальцами и сорванными ногтями, будто перед ним открывается всё больше дверей в покрытые зеркалами комнаты, в которых не было ничего, кроме его собственного отражения. Будто перед ним, как только снова включается свет, появляются силуэты, и на него осуждающе указывает рука, от которой остался один скелет. Но, когда свет зажигался вновь, он не видел ничего перед собой, кроме пустого коридора. Ужас исчезал, и Сиэль продолжал следовать по проложенной Председателем тропе. Блуждая ночью по больнице, он вспомнил о том единственном разе, когда он это делал прежде. Поиски Финни были совершенно другим делом. Вместе с Себастьяном и Агни он ощущал лишь панику и подозрения. Они не знали, куда идти, Эш постоянно мог выйти из-за угла, чтобы заставить их искать укрытие, и между ними была ссора, они постоянно то и дело разделялись. Это было гиблым делом от начала и до конца. Удивительно, как они вообще нашли Финни. Этот раз был совершенно иным во всех аспектах. Сиэлю показывали путь, хоть он и не особо знал, что найдёт в конце. Хотя вместе с ним и была его чрезмерная фантазия, по крайней мере он не находился в компании кого-то, кому не доверял, ему не надо было бояться, что ему всадят нож в спину, если он вдруг посмеет расслабиться. Как бы ему и не нравилось, когда кто-то выбирал путь за него, он без колебаний следовал за светом. Сиэль знал с той уверенностью, которую в любой другой ситуации поставил бы под сомнение, что на другой стороне этого света его ждали ответы. Коридор шестого этажа потемнел, когда дверь справа от Сиэля издала гудок. Когда она открылась, внутри комнаты зажегся свет. Сиэль остался снаружи, но не из-за страха. Он наблюдал за сменяющими друг друга цифрами на электронной панели, отсчитывающими тридцать секунд до своего автоматического закрытия. Но даже после того, как этот отчёт достиг нуля, дверь осталась открытой, чтобы он вошёл внутрь. Внутри комнаты не было ничего интересного. Несколько старых диванов, шаткий кофейный столик и старая белая доска на одной из стен. Обычная комната для встреч. Внутри его никто не ждал, но пока он оставался стоять снаружи комнаты, раздался ещё один слабый гудок и шорох двери. На дальнем конце комнаты ему открылась другая дверь, будто бы давая ему знать, что его не запрут внутри. Сиэль сделал шаг внутрь. Его представления о строении этого здания были полностью перечёркнуты. Все эти годы даже, после поисков Финни, он представлял, что структура Святой Виктории была достаточно простой. Шесть этажей, на каждом из них по десять дверей, каждая из которых вела в никуда. Он был внутри множества из комнат на множестве этажей, и никогда не видел ничего, что доказало бы ему обратное. До этого самого момента. Он прошёл через заднюю дверь в меньшую, более загромождённую комнату. В ней лежали покрытые пылью строительные материалы. Она была заполнена инструментами и упирающимися в стену демонтированными частями строительных лесов. Остатки заброшенного ремонта? Сиэль какое-то время оставался в этой комнате, водя кончиками пальцев по пустым металлическим трубам. Слой собранной им пыли был таким толстым, что его пальцы стали серого цвета. Он поднял пару труб, взвешивая их в своей руке, решая, какая из них тяжелее. Пока он это делал, открывшаяся для него дверь снова загудела. Сиэль практически запаниковал, оборачиваясь, чтобы проверить, открыта ли она. Отчёт времени на её панели пошёл заново от тридцати секунд до нуля. Как нетерпеливо. Уголки губ Сиэля приподнялись. Не желая рисковать и застрять в заброшенной комнате, он схватил самую тяжёлую трубу, которую мог поднять, и прошёл через дверь как раз в тот момент, как закончился отсчёт. Теперь звук его шагов звучал иначе. Большие пальцы на его ногах поджались на деревянном полу, значительно отличавшемся от холодного линолеума, который обычно покрывал пол больницы. Однако это был не профессионально уложенный ламинат. Под своими босыми ногами он чувствовал неровные желобки в полу, шероховатое покрытие, от которого бывают занозы. Линолеумный пол заканчивался в комнате, а здесь начинался деревянный, будто какие бы то ни были переоборудования, которые происходили в здании, заканчивались прямо здесь. Впереди простиралась старинная часть здания. Потрескавшаяся краска. Скрипучий пол. Прозрачный слой свисающей с потолка пыли. Шаткие деревянные ступени. Сверху еле слышно звучал трескучий звук, напев знакомой мелодии. Рука Сиэля плотно ухватила трубу, и к его ладони пристала сыпучая грязь. Здесь не было ни одной электронной двери, кроме той, через которую он только что прошёл. Даже она выглядела тут не к месту, анахронизмом среди дерева и пыли. А свет над его головой исходил из нескольких ламп, нависающих над его головой, словно пауки на своей паутине. Они не отключались, пока он под ними проходил. Им больше не нужно было показывать Сиэлю путь. Здесь больше не было дверей, а музыка исходила сверху, поэтому у него был лишь один путь, куда он мог пойти. Эта песня… Я знаю эту песню. Плотно сжимая трубу в своей руке, Сиэль поднялся вверх по лестнице.۞
Песня исходила из проигрывателя, который выглядел намного старше всей окружавшей его рухляди. Звук был хлюпающим, сломанная игла скользила по винилу, на пару секунд срывая мелодию, будто бы проигрыватель вот-вот перестанет работать. Но он продолжал играть музыку, прогоняя по кругу одну и ту же бессловесную мелодию будто бы по нарастающей, но перед её пиком он каждый раз начинал всё сначала. Сиэль знал эту мелодию и ожидал знакомого ему конца, но она всегда прокручивалась назад, прежде чем до него дойти. Из всего того, что должно было потревожить его в этой комнате, в которую он зашёл, именно бесконечная песня заставляла его скрежетать зубами. На вершине ступеней не было больше освещения. Маленький коридор привёл к входу без двери, хотя очередная прозрачная занавеска пеленой скрывала комнату от его взгляда. Изнутри исходил то и дело мигающий свет, а среди музыки слышалось едва различимое бормотание. Сиэль не был уверен, чем это было на тот момент — отсутствием отчётливого освещения, множеством голосов или нервирующей песней. Что-то, чем бы оно ни было, забиралось ему под кожу. Он не назвал бы это страхом. Даже забыв о собственной гордости, он сказал бы, что это слово не так хорошо описывало то предчувствие беды, что он ощутил, стоя на вершине этих ступеней. Он не мог понять, откуда оно взялось, особенно после такого рвения, с которым он следовал проложенному для него пути, но каждая клеточка его тела вопила в унисон: не иди туда. И этот голос принадлежал ему же самому, но он звучал незнакомо. Он был выше, мягче, умнее. У Сиэля внезапно пересохло во рту, а его держащие трубу ладони вспотели. «Дверь внизу заперта», — рассуждал он, пытаясь противиться отчётливому ощущению тревоги, — «я могу, наконец, получить ответы, которые всегда хотел узнать». Но, даже вспоминая всё это, ему было так сложно передвинуть собственные ноги с места. Когда он это сделал, они зашевелились на удивление шатко. Он свалил всё на ледяной воздух, никогда не желая признать, что на самом деле дрожал. За пределами прозрачной двери огни были ярче. Тусклое белое сияние заползало в каждый уголок комнаты, за несколькими предметами мебели протягивались тени. Не заправленная кровать, поломанный проигрыватель, один деревянный стул. Именно то, в сторону чего смотрело кресло, заставило Сиэля застыть на месте. Труба с громким стуком упала на пол. Неосознанно он двинулся навстречу этому, в его горле уже не было сухо. Он едва сумел закрыть рот рукой, до того, как его затошнило. Из-за своего приступа и музыки, Сиэль не слышал шагов сзади себя. Впервые он понял, что не один в комнате, когда его ударили по затылку металлической трубой. Он вырубился ещё до того, как упал на пол.۞
Жил маленький мальчик по имени Том, Был сыном волынщика местного он, И с самого детства учился играть, Чтоб ровней отцу постаревшему стать, Через холмы в неизвестную даль С песней умчалась волынки печаль, Порывистый ветер, играясь, унес, Атласную ленту из длинных волос.
Голос женщины был грубоватым, но всё ещё звучал нежно. Слова песни и гладящие его по голове руки, казалось, шли вместе, каждое прикосновение вторило звонкому подъёму её голоса. Даже если её ногти под конец мелодии и начали царапать кожу его головы, и повышенные голоса уже ничего не заглушало, он не подал виду, держа свои глаза закрытыми и пододвигаясь к ней поближе. — Ты должен! Ты единственный, кому мы можем доверять! Голос мужчины звучал так огорчённо, что случалось в последнее время всё чаще. Хотя не так уж и давно он выражал только довольство. — Я-я, — голос другого мужчины звучал слабее, он дрожал. — Ты не знаешь, о чём просишь. Ты их только разозлишь. Они навредят ему, если ты… — Они уже это сделали! Она снова начала петь, но уже без музыки. Её песня звучала бесконечно печально. — Прости, я не могу. — Так ты позволишь этому просто произойти? — голос уже был не огорчён, в нём слышалась лишь ярость. Он съёжился от этого злобного голоса, сворачиваясь настолько сильно, насколько мог. Она начала петь ещё громче, пытаясь заглушить крики, но так песня перестала быть колыбельной. — Мы тебе доверяли! Стук. Безошибочный звук удара конечности об тело. Низкий крик боли. Она закончила петь с тяжким вздохом. Она убрала руку из его волос. — Я вернусь, милый. Постарайся поспать. Он держал глаза крепко закрытыми. Ему стало холодно без неё. Сон не мог оказаться ещё дальше от его объятий, как бы сильно он и не старался уснуть. Обещание завтрашнего дня глухо отдавалось в его ушах, и всё, что он мог сделать, чтобы убедиться, что завтра никогда не настанет, было бодрствовать. Если он не уснёт, день не сменится, и он сможет остаться в безопасности дома, с ними. Голоса удалились. Кто-то пришёл к нему, но не тот, кто был нужен. Пальцы нежно гладили его по голове. Прикосновение было столь нерешительным, будто бы его совсем не существовало. — Всё хорошо, — голос не был сердитым, но он и не пел. Он всё ещё звучал напугано. — Я не позволю им причинить тебе боль. Пальцы едва заметно провели по его лицу. — Я… не позволю им тебя забрать.۞
Сиэль медленно просыпался, чувствуя себя так, будто бы его окунули головой в воду. Его собственный вес тянул его вниз, пока его пальцы проталкивались на поверхность воды. Когда он пришёл в себя, первым, что он почувствовал, была пульсирующая боль в его голове. Просыпаться с мигренью ему доводилось не раз, но просыпаться и видеть, что его волосы склеились с подушкой, потому что его голова была разбита, ему было в новинку. Мерцающий белый свет. Приглушённая, повторяющаяся мелодия. Бормочущий что-то себе под нос голос мужчины. Это не была комната Сиэля. Осознание сильно его поразило, и он заставил себя успокоиться. К счастью, мужчина не заметил его движений, слишком увлеченный своим занятием. Дыши медленно. Его голова затуманилась, тело было вялым, а паника только нарастала. Ему нужно было напоминать себе не забывать дышать. Он медленно вспоминал. Себастьян не пришёл за ним, как они планировали, но этот человек привёл его в кроличью нору. Мелодию, которую он узнал, напевали ему много лет назад. Эта комната, спрятанное логово этой больницы, было очередной ложью Святой Виктории. Источник мерцающего белого света. Эта ложь была непростительной. От пола до потолка тянулась линия мониторов. На каждом экране показывались разные комнаты, разные сцены. Интерактивная карта психиатрической больницы. От комнаты досуга до комнаты для посещений, от лазарета до кабинетов психотерапевтов, даже ассортимент пустых комнат для встреч. Они все находились на мониторах на стене в чёрно-белом цвете. Хотя от этого у Сиэля и спёрло дыхание, но подташнивать его начало от другого. Средний ряд мониторов показывал знакомые сцены. Переключаясь от одной комнаты к другой примерно каждую минуту. Ради чьего-то наслаждения на экраны транслировались спальни пациентов. Он видел, как Сома стоял на коленях перед дверью в его спальню, облокачиваясь головой о дерево. Он видел, как Фрэклз паникует, как двигаются её губы, но слов не было слышно. Он видел, как Джокер с Джамбо сильно жестикулируют. Все они жили в неведении, не зная о своём зрителе и вторжении в свою личную жизнь. И видя эти сцены, видя, что его когда-то безопасное пространство показывалось всякому, кому захочется на это взглянуть, Сиэль вспомнил о каждом стыдливом моменте, произошедшем в его спальне, когда он успокаивал себя мыслями, что он был один, и что никто никогда ничего не узнает. О моментах слабости, когда он крепко сжимал в руках кольцо своего отца, когда он просыпался с вытянутой рукой, которую некому было взять, когда он прятался под своим стеганым одеялом, думая, что это защитит его от монстров. О моментах, когда он терял контроль. Сломанные вещи, окровавленные руки, глотка, болящая от криков. О стыдливых моментах. Вызывавшие слёзы сны, губы Себастьяна на его теле, Себастьян, пропитанный кровью пациента, лежащий на его постели. Зная, что кто-то видел его в его самые худшие моменты, наблюдал за ним, как за мартышкой в цирке, у Сиэля скрутило живот так, что он забыл, где находится, забыл, что кто-то его сюда позвал, забыл, что он находится в большей опасности, чем когда-либо. Сиэль решил, что проломленный череп был честной карой за потерянный контроль, вновь сдерживаясь, чтобы не опорожнить свой желудок. Закрыв глаз, он слушал, как суетится напавший на него человек. Трудно было разобрать, что именно он говорил, потому что он тихо мямлил что-то себе под нос, но после нескольких минут, Сиэль смог понять несколько фрагментов его предложений. — Состояние этого места. — Что он мог подумать. — Заставить его войти сюда в такую грязь. — Как ты мог всё так засрать. С каждым разобранным Сиэлем словом, по коже у него пробегало всё больше и больше мурашек. Голос… в нём была знакомая нотка, но он не мог его вспомнить. Но сам тон его ошеломлял. Если он и слышал раньше этот голос, то никогда таким рассеянным. Желание открыть глаз и взглянуть на этого человека росло. Мужчина замолчал, его неуклюжие шаги приближались. Сиэль расслабился так, как только смог, удерживая спокойный и медленный ритм дыхания. Однако каким бы хорошим актёром он бы себя и ни считал, он не мог не вздрогнуть, когда грубые пальцы начали тыкать в рану на его голове. Не сумев себя остановить, Сиэль зашипел, напрягаясь всем телом. Мужчина издал радостный тихий звук. — Ты проснулся! — воскликнул он ветрено. — О, мне так жаль, я-я, я так запаниковал, когда тебя увидел. Ты так перенапрягся, тебе даже стало плохо! Поэтому просто, ну, в любом случае, теперь ты в порядке, а это всё, что имеет значение. Пальцы перестали трогать его рану и начали неуклюже гладить его запутанные волосы. Даже когда они натыкались на колтуны, они продолжали водить рукой взад-вперёд, вырывая несколько волос из головы Сиэля. Мужчина даже этого не заметил, гладя юношу, словно пса. Сиэль отпрянул от странной руки, всё ещё зажмуривая глаза. — Переснь, — проговорил он невнятно. Его язык еле двигался. Он проглотил слюну, стараясь убрать сухость во рту. Он попытался снова, вслепую ударяя по руке мужчины. — Перестнь. — П-прости, — рука исчезла, и, судя по звукам, человек сделал шаг назад. — Ам, ах! Ты, должно быть, хочешь пить! Я так такой невоспитанный, прости! Я вернусь сию же секунду! Его шаги удалились, за ним вздымались клубы пыли. Сиэль выдохнул через нос. Как только он двинулся, его голова заболела так, будто её проткнули чем-то острым. С каждой болевой пульсацией, действующей в ритме его сердцебиения, его тело становилось всё слабее. Он знал, что ему нужно сесть, открыть глаз и убраться от этого человека. Но он не мог заставить себя двинуться с места, ему было слишком удобно лежать в постели. Он знал, что когда двинется, агония будет невыносимой. «Тогда тебе не следовало позволять ему нападать со спины», — Сиэль сжал челюсть, напрягаясь, — «с оружием, которое ты сам же и принёс». Сиэль поднялся на локтях и сквозь сжатые зубы издал низкий стон. Темнота за его глазом расплывалась, пока его голова раскалывалась на части, а подбородок упал на грудь. Он видел биение своего пульса сквозь закрытые веки, слышал его грохот в собственных ушах. Куски засохшей крови прилипли к хлопковой наволочке подушки, ещё сильнее усугубляя его боль. Но, хотя его руки и дрожали от того, что им приходилось его удерживать, они были устойчивы, и он сумел заставить себя присесть. Желчь обжигала его горло, пока он кашлял, вновь отказываясь опорожнять свой желудок перед этим человеком. Он видел его в беззащитном состоянии слишком много раз. Мониторы были тому доказательством. «Тебе надо взглянуть». Открыть глаз было последним, чего ему хотелось, потому что он знал, что свет только ухудшит его самочувствие. Более того, он не хотел вновь глядеть на мониторы, быть в каком-то смысле замешанным в извращённом калейдоскопе, в котором они с другими пациентами принимали участие, даже не зная об этом. Отвратительно. Но он должен был, чтобы хотя бы увидеть, что это за человек со смутно знакомым голосом. Сиэль открыл глаз и понял, что с ним всё плохо. Мир вокруг расплывался, всё было туманным, у него в глазу всё двоилось. Сколько бы он ни моргал, его зрение не улучшалось. Чем больше он пытался на чём-то сфокусировать свой взгляд, тем больше усиливалась боль в его голове. «Чёрт. Как сильно он меня ударил?» Это принесло ещё дюжину других вопросов. Как долго он находился без сознания? Как много крови потерял? Сможет ли он вообще встать, не то что защитить себя или убежать, если понадобится? Была ли эта атака намеренным желанием его ослабить или же просто ошибкой и следствием паники, как заявлял этот мужчина? Если он ударил его так сильно, что он не мог нормально видеть предположительно несколько часов после, тогда причинённый ему ущерб был опасен его здоровью. Прозрачная занавеска зашуршала снова. Мужчина вернулся. Сиэль сощурился, чтобы разглядеть его лицо, его одежду, что-либо, чтобы его опознать, но всё, что он видел, это расплывчатый силуэт. — Вот так. Прости, что это вода из-под крана. Я могу сделать тебе чая, если хочешь? — человек не звучал настолько же нервозно, как раньше, он меньше заикался. Его уверенность определённо росла, потому что он без предупреждения прислонил край стакана ко рту Сиэля. Стекло резко ударилось о его зубы, вода стекла вниз по подбородку, пока он брызгал слюной, отскакивая назад. — Нет? Тогда хочешь чаю? Стакан поставили на пол. Человек провёл своим рукавом по рту Сиэля, вытирая пролитую воду. — Всё ещё такой же неопрятный, — добро рассмеялся он. Сиэль отодвинулся ещё дальше, ударив человека по руке. Ему не нравился его тон. Ему не нравилась его фамильярность. Всё ещё? Он не мог определить голос, но он знал, что слышал его раньше, и то, что он только что сказал, это подтвердило. Сиэль старался размышлять, несмотря на ужасающую боль. Он пытался вспомнить все имена и лица персонала, который то приходил, то по какой-то причине уходил, и тех, кто исчез в ночи, словно лишние пациенты. Всё со своего самого первого дня в Святой Виктории. Их было несколько, хоть и не так много, как пациентов. Из всех, кто был, одним словом, дружелюбным, Сиэль мог вспомнить лишь Чембера. И это точно был не он. Он не особо мог разглядеть этого мужчину, но он видел его форму. Чембер был высоким и элегантным, а этот человек был низким, пухлым и неуклюжим. Голос тоже был совсем другим. Может, тогда он был пациентом? Но из всех пациентов, которых Сиэль знал, и которые исчезли, ни один из них не был так же стар, как этот человек. В конце концов, Святая Виктория была больницей для детей, даже если их держали здесь после наступления совершеннолетия. Этот человек, Третий Председатель, никогда не был ни пациентом, ни одним из персонала. Но Сиэль знал его голос, и этот мужчина определённо думал, что знал Сиэля. Человек начал счастливо что-то напевать, вторя скрипучему винилу. В углу, должно быть, стоял маленький чайник, потому что он пошёл туда и вылил остатки воды в стакане. По прошествии нескольких минут Сиэль заметил, как мир стал исправляться. Раздвоившиеся картинки сливались в единую. Проигрыватель стал выглядеть отчётливо, когда он долго на него смотрел, он различил изгиб диска и детали медного рожка. Он моргнул ещё несколько раз, заставляя себя видеть отчётливее. — Вот, — мужчина протянул ему грязную кружку, из которой исходил пар. — Это чай из дешёвых пакетов. Если бы я знал, что мы встретимся, я бы нашёл что-нибудь получше. Ах! Ты же ещё хочешь сахара, да? Много сахара. Как тебе и нравится. Думаю, у меня есть пару пакетиков в чулане. Подожди. Сиэль держал кружку и пялился на неё. Треснувший край, потускневший золотий ободок, белый цвет, от грязи превратившийся в коричневый. Каждая деталь выглядела чётче, всё реже расплывалась. Медленно, но уверенно, его зрение стабилизировалось, но пока оно не восстановилось на сто процентов, он знал, что ему придётся делать всё, что хотел этот человек, говорить или что ещё. Сиэль собрался с духом, фокусируя глаза на кружке. — Ты не знал, что мы увидимся? — спросил он, его слова всё ещё звучали слегка невнятно. — Разве не ты меня сюда пригласил? Человек снова издал этот счастливый щебет. — Да, это был я! Но я имел в виду заранее. Кстати, прости за беспорядок. У меня не было времени, чтобы убраться или достать нормальные чайные пакетики, или что-нибудь перекусить. Я ужасный хозяин, да? — мужчина высоко и напряжённо рассмеялся. — Это всё было сделано в последний момент. Когда я услышал, что ты уходишь, я был ужасно расстроен, видишь ли. Я не мог дать тебе уйти, должным образом не встретившись с тобой. Глаз Сиэля, наконец, сфокусировался, но он колебался поднять свой взгляд, чтобы увидеть лицо этого человека. Вместо этого что-то ещё зацепило его взгляд на полу, недалеко от его ног. Множество деревянных кубиков, грубо вырезанных в форме поезда. Каждый кубик был своего яркого цвета. Жёлтого, зелёного, красного, голубого. У него были и колёса, те, которые еле двигаются, когда поезд катают по полу, рискуя отвалиться, если приложить слишком много силы. Спереди был нарисован крошечный кондуктор, его деревянная улыбка проходила поверх небольшой трещины. Это была не единственная игрушка. Когда Сиэль поднял голову, он увидел, что весь пол был ими усыпан, словно в неопрятной детской комнате для игр. Конструктор лего высыпался из своей коробки. Головоломки были беспорядочно разбросаны. У фигурок героев были искривлены части их тела. Радужному ксилофону недоставало несколько брусков. Сиэль не знал, что и думать. Этих игрушек здесь не было, когда он только вошёл в комнату. С ними эта уже странная комната охраны выглядела ещё более жутко. — Можешь поиграть с ними, если хочешь, — мужчина поймал его взгляд. Он схватил одну из фигурок и приблизился к Сиэлю без предупреждения. — Я купил их для тебя. Сиэль ещё плотнее схватился за кружку. — Ты сказал… — Сиэль облизнул губы. Его рот всё ещё пересыхал, несмотря на раннее неуклюжее принятие воды. — Ты сказал, что услышал, что я уйду. Что ты имел в виду? По причине, которую он особо не мог понять, Сиэль хотел уйти от темы с игрушками. Даже так он не мог перестать на них смотреть, осознание расцветало в его голове. Голос мужчины и эти игрушки как-то были связаны, хотя он и не мог понять, почему именно. — Что я?.. Ну, я слышал, — человек звонко рассмеялся. — Но это не имеет значения. Нам ещё о стольком надо пого… — Нет, давай сначала поговорим об этом, — холодно перебил его Сиэль, — Ты слышал? Так у этих камер есть ещё и звук? — Э? Почему ты хочешь… — мужчина звучал немного расстроенно, Сиэль видел, как он нескладно переставляет ноги. — Не у всех. У тех, что в спальнях, нет, конечно. Это было бы чересчур вульгарно. Но у других да… Сиэль, почему… Ах! Мужчина подошёл поближе. Слишком близко. Не думая, Сиэль кинул в него кружку. Горячий чай растекся по его одежде. — П-почему ты… — Подслушивать грубо, — отметил Сиэль, приподнимая голову. Мужчина не был одет ни в униформу пациентов, ни в униформу персонала. Он носил чёрные брюки, хотя они явно были старыми, изношенными на коленях. К тому же теперь ещё и заляпанными чаем. Однако главный удар понесла рубашка, чай жёлтым пятном испортил её белую ткань. Он был крупным мужчиной, подумал Сиэль, но не особо высоким. Сиэль был уверен, что он был даже выше него, но, что касается силы, тут у мужчины были преимущества. «Взгляни на его лицо». Сиэль всё ещё колебался, остановив свой взгляд на свободном белом галстуке, завязанном впопыхах. Его одежда была старой, но он, очевидно, пытался приодеться. Хотя Сиэль и редко видел Танаку, он всегда был в безукоризненно чистом костюме и при галстуке, как и следует Председателю. Этот мужчина явно больше старался походить в одежде на Танаку, в отличие от Гробовщика. Но Сиэль думал о том, о чём он ему успел рассказать, о его ощутимом восторге от его присутствия, об игрушках, которые он поставил, чтобы ему угодить. Ему пришла мысль, что этот человек так оделся ради него. — П-прости, — человек снова начал заикаться, его голос переполняли эмоции. Сиэль всё ещё не глядел на его лицо, но увидел, что его руки трясутся, и он беспокойно двигает пальцами. — Я могу понять, если ты зол, я не должен был… Н-но я использовал это, чтобы тебе помочь, Сиэль. Я помог тебе найти твоего друга! — Финни, — Сиэль облизал свои потрескавшиеся губы, вновь вспоминая слова Финни. — Он тебя упоминал. Ему казалось, что я из-за тебя в какой-то опасности. Что именно ты с ним сделал? А со всеми остальными? И зачем? — Что? Нет! Нет, нет, нет. Я ничего не делал. Это был не я! — беспокойно закричал он, пытаясь дотронуться до рук Сиэля. Когда юноша отпрянул, он разочарованно застонал, снова начиная выкручивать свои пальцы. — Поверь, я бы не стал этого делать! Я был очень рад, что у тебя появился друг. Д-даже, если это был просто садовник, — мрачно добавил он. Из-за внезапной смены тона Сиэль почти поднял взгляд на его лицо. — Просто садовник? — Н-ну, я имею в виду, я уверен, что он был очень приятным. Но слишком взрослым, чтобы с тобой играть. Есть что-то странное в том, что взрослые дети играют с теми, кто помладше, не думаешь? Кроме того, он… он всегда хватал тебя своими грязными руками. Мне это не нравилось. Мне это совсем не нравилось. Сиэль не мог больше этого избегать, отчаянно желая увидеть выражение лица, последовавшее за этими предвещающими беду словами. Осторожно Сиэль поднял взгляд, глядя на его лицо. — Но, правда, я не причинял ему вреда. Я даже этого не хотел, правда. И-и ты так расстроился, когда узнал, что он ушёл, и ты с этими мужчинами пошли его искать. И я видел, куда они его поместили. Поэтому пытался показать тебе путь, но ты не слушал. Ты продолжал идти в направлении, противоположном тому, что я тебе показывал. Это сильно расстраивало. Я лишь пытался помочь. Почему ты не дал мне тебе помочь? И… чт… что не так? Мужчина обеспокоенно замолчал. Лицо Сиэля побледнело. Осознание, наконец, постигло его, когда он увидел того, кто заманил его в свой плен. Мужчина начал краснеть. — Не пялься, — застенчиво заявил он, склоняя голову на бок. У него были жидкие каштановые волосы и такие же глаза, скромно выглядывающие из-под круглых очков. Волосы на лице были чем-то новым, чем-то, чего у него не было, когда Сиэль его знал. Его борода была слишком заросшей и безвкусной, она выдавала запущенность его внешнего вида. Но всё остальное было точно таким же. За все эти годы он почти не изменился, будто бы вышел прямо из воспоминаний Сиэля. — Кельвин, — выдохнул Сиэль, напрягшись. Кельвин залился ещё большей краской, на его круглых щеках появились ямочки, когда он улыбнулся. — Неловко обращаться с тобой так формально, — сказал он. — Зови меня Ноа. Сиэля вырвало на его ноги. В этот раз он не смог сдержаться. Кельвин удивлённо закричал, и тут же подбежал к юноше и начал нежно потирать его спину. — Ничего, ничего, — ворковал он, словно безумно любящий родитель. — Это всё тот удар по голове. Прости, у меня нет для тебя льда. С каждым медленным поглаживанием по спине, желание опорожнить кишечник становилось всё сильнее. У Сиэля чесалась вся кожа, отвращение пронизывало его насквозь. Он неуклюже слез с кровати подальше от нежеланных прикосновений Кельвина. — Ты… почему ты здесь? — он хотел бы быть спокойным, хотел бы быть собранным. Хотел бы снова не чувствовать себя десятилетним мальчишкой, но всё это испарилось с надоедливым присутствием Кельвина. Ему нужно было убраться отсюда. Из этой игровой комнаты за пределы запертых дверей. Не этого ответа искал Сиэль. Кельвин не мог находиться в Святой Виктории здесь и сейчас. Он был из прошлого. Он существовал в прошлом. У него не было никаких прав находиться в настоящем Сиэля, слиться воедино с тем, что было до, когда Сиэль все эти годы усиленно старался отчётливо отделять одно от другого. — Почему? — Кевин удивлённо моргнул глазами, протягивая руки, чтобы удержать Сиэля, когда тот начал пошатываться. — Потому что ты здесь. Где мне ещё быть? Дверь внизу была заперта, даже если Сиэль и смог бы крепко держаться на ногах, чтобы сбежать. «Нет». Он абстрагировался от чувства тошноты, от отвращения, от песни, звучавшей в его голове всё сильнее. «Ответы». Сиэль глубоко вдохнул через нос, пытаясь игнорировать мерзкий запах вокруг него. — Как… тебя сюда наняли? — в конечном итоге спросил он, когда уверился, что его голос потерял истеричную нотку. Сложно было отстраниться от происходящего, мерзкое чувство, которое он отказывался назвать страхом, отбрасывало тень на его спокойствие. Но ему нужно было это сделать. Чем больше он позволял детской версии себя брать контроль над ситуацией, тем большему риску он себя подвергал. — Ты кого-то подкупил? Кельвин уже потерял свою опору в разговоре, озадаченный сменой темы. Это свойственное ему детское качество было сейчас сильнее всего, Сиэль это замечал, хотя это было намного тревожнее теперь, когда Сиэль был достаточно взрослым, чтобы увидеть диссонанс. — Почему ты хочешь обсудить именно это? — спросил Кельвин, его глаза бегали по комнате. — Я… я здесь. Разве это не всё, что имеет значение? Избегает вопросов. Снова сводит все темы к сантиментам. Сиэль видел его нежелание об этом говорить, и углублялся всё больше, словно хищник, ловящий свою жертву. — Важно то, почему и как ты попал сюда, — это не было абсолютно умышленно, но Сиэль заметил, что начал говорить более глубоким голосом, прокладывая ещё большую дистанцию между собой и Кельвином от того ребёнка, которого они оба знали. — Тебя нанял Танака? Или Гробовщик? Ты кого-то подкупил? Потому что знал, что я здесь. Последнее предложение было не вопросом. В этом, как ни в чём другом, Сиэль был уверен. Вопросом было то, как именно Кельвин узнал. Даже большой достаток не может дать человеку такую информацию. Сиэль особо ничего не знал об основателе Святой Виктории, но он достаточно доверял своим суждениям, чтобы знать, что Танака не из тех, кого можно подкупить. Судя хотя бы по одной его одежде можно было сказать, что он точно не нуждался в деньгах, и у него было слишком много гордости, чтобы его кто-то подкупил. Кельвина взволновал этот допрос. — Я-я не понимаю, почему ты хочешь это узнать, — слегка сконфуженно признал мужчина. — Не хочешь ли ты вместо этого поиграть с ними? Кельвин слез с кровати, протягивая Сиэлю маленькую фигурку в своей руке и жестом указывая на остальные игрушки, разбросанные по полу. Когда единственным ответом Сиэля стал лишь холодный взгляд, Кельвин раздражился ещё больше и беспечно уронил игрушку на пол. — У меня есть кое-что получше! Тебе понравится! — он прошагал мимо Сиэля, наступая на некоторые игрушки. Маленькая цепь, связывающая два вагона поезда, сломалась под его ногой. — Конечно, тебе они не интересны. Это игрушки для маленьких детей. Нет, нет, я не должен был… Но ты точно по этому скучал. Ты никогда без этого не засыпал. Она так мне сказала. Я был так счастлив. Кельвин начал рыться в ящике в углу комнаты, бездумно выбрасывая из него одежду. Он вскоре нашёл то, что искал, и повернулся к Сиэлю с яркой улыбкой на устах. — Помнишь её? — в его руках было что-то вроде мягкой игрушки. Это всё, что Сиэль мог различить, потому что она выглядела просто ужасно. Она почернела, одна из её ног полностью сгорела. И пахла она мерзко. Кельвину за все эти годы явно в голову не пришло её даже помыть. Его руки были покрыты отваливающимся от игрушки чёрным пеплом, когда он протягивал её Сиэлю. — Она была твоей любимой, она так сказала. Я заказал её тебе на твой седьмой день рождения. Ты всегда так любил эту собаку, и ты так расстроился, когда они заставили тебя от неё избавиться, поэтому я подарил тебе ещё кое-что хорошее. Помнишь? Сиэль пялился на то, что осталось от мягкой игрушки в форме собаки, совсем её не узнавая. У него всегда было много игрушек, пока он рос. Ни одна из них ему не запомнилась. Но, всё же, видя надежду в глазах Кельвина, Сиэль заставил себя улыбнуться. Он понял, что тот был чокнутым, поэтому, какой бы ни была неприятной перспектива играть в детские игры с Кельвином, ему придется это делать. — Конечно, помню, — даже хотя ему было крайне неприятно дотрагиваться до чего-то настолько грязного, Сиэль принял покрытые пеплом остатки от игрушки. Он прижал её к своей груди в неуклюжем объятии, пытаясь как можно меньше притрагиваться к ней голой кожей. — Я так расстроился, когда они сказали, что я больше не могу оставить своего пса. Когда мама дала мне её, это меня очень взбодрило. Я не знал, что это было подарком от тебя. Врёт и не краснеет. Его мать никогда не давала ему ничего напоминающего эту вещь. Сиэль помнил, она всегда держала вежливую дистанцию от Кельвина во все те редкие моменты их общения. Подумать только, она сводила на нет все его попытки сделать ему подарок. Сиэль на момент задумался, насколько она была резкой, как хорошо она определила, насколько безумным был Кельвин? Не то чтобы в конце это вообще имело значение. Кельвин сиял от счастья, на его лице растянулась широкая улыбка. — Она была сделана на заказ! — воскликнул он, нетерпеливо желая вовлечь собственную персону в картину прошлого счастья Сиэля. — Игрушка той же породы, что был твой пёс. Она сделана из лучших материалов. Мне пришлось ездить в город, чтобы найти кого-нибудь, кто мог бы её сделать. А затем она оказалась в доме, когда случился пожар, я был неподалёку… но я смог достать её для тебя! Сиэль наблюдал за его жестикуляцией, присматриваясь к его рукам. Кожа на ладонях была огрубевшей и деформированной, её покрывали плохо зажившие шрамы. Ожоги. Насколько далеко он зашёл в огонь, чтобы достать уродливую игрушку, к которой Сиэль прежде никогда не прикасался? «Не так уж и далеко, если он всё ещё здесь». Сиэль скрыл своё недовольство, притягивая игрушку ближе. Она пахла гарью, от чего у него начали слезиться глаза. «Подыгрывай». Как часто Сиэль скрывал свою истинную личность ради выживания? Не так много за последние пару лет, но достаточно часто в те ранние годы, после того, как он перестал быть наивным, но ещё не обрёл свою гордость. Во имя выживания он научился быть тем, кем ему нужно было быть. До того момента, пока самоощущение человека было сильным, его личность была податливой, легко изменяемой, чтобы служить определённым целям. Ногти Сиэля впивались в обугленную ткань игрушки, пока он пытался вспомнить, как забыть самого себя. — Спасибо, — сказал он, слегка повысив голос, как ребёнок. Пока он это делал, он наблюдал за лицом Кельвина, ожидая от него какой-либо реакции. Она была едва заметной, но он знал, чего искать. Щёки Кельвина слегка покраснели, в его глазах заискрилось удовлетворение, и в его дыхании произошла запинка. Сиэль опустил глаз, чтобы скрыть своё несдерживаемое отвращение. Хотя он это и подозревал, видеть этому настолько прямое доказательство прямо сейчас было немного слишком для его нервов. «Он всё ещё видит меня маленьким мальчиком». Он так отчаянно хочет, чтобы я поиграл в игрушки. А его реакция на голос, который немного соответствовал воспоминаниям Кельвина. Это всё было частью фантазии Кельвина о Сиэле, на которой все эти годы назад основалась его навязчивая идея о нём. Несмотря на то, что Сиэль теперь, очевидно, был почти взрослым мужчиной, Кельвин закрывал на это глаза, цепляясь за любые остатки от ребёнка, укравшего его сердце. «Он всё ещё смотрит на меня так же, как смотрел тогда». Как отвратительно. Сиэль поднял взгляд только тогда, когда был уверен в нейтральности своего выражения лица. У него волосы встали дыбом, а пустой живот скручивало. У него чесались руки бросить эту грязную игрушку на пол, но его выражение лица было спокойным, никак не намекая на то, что он действительно чувствовал. — Я бы всё ещё хотел о тебе узнать, — начал Сиэль, поддерживая неестественно высокую нотку в своём голосе. Он не мог вспомнить, как именно он говорил, когда был ребёнком, ему было ненавистно имитировать те шаблоны разговора, но казалось, этот голос делал свою работу. Кельвин реагировал точно так же, как и тогда, из-за слабости к своим извращениям. — После того, что тогда произошло, меня поместили сюда… но как ты меня нашёл? До этого Кельвин отказывался отвечать на этот вопрос, а теперь он был у Сиэля в руках. — В день после твоего исчезновения в Ренбон прибыла полиция, — начал объяснять Кельвин, снова садясь на постель и похлопывая по пустому месту рядом с собой. Сиэль сделал вид, что этого не заметил. — Поднялся такой сильный дым, что соседние районы доложили об этом. Ну, им больше нечего было искать, но те из нас, кто остался, объяснили всё, что могли. Они… не поняли. — Его лицо помрачнело, а глаза опустели. — Такие люди, как они, никогда не поймут. Все они плебеи, они осуждают нас, не желая понять… — Ноа, — использование им имени Кельвина, заставило мужчину тут же замолчать. Его выражение лица сразу же прояснилось. Он хохотнул. — Прости, прости! Как я и говорил, нам нужно было пройти допрос полиции. Я рассказал им о тебе всё. Я сказал им, чтобы они тебя нашли. Они пообещали, что так и сделают, что не успокоятся, пока не найдут тебя и других детей. Даже хоть я и сказал им не пытаться найти других, они всё ещё тратили своё время зря, — Кельвин вновь торжественно потряс головой, его снова занесло не туда. Сиэль многозначительно закашлял, и он вновь вернулся к теме. — Только несколько недель спустя я узнал, что именно произошло. Никто ничего мне не рассказывал. Они сказали, что у меня нет прав на эту информацию, что я не твой родственник. Будто бы это имеет значение. Будто бы связь, что была между нами, имеет к этому какое-то отношение… — В-в любом случае, мне пришлось расстаться с кое-какой частью моего капитала, прежде чем они мне вообще что-либо рассказали. Даже тогда всё, что они сказали, так это то, что на тебя уже заявили права. Что ты был единственным выжившим после пожара. Я был так рад, что ты оказался в порядке! Ты был в безопасности! Я подумал, я подумал, что смогу приехать и забрать тебя, отвести тебя обратно домой, но… Они не говорили, кто именно заявил на тебя права, только то, что это был доктор. Что тебя поместили в больницу под его опекой. Даже, когда я предложил им ещё больше денег, они ничего мне не сказали. Поэтому я начал искать всё сам. Сиэль почувствовал, как его ноги стали подкашиваться, чем дольше он стоял, тем сильнее у него кружилась голова. Избегая приглашения сесть на кровать, он занял стул у мониторов, преднамеренно игнорируя то, что на них транслировалось. К нижнему ряду экранов была прислонена труба, которую Сиэль притащил снизу. Её кончик покрывала застывшая кровь. — Ты, очевидно, в этом преуспел, — сказал Сиэль, пытаясь двигать этот разговор дальше. — Ты нашёл меня через мою тётю? — Нет, конечно, нет, — оскорблённо ответил Кельвин. — После того, как она отнеслась к твоим родителям, нет, нет, я бы ни за что на свете не стал разговаривать с ней! Сиэль ощетинился, услышав такое бесцеремонное оскорбление. Подумать только, этот человек думал, что он намного выше Энн. Но он отложил свой гнев на потом, нужные ему ответы всё ещё находились вне пределов его досягаемости. — Тогда как? — спросил Сиэль. — Намного быстрее было бы просто спросить эту женщину, — рассмеялся Кельвин, почёсывая уголок своего рта. Смех прекратился так же быстро, как начался, его настроение вновь резко изменилось. — Нет, я не должен смеяться. Если бы я спросил её, я бы нашёл тебя намного раньше. — Ноа, — мягко перебил его Сиэль. — Когда ты меня нашёл? — Я долго искал, но никогда не переставал это делать, поверь мне. Хотя я… какое-то время, признаю, я был обескуражен. Я начал уже думать, что тебя, правда, больше нет, как и их. Потерять вас троих… я не мог этого вынести, — голос Кельвина задрожал, а глаза заблестели. — Поэтому, когда я получил их письмо, я почти этому не поверил. После всех этих поисков, когда я искал твоё имя в списках всех больниц в Лондоне и за его пределами, мне так просто дали ответ на все мои вопросы. — Что? — Сиэль на секунду забылся, этот неожиданный ответ заставил его забросить его игру в ребёнка. Последовавшая реакция заставила его осознать свою ошибку, глаза Кельвина сверкнули чем-то устрашающе близким к злости. — К-кто послал тебе письмо? Сиэль быстро надел свою маску обратно, для лучшего эффекта имитируя заикание. Это сразу же умиротворило Кельвина, и момент быстро забылся, но не для Сиэля. Иллюзия, в которой жил мужчина, была глубока, он знал, но теперь он увидел, что стоит только ему забыться снова, и злость Кельвина пролезет на поверхность. Сколько бы он не извинялся, он с лёгкостью проломил Сиэлю череп. Что он сделает, если Сиэль его действительно разозлит? — Человек не подписал своё имя. Он сказал, что ему нужно сохранять свою анонимность, но он так волновался за детей, что просто не мог больше молчать. Ему нужна была моя помощь. Он не мог сам помочь детям, потому что так его личность бы раскрылась, — Кельвин нахмурился. — Я сам этого не понимаю, но, поскольку этот человек сказал мне, где ты находишься, я сделал всё, что он сказал. Благодаря ему я узнал, что ты здесь. Но когда я попытался тебя навестить, меня даже не впустили внутрь. Никто не открыл мне ворота, и я не мог найти номера, по которому мог бы позвонить. Сиэль быстро терял терпение, Кельвин добавлял слишком много ненужных деталей. Сиэль хотел узнать, как его наняли, как долго он наблюдал за ним на этих экранах, почему ему это вообще доставляло радость. Принимая во внимание прошлую зависимость Кельвина от семьи Фантомхайв и их сына, странным казалось то, что он держал дистанцию. Раньше он никогда не знал значения этого слова, он всегда вмешивался, всегда являлся без объявления, протискиваясь в их дом. Он принял их благодарность за его помощь за открытое приглашение, что они пытались множество раз изменить. Так почему после таких долгих поисков Сиэля, ему было достаточно одного лишь экрана? — После некоторых поисков мне удалось достать номер мистера Танаки. Бедный человек был в очень плохом состоянии. Он сам то и дело мотался по больницам, очень жалко, — неодобрительно сказал он. — Ну, говорили мы часто. Он очень приятный человек, в частности заинтересованный в моей работе в сфере благотворительности. Но его здоровье ещё сильнее ухудшилось, бедолага, и он спросил меня, буду ли я заинтересован помочь ему со Святой Викторией. Можешь в это поверить? Так просто! Я мог снова тебя увидеть! Сиэль увидел, что у него появилась возможность задать этот вопрос. — Тогда… почему ты этого не сделал? — это вышло более обвинительно, чем он намеревался, его нетерпеливость просочилась в тон его голоса. И снова в глазах Кельвина появился опасный блеск, Сиэль перед ним вторгался в иллюзию того мальчика, которого он себе выдумал. В этот раз понадобилось больше времени, чтобы вернуть всё на свои места, но Кельвин хотел поверить, и поэтому, даже если сейчас Сиэль и не доигрывал, он всё равно был рад ему подыграть. — Мне было так одиноко. Я был бы рад тебя увидеть. Кельвин снова покраснел, отвечая с возбуждением в голосе: — Я хотел! Так сильно! Но правила были очень жёсткими, Сиэль. У меня не было причины сталкиваться с пациентами напрямую, и каждый раз, когда я пытался это сделать, он думал, что это было очень странно. Гробовщик. О-он неправильно всё понял, видишь ли. Мне не понравился этот человек… — Кельвин заскрежетал зубами, у него дрогнула челюсть. — Точно, как эти полицейские. Они смотрят на нас сверху-вниз. Ну, я знаю, что он планировал сделать. Когда я покажу это Танаке, вопросов не останется, ему придётся… Как бы его ни интриговало то, что хотел сделать Гробовщик, у Сиэля были на примере вопросы поинтереснее. — Так, когда… как давно ты тут, Ноа? — ему становилось тошно от своих же собственных слов. Упрощённых. Инфантильных. Ему претило играть в эту роль, но оно работало, Кельвин легко поддавался его обману. — Около четырёх лет, — ответил Кельвин, — Тебе тогда было уже почти четырнадцать. Мы потеряли слишком много времени, не правда ли, Сиэль? Прости, что не мог найти тебя раньше. Прости, что оставил тебя одного на такое долгое время. Никогда больше, кля… У Сиэля скрутило живот. — Четыре года? — это было скорее не шёпотом, а криком его притворного голоска. В этот раз Кельвина не разозлила смена ролей. Казалось, пока Сиэль не показывал свою силу, фантазия не рушилась. Удивительным было то, что он не среагировал ещё хуже на пролитый на него чай. — Ты наблюдал за мной четыре года? — Нет, нет, я пришёл сюда четыре года назад, — Кельвин потряс головой. — Но только через два года эта комната была построена. До того момента он об этом не просил. Два года, четыре года, одно и то же. Сиэль не знал, какой ответ не вызвал бы у него отвращения. Годы, месяцы, даже минуты наблюдения этого мужчины за ним без его ведома, видения его абсолютно незащищённым. Это было слишком сложно принять. Взгляд Сиэля снова упал на трубу. Его пальцы сжались. — Он? — выдохнул юноша. — Тот человек, который послал письмо, — ответил Кельвин, будто бы эта неопределённость должна была быть очевидной. — Теперь, когда я был здесь, этот человек хотел сохранять со мной связь. Он так волновался за детей. Мне каждую неделю приходилось посылать ему письма. Но… ну, он сказал, что этого было не достаточно. Не знаю, почему, я рассказал ему всё, что знаю. Поэтому он попросил об этом. Но с тех пор письма прекратились. — Танака сказал, что здесь нет камер, — сказал Сиэль низким голосом. — Когда я пришёл сюда, он пообещал, что здесь не было ни одной камеры. — Тогда не было, — Кельвин нахмурился. — Сиэль… что не так? Испорченная игрушка выпала из рук Сиэля, упав на пол с глухим стуком. Его руки испачкались чёрной сажей. Он вытер их о рубашку. Он встретился с Кельвином взглядом без всякого притворства. — Так какие моменты были твоими любимыми, Кельвин? — спросил Сиэль, его голос вновь источал уверенность. Он не притворялся, чтобы звучать старше, как делал до этого, хорошо зная, что правды о том, кем он стал теперь, было достаточно, чтобы разбить драгоценные иллюзии Кельвина. Он встал и теперь возвышался над всё ещё сидящем на кровати мужчиной. Ему нравилось то, что Кельвину теперь приходилось смотреть на него снизу-вверх. — Тебе нравилось за мной наблюдать? Весёлость Кельвина исчезла, вместо неё появилось непонимание. — С-Сиэль? — Давай вспомним… мои любимые моменты? — Сиэль поднял подбородок. — Выкалывание моего глаза было настоящим удовольствием, но, ой, тебя тогда здесь не было. Какой стыд. Это было неплохим представлением. Ой, а это ты видел. Фаустус держит меня над бадьёй с водой, потому что я отказываюсь назвать себя убийцей. Что ты об этом думал, Кельвин? Ты думал, что я был прав, что это отрицал? Думаешь, считается ли это за убийство, если тех, кто умирает, едва можно назвать людьми? Кельвину трудно было нормально дышать, он кулаками вцеплялся в простыни кровати. В его глазах не было понимания. Ему было чуждо слышать злые слова Сиэля, чувствуя осуждение в каждом его слове и видя, как он прищурил свой глаз. Воссоединение не должно было так проходить. Это не было тем, что хотел Кельвин, совсем нет. — Это было честно, — продолжил Сиэль резко и колко. — Именно они сказали нам, что пожар прекратился. — Я-я, — Кельвин громко сглотнул и неровно вздохнул. — Я просто присматривал за тобой, как они и попросили! Сиэль остановил свою тираду, нахмурившись ещё сильнее. — Они попросили? — он покачал головой, хоть затылок и пронзали приступы боли. — Нет, это не то, о чём они попросили. Это не то, чего они хотели от тебя. Единственное, о чём они тебя попросили, ты просрал. — Мне пришлось! Они собирались тебя забрать! Эта пауза была искренней, она была наполнена настоящим удивлением. — Что? — Сиэль опешил, его пустая рука вновь сжалась. — Что тебе пришлось… сделать? Кельвин слишком поздно осознал свою ошибку. Его глаза заблестели от чувства вины, слишком ярко. Он то закрывал, то открывал рот, но слов он не произносил. Сиэль вновь вспомнил тот сон. Нет, не сон. Это было воспоминанием, пробудившимся из недр его мозга этой слащавой песней, которая всё ещё играла на устаревшем проигрывателе. Его отец умолял Кельвина помочь им, помочь им убежать той ночью. Кельвин отказывался, он боялся… но было ли это страхом? Был ли постигнувший их всех исход следствием того, что Сиэль не убежал ночью перед тем днём, что останавливало его от помощи им? Или это было чем-то ещё, чем-то эгоистичным, что сожгло их единственную надежду? Сиэль почувствовал призрачные прикосновения рук его матери, гладившей его по волосам. Её нежный голос, пытающийся заглушить мольбы его отца, его беспомощный гнев. Этот искажённый ужасом голос, толкающий его вперёд сквозь снег, говорящий ему не оглядываться назад, чтобы он не услышал, обещающий, что они вернутся за ним. — Кельвин, — Сиэль никогда в жизни не звучал спокойнее. — Что ты сделал? — Они собирались тебя забрать, — заявил Кельвин, широко распахнув глаза. Его лежащие на коленях руки тряслись. — Они не понимали, Сиэль, какой честью для тебя было стать избранным. Ты должен был переступить через всю эту грязь, которой мы все окутаны. Потому что они видели то, что видел я. Что ты был чист. Что ты был невинен. Что ты заслуживал стать чем-то большим. Когда Сиэль всё ещё остался недвижим, словно камень, Кельвин побледнел, неуклюже вставая с кровати. — Они собирались украсть это у тебя, Сиэль. Их неведение могло лишить тебя данного шанса. Я-я не мог им позволить! — отчаянно объяснял он, неистово жестикулируя. Казалось, он не мог успокоиться, ему так сильно хотелось, чтобы Сиэль понял, прорваться сквозь этот ледяной слой и найти настоящего Сиэля, его Сиэля. Потому что Сиэль никогда бы не взглянул на него так. Так холодно, так отстранённо. — Они попросили тебя о помощи, — заявил Сиэль. Теперь его обвинения были абсолютно намеренными. — Они думали, ты был их другом. — Я и был! — отчаянно закричал Кельвин. — Мне пришлось остановить их и для их же блага! Я н… я не думал, что всё так закончится…не думал. — Ты сказал им, что мать с отцом той ночью уедут со мной, — медленно проговорил Сиэль, чётко произнося каждый слог. — И поэтому они убили моих родителей. Теперь по лицу Кельвина стекали слёзы. Он упал на колени и вцепился в штанины Сиэля. Даже хотя их и отделял слой ткани, это прикосновение было просто тошнотворным. Несмотря на затянувшееся головокружение, Сиэль отступил назад достаточно быстро и далеко, чтобы скинуть с себя Кельвина. Кельвин резко ударился затылком о раму кровати, из его губ вырвался жалкий стон. Теперь он ревел, пытаясь вновь подползти к ногам Сиэля. — Поэтому мне нужно было… присматривать за тобой, — он повернулся, пытаясь снова встать. — Это то, чего Винсент бы… Слова Кельвина потерялись, когда из его рта полилась кровь. Он закричал, издав булькающий визг. Труба ударила его на середине предложения с такой силой, что его зубы прокусили его язык. Кровь, слюни и кусок плоти полетели у него изо рта, когда он наклонился, оставив половину своего языка на грязном полу. — Не смей произносить его имя, — Сиэль сильнее сжал трубу в своих руках, глядя на паразита у своих ног. — Вульгарный. Уродливый. Извращенный, — каждое слово было акцентировано шагом в сторону Кельвина. Он поднял голову и с мукой в глазах взглянул на Сиэля. — Люди, как ты… Тебе нельзя произносить его имя. Тебе нельзя произносить её имя. Тебе нельзя произносить моё имя. Каждое слово было аккуратно подобранным кинжалом, точно пронзающим сердце Кельвина. Сиэль не увидел таящуюся в мужчине опасность, когда был ребёнком. Безрассудное увлечение всеми тремя Фантомхайвами, словно какими-то образцами красоты, а Сиэлем, словно какой-то квинтэссенцией чистоты и невинности. Он отчаянно пытался влиться в их мир, даже когда Рейчел смотрела на него с острым недоверием, даже когда Винсент вращался в разных социальных кругах, которых он и не надеялся достичь. Сиэль использовал каждый осознанный только что факт, словно оружие, что поражало эту мразь у его ног. Он оставил лучшее напоследок, его голые ноги пропитались кровью Кельвина, пока он стоял, возвышаясь над съежившимся на полу мужчиной. Сиэль медленно потряс головой, вновь поднимая трубу. — Люди, как ты, являются низшими формами человеческой жизни, — выплюнул Сиэль, его лицо искажало омерзение. — У тебя не было никакого права на существование в наших жизнях. И он ударил Кельвина по макушке трубой.۞
Ещё долгое время после того, как кровь Кельвина остыла между пальцев его ног, грудь Сиэля всё ещё не могла насытиться кислородом. Его душил не страх, но что-то похуже, что-то, что ему всегда было сложнее всего контролировать. В тот момент, когда Кельвин произнёс имя Винсента, Сиэль рассвирепел. Слышать это имя, произнесённое практически впервые за восемь лет, восемь лет, которые Сиэль провёл, стараясь закопать его имя и имя матери поглубже в дебри своей памяти. Тогда, когда ему было десять лет, и он был заперт в больнице, он знал, что не важно, как громко он кричал эти имена, они никогда не вернутся за ним. Несмотря на их обещание. Несмотря на то, что он их ждал, стоя в снегу так долго, пока не забыл, каково это — чувствовать тепло. Сиэль мог бы справиться с множеством вещей, о которых мог узнать в этой комнате. С тем, что это всё было лишь хорошо продуманным трюком. Что это место с самого начала было тюрьмой, расплатой за совершённые им преступления в тот момент, когда ему было больно, он был напуган и окружён пламенем. Даже если бы Себастьян на самом деле был Третьим Председателем, и что последние их два года вместе было лишь ложью. Это бы не перешло за границы жестокости Святой Виктории. Но войти в комнату и окунуться в своё собственное прошлое, столкнуться лицом к лицу с человеком, который, несмотря на их мольбы, воткнул нож им в спину, было уже слишком. Не важно, что могло произойти в настоящем, Сиэль был уверен, что может столкнуться с этим. Но он потратил слишком много времени, слишком много сил, убегая от своих воспоминаний и этих двух имён, чтобы внезапно наткнуться на них, как на тень за занавеской, скрывающей монстров. Рот Сиэля горел, в своей руке он до сих пор стискивал трубу. Кровь у его ног высыхала, прилепляя его к полу. От Кельвина исходило мерзкое зловоние смерти, оно копошилось на его теле, словно червяки, сдавливая плечи Сиэля. Сиэль не узнал звук своего собственного крика. Прошло уже так много времени с тех пор, как он слышал его в последний раз. Труба проехалась по мониторам. Стекло взорвалось, его осколки заблестели в воздухе, словно искры фейерверка, и усеяли весь пол. Большие куски впивались ему в пятки, разрезали кожу на его ногах, но Сиэль, казалось, даже этого не замечал. Он продолжил разбивать экраны, уничтожая доказательства своих слабостей, своего отчаяния, своего стыда. Каждый экран, на котором могло быть его изображение, проектирующееся перед извращёнными глазами Кельвина, был разбит, чтобы от него не осталось ничего, кроме черноты. Его лицо, шея, руки, ноги, всё было покрыто маленькими царапинами и порезами, в самых больших из них застряло стекло. Но даже тогда, когда ни одного экрана не осталось, кожа Сиэля всё ещё чесалась, зудела и ёрзала. Этого было не достаточно. Гнев всё ещё остался. Стыд. Вина. Поэтому он вновь начал бить, ударяя трубой по всему, что мог найти, уничтожая все панели, все маленькие блестящие лампочки, все эти уродливые дешёвые игрушки. Постепенно сквозь его затуманенные мысли просочился звук, он продолжался довольно долго ещё до того, как Сиэль его заметил. Только когда злость начала отступать по кусочкам, вместе с каждой сломанной вещью, тогда Сиэль расслышал окружающий его визг. Сирена. Сиэль спокойно вытер трубу о простыни и беспечно переступил через развалины. Он даже не попытался вытереться и так и остался покрытым кровью Кельвина и своей собственной, но труба была практически идеальной чистоты к тому моменту, когда он снова выпрямился. Перекинув трубу за плечо, Сиэль переступил через прозрачные занавески, двигаясь в сторону открывшейся двери в конце деревянных ступеней.