۞
Текущее существование Алоиса стояло на трёх китах странного случайного смешения счастья, страха и преднамеренного невежества. Счастье, когда он его чувствовал, затмевало всё плохое. Одиночество уходило, потому что у него был Лука. Ревность притуплялась, потому что даже если Сиэль и Клод сошлись бы вместе в том смысле, о котором Алоис мог только мечтать, по крайней мере у него всё ещё был Лука, и они никогда не смогут его забрать. Кошмары, всё ещё цеплявшиеся за края его снов, вероятно, неумышленный остракизм от других пациентов, лечение, от которого он изматывался и слабел, даже вина, пустившая в него свои корни настолько глубоко, что даже он не мог найти её дно, пропадали, когда он чувствовал счастье. Счастье говорило, что всё это того стоит, пока не исчезало без малейшего предупреждения. А ещё был страх. Страх приходил, когда Алоис просыпался по утрам и замечал, что он снова один. Страх приходил, когда кто-нибудь замечал, что он смотрит на пустое место, и начинал хмуриться. Страх нарастал, когда Лука превращался во что-то неузнаваемое, во что-то злое и обидчивое, и до боли знакомое. Страх был ещё сильнее, когда Лука пытался заставить его что-то сделать. Закричать, ударить, ранить. Когда страх пересиливал всё, сложно было вспомнить, что он когда-либо вообще был счастлив возвращению Луки. И ещё было преднамеренное невежество. С этим было всё просто. Всё, что нужно было сделать, это отводить взгляд от того, что он не хотел видеть, а у Алоиса было достаточно практики в этом, он делал это годы напролёт. Когда голос Луки начинал звучать иначе, он притворялся, что не слышит этого. Когда глаза Луки были скорее голубыми, чем карими, Алоис жмурился. Когда Лука исчезал именно тогда, когда Алоис собирался обнять его или провести рукой по его волосам, или попытаться ещё как-либо показать свою любовь, Алоис притворялся, что здесь не было никакой связи. Эти три кита поддерживали Алоиса, но, по прошествии времени, эти киты начинали слабеть, ломаться, рушиться.۞
Когда Алоис впервые встретил Клода, он ещё не был Алоисом. Это имя пришло много позже, после ошибки, очень плохого происшествия и жалкого оправдания вместо похорон. В конце концов, беда не приходит одна, и, в случае Алоиса, беда послужила началу ещё большего ужаса. Но до всего плохого был один год. Хороший год. Год, когда Алоис ещё не стал Алоисом, в тот год появился его спаситель. Поначалу его спаситель казался точно таким же, как и все взрослые, которых Джим когда-либо знал. Жадным и эгоистичным, говорящим загадками и полным сомнительных намерений, с глядящими куда не надо глазами и лезущими не туда руками. Он появился так же, как всегда появляются взрослые. Его встретили, как святого, когда он вошёл в двери приюта, другие взрослые осыпали его комплиментами и смешными шутками об их самых не любимых детях, с которыми они так и хотели расстаться. И, как все другие взрослые, спаситель Джима кивал, смеялся в нужных местах и оценивал детей критичным взглядом. И поэтому Джим исчез с Лукой. Они отправились в их тайное место, где никто не указывал, когда им ложиться спать, и куда не являлись неприглашённые полуночные посетители. Здесь они могли играть так долго, как могли. Никто не мог их остановить. Они были там три дня. Под конец первого Лука начал задавать вопросы. Почему мы всё ещё не возвращаемся? Я голоден, можем мы уже вернуться? Джим, у нас будут проблемы, можем мы, пожалуйста, вернуться? Джим игнорировал все его вопросы. Даже он сам не мог понять свои собственные волнения. Мужчина и дважды на него не взглянул, но странным образом он был уверен, что заинтересовал его. В нём было что-то такое же, как в этом Транси, который заходил к ним в приют. Может, он и был младше, чище, человечнее, но всё же они были одинаковы, Джим был в этом уверен. Но голод сделал своё дело. В их логове было до ужаса холодно, и на третий день терпение Луки кончилось. С Джимом или без Джима он собирался вернуться обратно. Не имея возможности объяснить ему, почему именно это было худшим его решением, Джим сдался и последовал за Лукой, поджав хвост. Мужчина ушёл. После зверского нагоняя всё на какое-то время вернулось в своё русло. Не то чтобы это было хорошо. Для них нормально было пренебрежение, такой зверский голод, от которого не оставалось сил даже ходить, такой сильный запашок, из-за которого все люди на улице на них пялились. Нормальным было и неприятное внимание, потенциальные усыновители без любви в сердцах, с кучей денег в кошельках и желанием заработать ещё больше. В конце концов, торговля детьми тоже была бизнесом. Но это было их жизнью, поэтому Джим впал в рутину, почти не думая о том мужчине. Вокруг него были и другие мужчины, и женщины тоже. Женщины могли быть такими же подлыми, как и мужчины, хотя скрывали это лучше, их по-матерински добрые улыбки были самым жестоким их трюком. Джим, к счастью, особо не привлекал ничьё внимание, поэтому ему удавалось избегать худших гостей. То же самое можно было сказать и о Луке. Хотя его юность и была прибыльным товаром, у него не было такого уж необычного личика, чтобы привлекать богатых покупателей. Но они оба привлекли внимание богатого мужчины по имени Транси. Их ещё не успели ему передать, Транси усиленно сбивал цену и возился с документами, но весь приют уже знал, что Джим с Лукой уже не были свободными детьми. Они лелеяли своё оставшееся время. Большую часть времени они проводили не в приюте, а в своём логове. Они всё чаще избегали возвращения туда до такой степени, что начинали молить о еде в окрестностях города. Тогда Джим узнал, каково это, когда тебя игнорируют. Он никогда не был настолько невидимым, как когда просил помощи. Но была одна женщина. Она всегда останавливалась рядом с ними. Она никогда не давала им денег, но иногда исчезала и возвращалась с едой. Она ничего им не говорила, просто давала еду и уходила, но им не нужно было слышать от неё слов, чтобы полюбить её. — Я хочу жить с ней, — говорил Лука, оставаясь после её визита в более грустном состоянии, чем в радостном. Их возвращение обратно оттягивалось на время. Джим молчал. Было в ней что-то, какой-то блеск в её странных фиолетовых глазах, которым он не мог доверять. К тому моменту, когда тот мужчина снова пришёл, Джим совсем о нём забыл.۞
Очередная среда, очередной групповой сеанс в комнате досуга. Настроение там определённо отличалось от обычного энергичного. Никто ни над кем не подшучивал, никто никого не оскорблял и не перешучивался. Группу окутало молчание, даже Джокер сидел, поджав губы. Грей перестал жевать кончик карандаша и вынул его изо рта, скорчив рожу. — Боже, кто-то умер? — спросил он, оглядывая обращённые к нему каменные лица. После короткой паузы он громко рассмеялся над своей собственной шуткой. Фиппс лишь закатил глаза, рисуя в своём блокноте цветочки. — Ну, чегооооооооо, не то чтобы умер кто-то, кого вы знали. Взбодритесь! — Грей счастливо улыбался за всех них, его собственная радость нисколечко не изменилась. Пока никто ему не ответил. Никто даже не бросил в его сторону дерзкого взгляда. Его настроение быстро испортилось, когда он не получил желаемой реакции. — Ладно, дуйтесь, несчастные, — вздохнул Грей, спускаясь чуть ниже на стуле. Его скука была заразительной, заставляя их всех ерзать от нетерпения, и они никак не могли с этим справиться. — Давайте побыстрей с этим покончим. Пойдём по кругу, начнём с тебя, расскажи мне что-нибудь хорошее, что произошло за эту неделю, и что-то плохое. И хотя бы попытайся, чтобы это звучало интересно, пожалуйста. Его выбор пал на бедного Даггера. Всё, что он смог выудить из себя, это то, что стало чуть теплее, но погода всё ещё была очень плохой. Он был награждён высунутым языком Грея. Никто не смог сказать ничего лучше. Алоис изо всех сил старался придумать, что ответить, когда услышал низкий усталый звук, исходящий от Луки, который сидел на полу рядом с его стулом. Не имея возможности задать ему вопрос, Алоис вопросительно на него взглянул. — Он снова на меня пялится, — прорычал Лука, щурясь на юношу на другой стороне круга. Алоису даже не нужно было глядеть в ту сторону, чтобы понять, о ком говорит его брат. «Нет, это не так», — подумал Алоис, зная без сомнений, что Лука услышит его и ответит так, будто он действительно сказал это вслух. — «Он больше на нас не смотрит». — Нет, смотрит, — ответил Лука, было что-то противное в том, как опускались уголки его губ. — Он пялится на меня. Заставь его прекратить. Тогда Алоис взглянул на него. И правда, Сиэль глядел в их направлении, но в его глазу ничего не отражалось. Он был далеко-далеко. «Он мечтает», — сказал Алоис. — «Просто мы сидим напротив него, это всё». — Нет, он смотрит на меня! — теперь Лука начал кричать или, может, он всё это время кричал. Алоис не был в этом уверен, но его голос начал звучать слишком глубоко, поэтому Алоис притворился, что совсем его не слышал. — Не игнорируй меня, — всё ещё глубокий голос, но более гневный. Он не должен был быть пугающим, не когда это говорил мальчик не старше восьми лет, но его слова несли в себе угрозу. Но ещё хуже было понимание, что эта угроза не была направлена на него. «Просто не обращай на него внимание. Если ты будешь его игнорировать, он не будет тебе мешать», — ответил Алоис, в его словах звучало что-то почти напоминающее мольбу. К счастью, пришла очередь Сиэля, и он вернулся на землю. Он просто пожал плечами, услышав вопрос, не воспринимая подстрекательства Грея, он был спокоен, как никогда. — Они даже не заставляют его отвечать, — сказал Лука, отвлекая Алоиса. — Любимец всех, так ведь? Если бы ты попытался это провернуть, они бы заставили тебя об этом пожалеть, но не его. Лука встал рядом со стулом Алоиса. Он был вдвое меньше юноши, но казалось, он над ним возвышается. Его маленькие ручки были свёрнуты в кулачки. «Пожалуйста, оставь это», — теперь Алоис умолял; усталость, которую он раннее не замечал, дала о себе знать. — «Пожалуйста». — Как будто он думает, что всё это место принадлежит ему. И все здесь тоже. Он просто выбирает из всех, на кого обратит внимание сегодня, и мы все ему потакаем. Тебя от этого не тошнит? — Лука направился в противоположную сторону круга, каждый его шаг был шагом хищника. На секунду Алоис почти ожидал, что Сиэль поднимет взгляд, увидит своего нападающего, пока его не накрыло с головой ужасное разочарование, когда он осознал, что хочет этого больше всего на свете. Чтобы кто-нибудь, хотя бы кто-то, просто увидел, что происходит. — Трансиииииии. — Он ничего из этого не заслуживает, — выплюнул Лука, его лицо изменилось до неузнаваемости. Алоис не мог присмотреться к нему в страхе, что оно покажется ему слишком знакомым. Он был уверен, если он это сделает, дороги назад уже не будет. — Это его вина, Джим. Он взял то, что принадлежит нам. Он виноват, что мы всё ещё здесь, всё ещё такие. «Заткнись», — взмолился Алоис, но Лука не слушал. Теперь он стоял напротив Сиэля, его маленькие кулачки дрожали от злости, которая казалось Алоису отвратительной. — «Заткнись»! — Эй, псих! — Если бы его здесь не было, всё было бы лучше, Джим. Ты знаешь, это правда. Если бы его здесь не было, Клод бы снова на меня смотрел, снова бы любил меня. — Заткнись! — закричал Алоис, его ногти впивались в кожу его ладоней. И Луки больше здесь не было. Теперь он сам стоял напротив Сиэля, смотря на него с ненавистью, весь круг с тревогой поглядывал на него. Сиэль смотрел на него, спокойно сидя в кресле, на его лице выражалось что-то больше, чем просто удивление. Алоис тяжело дышал. По его спине пробежала дрожь, когда он вернулся в нормальное состояние и непонимающе взглянул на свой пустой стул. Когда он сдвинулся с места? Джокер медленно поднялся на ноги. Дрожь переросла в страх. — Сядь, Алоис, — мягко сказал Сиэль, жестом показывая Джокеру, чтобы он отступил. Даже так Джокер осторожно, знающе наблюдал за Алоисом. В последнее время он частенько видел, как Алоис теряет контроль над собой. И не в первый раз он так взрывался. Сиэль не мог лишиться второго глаза. — Просто сядь. Алоис пытался найти хотя бы намёк на то, о чём думает Сиэль, но, как и всегда, он был для него закрытой книгой. Сколько из слов Луки слышали все остальные? Или на поверхность вышел только крик Алоиса? Он не мог сказать точно. — Сядь, — повторил Сиэль, его тон стал жёстче. Фраза больше стала походить на приказ. Алоис убежал в свою спальню.۞
Во второй раз, когда Алоис встретил Клода, он был не ближе к тому, чтобы стать Алоисом. Прошло достаточно времени для того, чтобы Джим едва узнал этого мужчину. Какую бы тревогу он не ощущал в первую их встречу, она не была настолько особенной, чтобы занять место в его воспоминаниях. В конце концов, настоящее было важнее, и, как бы до идеализма романтично не было сказать иначе, но Джим даже не взглянул на него, когда пробегал мимо по коридору. Злобные голоса преследовали его, только ускоряя его побег. Это не я! Он не мог этого сказать. Если бы он это сделал, он бы кинул Луку прямо в пасть этим голодным волкам. Но всё же он кипел от осознания несправедливости всей ситуации. Казалось, он делает всё не так даже, когда поступает правильно. Недели хорошего поведения пришли насмарку, и всё из-за неуклюжести Луки. Но всё же этот мерзкий старый ублюдок заслуживал это. Вести себя так с Лукой, он что, не знал, что они уже принадлежали другому? Джим не пролил горячий чай на колени этого извращенца. Это сделал Лука, чайник был слишком тяжёлым для его крошечных рук. Но было ли это случайностью или нет, мужчину это не волновало, этот рёв боли и гнева был им слишком знаком. Джим не мог вынести бледности Луки. Пуская недели хорошего поведения насмарку, он отпихнул Луку и начал притворяться, что ему жаль. Таким людям дети казались все на одно лицо, он даже не заметил, что перед ним извиняется не тот мальчик, что подходил к его столу. От удара по лицу Джим увидел вспышки звёзд. Он слышал только, как кровь приливается к его ушам. Он даже не почувствовал, как упал на пол, просто заметил, что он оказался на нём, когда прошло удивление, и тогда весь мир накинулся на него. После он обвинит во всём удар. Он лишил его чувств, заявит он, заставил его забыть, какое место он здесь занимает. Они не примут это оправдание, оно бы и не вылечило глубокие порезы, которые он оставил на лице этого старика. Он не целился в его глаз, но ощутил удовлетворение, когда почувствовал, как его ногти всё же по нему проехались. Ещё больше удовлетворения он почувствовал, услышав его удивлённый вопль. Такие люди никогда не ожидают, что им ответят той же монетой. Секундное лишение чувств оставило его так же быстро, как накрыло, как раз вовремя, чтобы воспитатели начали кричать на него, подбегая к негоднику. Ранить клиента было неслыханно. Следовавшее наказание было просто невыразимым. Поэтому Джим побежал и не перестал бежать, пока не достиг логова, единственного безопасного места. «Он заслужил это», — повторял Джим вновь и вновь, стиснув зубы, стараясь не всхлипывать. Кровь мужчины засохла под его ногтями, они от неё чесались. — «Он первый меня ударил». Его щека распухла. Она пульсировала от жара, его язык не переставал то и дело трогать нежный порез внутри рта. Синяк будет огромным, несомненно, его и за это накажут. Они ненавидели, когда лица детей выглядели плохо. Было бы хорошо, если бы Транси не посетил их до тех пор, пока не пройдёт синяк. Джим надеялся, что Лука в порядке. То, что он сделал, несомненно, перекроет случайный проступок Луки, но даже так он волновался, но недостаточно сильно, чтобы вернуться. От одной мысли о возвращении назад у него скручивало живот. А затем снаружи логова послышалось шуршание. Настроение Джима улучшилось: — Лука? Дверь дряхлого старого сарая аккуратно открыли, будто бы человек был не уверен, выдержат ли петли. Видя это, Джим ещё сильнее свернулся в клубочек, его тошнота усилилась. Взрослый вошёл, оглядывая логово. Он хорошенько осмотрел сарай, прежде чем даже взглянуть на Джима, и всё же он был больше заинтересован в том, чтобы вытереть свои грязные руки о брюки. Джима поразили его глаза. Ужасного цвета, узкие, как у кошки. И, более всего, они были ледяными. — Неплохой спектакль, — сказал мужчина, возвышаясь над Джимом. Он не был одет, как богач. Клиенты приюта обычно с гордостью показывали своё богатство. Если у этого мужчины и были деньги, он не заявлял об этом. На нём был простой серый джемпер и тёмные брюки, никаких украшений. Всё выглядело дёшево. Даже потёрто, но в его голосе чувствовалось богатство, тихое проявление собственной важности, которая была, наверное, только у людей с деньгами или властью. Не то чтобы Джим чувствовал, что от этого мужчины исходит опасность. Опасность и так вечно нависала над ним. Но он был клиентом приюта, и прямо сейчас Джим был беззащитен. Главной ошибкой, которую он мог совершить, это показаться клиенту беззащитным. Скрывая то, как выбило его из колеи внезапное появление этого человека, Джим провёл рукавом по своему лицу, избавляясь от слёз. Хотя от этого его щека и заболела с новой силой, он сделал нейтральное выражение лица, лишённое малейшего намёка на что-то, что мог увидеть этот мужчина, что он мог использовать против него. С напускной дерзостью Джим сказал: — Нам нравится устраивать хорошие представления. Мужчина не улыбнулся, но мальчик оказался под впечатлением, что его всё же это забавляло. Проведя ногой по полу и поглядев, сколько пыли собралось у его ботинка, он сел на корточки, чтобы быть на одном уровне с Джимом, но с осторожносью, чтобы не сесть на грязный пол сарая. Он протянул свою руку, и Джим впервые заметил, что он что-то держал. — Это крайне неприятно, — заметил мужчина, разглядывая синеющую щёку Джима. — Хотя, думаю, другому досталось сильнее. Это было похоже на комплимент. — Нельзя бить и ждать, что тебя не ударят в ответ, — сказал Джим, его фальшивый угрожающий тон с каждой минутой становился всё злее. Он выхватил холодный компресс из рук мужчины. Небольшое количество льда внутри таяло, но облегчение, которое он испытал, когда прислонил его к своей щеке, было несравненным. — Правда, — ответил мужчина. Он встал, когда Джим принял его компресс, и отошёл на расстояние. Прошло какое-то время, прежде чем он что-то снова сказал, и когда он это говорил, он не глядел на него. — Твой друг сказал мне, куда идти. Он был очень расстроен, но на твоём месте я бы не стал волноваться. Они больше озабочены тем, чтобы утихомирить твою жертву, чем найти тебя. Сомневаюсь, что они до сих пор тебя ищут. Джим ждал, что он скажет что-то ещё, прежде чем даже подумал ответить ему. Хотя от этого у него разболелась щека, он ухмыльнулся. — Ты лжец. Лука не стал бы никому рассказывать об этом месте. Ты сам проследил за мной. Тогда мужчина взглянул на него. И снова Джим почувствовал, что его это забавляет, будто бы он улыбается, но его губы не двигаются. Но такое внимание не было неприятным. — Хорошо, — мужчина даже не попытался это отрицать. — В будущем я бы посоветовал запутывать свои следы, когда убегаешь, особенно если думаешь, что за тобой погоня. От холодного компресса рука Джима покрылась водой, он теперь был скорее тёплым. Он убрал руку со щеки и кинул теперь уже ненужный компресс на пол. Он не особо знал, как относиться к этому человеку. — Почему ты здесь? — это было сказано с большей агрессией, чем Джим действительно ощущал. Мальчик часто замечал, что позволяет таким чувствам, как агрессия, злость и насилие, просочиться, даже не зная, что он вообще это ощущает. Иногда он узнавал себя только когда позволял другим узнать его. — Потому что, я подумал, ты будешь плакать, — сказал мужчина, будто бы это было самой очевидной вещью на земле. — Не могу оставить ребёнка в одиночестве, когда он плачет. Джим не знал, как на это реагировать. Джим совсем не понимал этого человека. — Я не плачу, — сказал он с большей силой, чем намеревался. Мужчина мог бы указать на его заплаканные глаза или пятна на щеках, но вместо этого он просто кивнул и сказал. — Хорошо. Джим не знал, что сказать, поэтому промолчал. Но он не мог оторвать глаз от брошенного на пол холодного компресса. Теперь его щека не так сильно болела. Откуда этот человек это достал? В приюте такого нет. Если он сразу же последовал за Джимом, тогда почему ему понадобилось столько времени? Может, он зашёл куда-то, чтобы достать компресс специально для Джима? Не могу оставить ребёнка в одиночестве, когда он плачет. Он был лгуном. Существовала настоящая причина, по которой он проследил за Джимом, почему он решил дать Джиму что-то, чтобы сгладить его боль. У него был тайный мотив, не заключающийся в заботе, доброте или сострадании. Люди, приходившие в этот приют, не знали сострадания, в их сердцах не было доброты. Даже хотя Джим и не мог понять реальную причину, он знал, что мужчина лжёт. Наверняка лжёт. Час, а потом и второй, и почти третий они не выходили из логова, сидя в абсолютной тишине, не обращая друг на друга ни малейшего внимания. Не то что бы они не замечали друг друга. По крайней мере, Джим прекрасно ощущал присутствие мужчины. Он ждал, что он начнёт говорить, ещё больше солжёт или пристанет к нему. В конце концов, они были наедине, никто не смог бы их услышать. Но единственное, что мужчина сделал, это открыл дверь сарая. Всё, что он спросил у Джима, это готов ли он вернуться обратно. Не имея возможности откладывать это на ещё большее время, Джим кивнул, следуя за мужчиной обратно в приют. Ничего удивительного не было в том, что встретили его не радушно. Как только директор увидел Джима, он двинулся на него, как хищник, выслеживающий добычу, его ногти будто превратились в когти, пока он не увидел, с кем был Джим. А затем он застыл на месте, став уже не хищником, а жертвой. — Мистер Фаустус, мы думали, вы ушли, — Джим никогда не слышал, чтобы голос директора звучал так робко. Он испытывал восторг, видя, как он ёжится от страха. Джим на секунду почувствовал себя таким властным, забыв, кто стоит рядом с ним, и о том, что не на присутствие Джима директор так отреагировал. — Нет, просто прошёл прогуляться, — ответил мужчина. В его ответе звучало нежелание с ним разговаривать. Он больше обращал внимания на Джима, чем на директора. — После ранней демонстрации мне был нужен глоток свежего воздуха. Уверенность директора вновь вернулась к нему. — Да, прощу прощения. Уверяю вас, за это последует подходящее наказание… — Цивилизованные люди ведут себя, как дети, — отрезал мужчина, тряся головой и глядя на Джима. Мальчик почувствовал, что разделяет этот момент, эту шутку, что шутят не над ним. Это было приятно. — Он просто пролил чай и за это такое наказание. Каким именно местом вы управляете? Директор потерял дар речи, такое редко случалось. Джим не заметил, что ухмыляется, пока мужчина слегка не улыбнулся ему в ответ, мальчик впервые увидел его улыбку. И сразу же Джим взял себя в руки, сделав серьёзное лицо. Идиот, не позволяй ему видеть, что ведёшься на его трюки. После стольких лет он всё ещё злился на себя за то, что был таким восприимчивым к малейшим жестам. Но всё же он неосознанно запомнил эту первую улыбку. Это был первый раз, когда кто-то, кроме Луки, испытывал из-за него радость. — Я… могу лишь извиниться, — вяло ответил он, не зная точно, как себя вести. Этот мужчина явно был богаче, чем казался, если этот скверный директор был с ним таким податливым. — Все эти разговоры о наказании меня волнуют. Взгляните на то, что эта скотина с ним сделала, — мужчина жестом указал на покрытую синяками щёку Джима, но осторожно, чтобы не прикоснуться к нему. — Хочу получить гарантию, что больше этому мальчику не будет причинён вред. Рассматривайте это, как выражение интереса. Выражение интереса. Гарантия безопасности. Одним предложением Джиму пообещали защиту. Он ошарашенно глядел на мужчину. Директор так же разделял его удивление. — Мистер Фаустус, этот мальчик… он был уже обещан. Прямо сейчас, пока мы разговариваем, это дело обсуждается. Ненавидя себя за это, Джим почувствовал, как в его сердце разгорелась надежда. Это был первый раз, когда в его голову пришло слово спаситель, и он неимоверно сильно привязался к этому мужчине. Возможно, это было его первой ошибкой. — Тогда я присоединяюсь к этому обсуждению. Давайте, расскажите Председателю, незамедлительно рассмотрите это дело. Точно обиженная шавка, директор повернулся и ушёл, поспешно стараясь выполнить этот приказ. В коридоре остались только они вдвоём, Джим всё ещё пялился на мужчину. — Что ты делаешь? — язвительно спросил он. Его непонимание превращалось в злость где-то по пути между его головой и ртом. Он не хотел звучать так озлобленно. Хотя и не хотел извиняться и терять своё положение. — Как я уже и сказал, я просто не могу оставить ребёнка одного, когда он плачет, — ответил мужчина. В этот раз Джим не стал это отрицать. Вместо этого он повернулся к мужчине, его лицо искажал гнев, который ему так не нравился. — Все дети в этом месте плачут, что на счёт них? И точно так же, как и раньше, будто бы в мире не было факта очевиднее, он ответил: — Но я не видел их, я видел только тебя.۞
Лука неистовствовал. — Почему ты ушёл?! — Трус, трус, трус! — Именно поэтому он больше на тебя не смотрит, Джим. — Ты жалок. Алоис сжался в комочек, положив лоб на колени. Его руки не преставали трястись. — Пожалуйста, хватит, — он не плакал, лишь сухо и устало умолял. — Пожалуйста. Лука казался намного больше, чем Алоис его помнил. Этот крошечный мальчик возвышался над ним, перекрывая свет лампы. Его голос звучал, как раскат грома. Алоис не мог заглушить его, сколько бы ни прижимал ладони к ушам. — Ты видел его лицо? — он резко сменил тон. Он сказал это почти обычным голосом, с издёвкой. — Твой так называемый друг нисколечко не волновался. Он просто хотел, чтобы ты убрался куда подальше. Голос Луки теперь звучал прямо у его уха, но когда Алоис повернул голову, его брата нигде не было, но голос всё ещё говорил. — Ты же думал, что был особенным, так? — сказал он, ненависть звучала в каждом слове. — С Сиэлем было не так, потому что ему никто не нравился, он не пытался общаться ни с кем. Но попытался с тобой, даже после того, как ты на него напал… — Я не хотел, — вяло запротестовал Алоис, но эту фразу заглушал гром обвинений Луки. — Даже после того, как ты его ранил, а Клод перестал тебя любить, он всё ещё видел тебя. Ты думал, что особенный, — Лука рассмеялся над последним словом. От этого Алоис почувствовал себя совсем крошечным, незначительным. — Но он и хотел, чтобы ты так думал. Ему было выгодно, чтобы ты так думал, но не теперь. Теперь ты никто для него, никто для них обоих. «Пожалуйста». Кто-то робко постучался в дверь, и Лука исчез. На секунду он почувствовал надежду, он решил, что это он. — Эм, привет, — но это был не голос, который он хотел услышать, не лицо, которое он хотел увидеть. Надежда погасла так же быстро, как появилась, оставляя Алоиса в полной опустошённости. — Могу я войти? Сома осторожно заглядывал в едва приоткрытую дверь. Он слегка улыбнулся, когда Алоис поднял на него глаза, но когда в ответ получил только это, его улыбка исчезла. — Да? Нет? Отвалить? — Сома неловко рассмеялся, заходя в комнату. Но он всё ещё держался за дверную ручку, будто бы готовясь побыстрее убежать. У Алоиса даже не осталось сил, чтобы сказать ему, чтобы он ушёл. Молчание, в котором Сома ожидал ответа, было мучительно долгим для них обоих. Даже сверчки не смели шуметь. — Хочешь, чтобы я оставил дверь открытой? — в конечном итоге сказал Сома, совсем переставая улыбаться. Его серьёзное лицо всегда приводило в смущение. «Ты хочешь оставить дверь открытой», — язвительно думал Алоис, — «чтобы быстрее от меня уйти». Когда Алоис продолжил молчать, Сома кивнул, будто бы ему было достаточно этого ответа, и закрыл дверь спальни. Больше не спрашивая разрешение, оставив всю свою нерешительность, он побрёл на противоположную сторону комнаты и сел на кровать Алоиса. — Нуууууууууууууууууууу, неплохой спектакль. Алоис потряс головой. Эти слова звучали слишком знакомо. — В смысле, иногда Сиэль меня тоже бесит своими умными комментариями, но не думаю, что когда-либо так кричал ему в лицо, — Сома улыбался и облокачивался на руки. — Иногда я выпихивал его с кресла, но никогда ничего подобного. У тебя больше смелости, чем у меня, признаюсь честно. «Хватит». Сома слишком дружелюбно ему улыбался. Он говорил с ним слишком фамильярно, будто бы они были перешучивающимися друг с другом друзьями. Алоис не мог этого понять. «Хватит притворяться». — Но всё же он же ничего не говорил. Поэтому мы все немного удивились, — Сома сделал паузу и взглянул на него, пытаясь понять, ответит ли он. Кому-то сегодня не везёт. — Знаешь, я типа подумал, что после прошлого раза мы с тобой можем немного поболтать. Я ждал, что ты придёшь ко мне, но ты так этого и не сделал. Знаю, вероятно, я должен понять этот намёк, но… Тогда он был раздавлен одним из жесточайших нападков Луки. Это было его первым объятьем за годы. Это нежное прикосновение сломало всё, что в нём осталось. Алоис цеплялся за Сому, как за единственный источник жизни, но когда момент иссяк, он не осмелился даже взглянуть юноше в глаза. Всё же он слышал. Этот печальный вопль. Это имя. «Я не понимаю, чего ты хочешь». — Проще говоря, я просто хотел, чтобы было ясно, — сказал Сома, стараясь, но тщетно, заставить Алоиса взглянуть себе в глаза. — Мы все видим, что ты не в порядке. Знаю, мы все разные, особенно ты и я, мы никогда особо не ладили. Но, в конце концов, у нас одна и та же проблема. «Не понимаю, что тебе от этого». — Отложим наши различия, я не хочу, чтобы с тобой случилось что-то плохое. Поэтому… если хочешь поговорить, я желаю тебя выслушать. Я довольно хороший советчик. Я бы сказал, лучше всех здесь в советах. А ещё я самый разговорчивый. Сома улыбнулся и Алоис отчаянно хотел ему поверить. По крайней мере, он поднял голову и встретился с Сомой глазами. «Кто-то его на это подговорил», — это был не голос Алоиса. Лука вновь дал о себе знать, хотя и не появлялся, как обычно. — «Ты правда настолько туп, что веришь, будто ему не всё равно? Он всегда тебя ненавидел. Он видел, что ты сделал с глазом Сиэля, и с тех пор думает, что ты монстр». Алоис попытался улыбнуться Соме в ответ, но его улыбка погасла, когда голос Луки стал громче. «Помнишь, как он глядел на тебя? Он никогда ни на кого так не смотрел. Никто другой не заставлял его их ненавидеть. Никто, кроме тебя». — Так что скажешь? — Сома протянул ему руку, чтобы Алоис её пожал. — Друзья? «Давай, верь ему. Они этого и хотят. А потом ты увидишь. Увидишь, что они действительно о тебе думают. Что они действительно хотят, чтобы с тобой произошло». «Давай, сделай это». Алоис протянул руку, отчаянно желая принять это предложение, схватиться за проявление доброты Сомы, пока оно не исчезло. Но чем ближе он подходил к нему, тем громче становился голос Луки, громче, злее, правдивее. Улыбка исчезла с лица Сомы, когда он ударил его по руке. — Вон, — сухо сказал Алоис. Он хотел бы, чтобы это прозвучало выразительней. Он хотел бы убедить самого себя, что действительно хотел это сказать. — Убирайся. Сома долгое время сидел на месте. Он не выглядел удивлённым, но на его лице выражалось что-то сильнее, чем просто разочарование. Его рука повисла в воздухе, пульсируя от удара. Алоис вновь уронил голову на колени, отказываясь смотреть на Сому, иначе он точно знал, что забрал бы свои слова назад. Он хотел забрать их назад. Он хотел, чтобы Сома снова протянул ему руку помощи. Он хотел ещё один шанс всё изменить. «Пожалуйста». Но Сома больше не пытался. Не сказав ни слова, он встал и вышел из комнаты, очень тихо закрыв за собой дверь. «Пожалуйста, помоги мне».۞
Кем был Клод Фаустус, думал Джим, и почему персонал приюта так его боялся? Не в первый раз после прибытия этого мужчины директор вздрогнул, опустив голову вниз, а глаза в пол. От этого Джим испытал волну удовлетворения. Эта поза была ему до боли знакома. Он надеялся, что после этого спина директора тоже будет ужасно болеть. — Так я понимаю, вы двое биологически не братья? — спросил Клод. Втроём они сидели за маленьким круглым столом. Посреди него стояла ваза с пирожными, на которую оба мальчика поглядывали голодными глазами. Перед ними обоими стояли пустые стаканы. Так не сервировали стол даже во время визитов Транси. Насколько бы он ни был богат, ему везло, хотя бы, когда на стол стелили глаженую скатерть. — Но всё равно братья, — ответил Джим. Каждое слово, исходившее из его уст, звучало язвительно. В этот раз это было намеренно. — Не сомневаюсь, — Клод кивнул, глядя теперь на Луку. — Они не только для вида. Ешьте. Я сам не очень люблю сладкое. Лицо Луки загорелось, и его руки ринулись к тарелке, но Джим схватил его за запястье, прежде чем он смог бы что-нибудь взять. За это мальчик надул губы и непонимающе на него взглянул. — Нет, спасибо. Мы не должны брать еду у незнакомцев. — Джим, мы всегда бе… — Нет, спасибо. Лука сжался под его взглядом, скрестил руки на груди и отвернулся от Джима. Последний знал, что будет долго за это расплачиваться, но всё же в этих пирожных могло быть что угодно. По тому, как вёл себя директор, по тому, как все без исключения лизали ботинки Клоду, Джим понимал, что за его любезностью скрывалось что-то опасное. Клод долго на него смотрел. Джим встретился с ним глазами, вкладывая в свой взгляд всё своё недоверие. Клод первый опустил глаза и, слегка кивнув, взял одно из пирожных. Несмотря на свои слова, он откусил от него большой кусок и показал, что проглотил его. — Ешьте, — сказал он, его голос был полностью лишён эмоций. Но Джим не дал обдурить себя, даже когда Лука не очень-то любезно пихнул его в голень. К пирожным не прикасались всё время их встречи. Но разговор продолжился. — Так какое у вас образование? — спросил Клод, вытирая свои чистые пальцы о салфетку. — Мне сказали, вы не посещаете школу. Значит, сюда приходят репетиторы? — Неа, — сказал Лука, прежде чем Джим мог что-либо ответить. — По средам мы проходим цифры, и иногда они дают нам прочесть книги и задают по ним вопросы. Но не думаю, что это считается. — Нам не позволено ходить в школу, — сказал Джим. — У них начнутся проблемы, если люди начнут задавать вопросы, когда мы внезапно перестанем её посещать. Или, боже упаси, один из нас скажет что-то, чего говорить не следует. Директор внезапно поднял голову, он был красный, как краб. Он открыл рот, дрожа так, что было ясно, что его слова не прозвучат громко, но его преждевременно перебили, когда Клод поднял руку. — Иди, поставь чайник. Мы готовы пить чай. Директор, казалось, готов был поспорить. Джим хотел, чтобы он сказал что-нибудь. По крайней мере, это было бы нормально. Его пугало то, что мужчина прикусил язык, побрёл прочь и сделал, как ему сказали. Из-за этого Клод казался ещё большей угрозой. Джим хотел взять Луку за руку и убежать так далеко, как только мог, от человека, который мог заставить директора, главного героя его кошмаров, казаться таким крошечным и ничтожным. — Будто бы они не хотят, чтобы ты знал, — Джим избавился от всех колебаний. Он позволит себе вести себя, как директор перед этим человеком. Он не будет бояться. — Будто бы ты без того не знаешь, что это за место. — Им нравится устраивать показуху, — согласился Клод, непримиримый в этом доводе. — Но меня особо не волнует притворное неведение. Этот человек — букашка. Он бил тебя с тех пор, как я был здесь в последний раз? На какой-то момент смена темы выбила Джима из колеи, но он быстро оправился. — Нет, хотя, вижу, он очень этого хочет, — зло ухмыльнулся Джим. — До этого я никогда не осознавал, что он знает, каково это не бить людей. Каждый день учит чему-то новому. Клод кивнул и взглянул на Луку: — А тебя? Лука был сбит с толку. Хотя Джим и рассказал ему об их встрече в тот день, большая часть всего этого вылетела у него из головы. Больше всего он не понимал, почему они встречались с кем-то новым, когда их дело уже было подписано. Но всё же он знал, как вести себя с гостями, поэтому он вежливо улыбнулся и сказал, что его не трогают. — Он врёт, — вставил Джим. — Он постоянно его бьёт. Под столом Джим схватил Луку за запястье, слегка впиваясь в него ногтями, когда мальчик попытался возразить. Технически это не было ложью. Но в последнее время это было не так. Директор не беспокоил Джима, а вместе с ним и Луку, после предупреждения Клода во время его последнего визита. Но Джим остановил брата, прежде чем тот мог что-либо сказать. Ему стало любопытно, когда что-то блеснуло в глазах Клода. Это практически было проявлением эмоции. Впервые Джим увидел что-то, кроме пустоты на лице мужчины. Директор вернулся с чайником, из которого исходил пар. Он хотел наполнить один из стаканов, но его снова остановила протянутая рука Клода. — …Да? — смущённо спросил директор. Клод взял из его рук чайник и сам налил чай. — Ах, я могу это сделать, — предложил Лука, волнуясь от того, что кто-то ему прислуживал, но Клод лишь спросил, хочет ли он молока или сахара. Джим продолжал просить сахар, и Клод прилежно бросал ложку за ложкой в его стакан, пока его содержимое не стало больше похоже на сахар со вкусом чая, чем на чай с сахаром. Директор начал уходить прочь. — Секунду. Джим не мог сидеть на месте. Он чувствовал, что что-то должно случиться, что-то грандиозное. И это должно было произойти из-за его слов. Клод собирался сделать что-то из-за того, что сказал Джим, будто бы его слова имели значение, будто бы его голос не звучал в пустоту. Это чувство было похоже на власть. — Выставьте свои руки, — сказал Клод без интонации. В его голосе не звучало угроз. Даже так директор колебался, непонимание на его лице сменила тревога. — Зачем? Клод позволил своим действиям говорить за себя. Всё это время глядя Джиму прямо в глаза, он поднял чайник и пролил кипяток на голые руки директора. Лука с директором одновременно закричали. Джим не был уверен, кто из них был больше огорчён. Но боль явно испытывал директор, его руки отвратительно покраснели, кожа заблестела и опухла. Он повернулся, чтобы уйти, подняв руки. Слёзы боли стекали по его щекам. Но он остановился, когда Клод сказал: — Я вас не отпускал. Клод всё ещё смотрел только на Джима. Мальчик не заметил, что улыбается, пока Клод не улыбнулся ему в ответ. Он чувствовал удовлетворение. Он не мог остановить свой почти истерический порыв смеха. И Клод улыбнулся искренней улыбкой, радуясь счастью Джима. Но ни директор, ни Лука не разделяли их веселье. Первый всхлипнул «пожалуйста». Лука вот-вот готов был расплакаться, он сочувственно смотрел на руки директора. Мальчик вскочил на ноги, сзади него слегка покачнулся стул. — Можем ли мы, пожалуйста, выйти? — вежливо спросил Лука, ни на минуту не забывая о своих манерах, и побежал к директору, прежде чем Клод смог что-либо ответить. Осторожно не касаясь его рук, Лука увёл мужчину из комнаты в направлении кухни. — Ты не пойдёшь за ним? — спросил Клод, ставя чайник обратно на стол. Совсем не тронутый происходящим, он сделал глоток чая, морща нос из-за его вкуса. — Ты волен это сделать. Часть Джима хотела пойти за братом, но часть, желавшая понять, её пересилила. — Почему ты хочешь нам понравиться? — спросил он, всё ещё слегка посмеиваясь. Это не должно было быть смешным. Он должен был бы испугаться, но в его жизни ещё никогда не присутствовала карма, поэтому сейчас он не собирался лишать себя удовольствия, которое она ему приносила. — Не вам, тебе, — Клод насыпал три ложки сахара в свой стакан, размешивая его, пока он полностью не растворился, а затем поставил его Джиму. — Но, как я понимаю, договор у вас один на двоих. Джим колебался. Чтобы отложить ненадолго свой ответ, он сделал глоток из стакана. Он был идеальной степени сладости, перекрывавшей горечь чая. — Хорошо. Почему ты хочешь мне понравиться? — Джим не позволял себе польститься. По крайней мере, он пытался, но не мог остановить тёплое чувство, зарождающееся в его груди. Чувство особенности. Клод облокотил подбородок о руку, ответив через несколько секунд. — Когда я пришёл сюда в прошлый раз, я собирался сказать им, что меня больше не интересуют их услуги. В мой первый визит никто особенно не бросался мне в глаза. Но… на пути в офис я увидел тебя. И у тебя была эта злость. Джим молчал даже, когда Клод сделал паузу. Мальчик пытался игнорировать раскрывающееся тепло в своей груди. Никто, никто из других детей не привлёк внимание Клода. Никто, кроме него. — Все эти дети с пустыми глазами, в них нет ничего живого. Но ты, ты всё ещё можешь злиться, смеяться. У тебя всё ещё есть надежда, не так ли, Джим? Джим заёрзал на стуле, играясь со своим стаканом. — То есть, ты хочешь меня. Хотя ты и не ответил на вопрос. — Я хочу тебе понравиться. В этом нет ни причины, ни смысла. Я особенно никогда не задумываюсь, когда что-то хочу. Если ты пойдёшь со мной, не лучше ли будет для нас обоих, чтобы и я тебе понравился? — сказал Клод, слегка пожав плечами. Это совсем ничего не объясняло. Но это звучало лучше, чем какое-либо объяснение. — То есть, я тебе нравлюсь… потому что я злой. Клод слегка улыбнулся. Джим подумал, эта улыбка выглядит почти нежно. — Мне нравятся гордые люди, особенно, когда они находятся не в той ситуации, когда им свойственно испытывать гордость, — объяснил Клод. — Ты напал на того человека после того, как он напал на тебя, из-за своей гордости. Ни у кого из детей её нет, ни один из взрослых здесь не заслуживает её, и вот ты. И поэтому я заметил тебя. И мне стало важно тебе понравиться. У Джима зардели щёки. Особенный. Это слово то и дело мелькало в его мыслях. Когда они впервые говорили в его логове, Джим подумал, что глаза Клода пугали, но, встретившись с ними снова, он подумал, что этот цвет был довольно интересным. Кошачьи глаза, и теперь совсем другие. — Транси годами хотел нас заполучить. У него куча денег. Ты не сможешь перекупить его. Если его злость, его гордость, его дух привлекли интерес Клода, тогда Джим не собирался позволять себе краснеть, как школьница и потерять этот интерес. Он не собирался выставлять напоказ, насколько он потерял голову. Он сохранит этот интерес, то, что сделало его таким особенным. — Правда, я не тот, кого можно назвать богатым. Нельзя сказать, что моя профессия и мои нынешние работодатели приносят прибыль. Но даже так, — Клод протянул ему руку. — Есть другие методы помимо денег. Заставим Транси обанкротиться из-за своего грязного хобби. Он не сможет не дать тебе исчезнуть. Джим тоже протянул руку, переплетая их с Клодом пальцы вместе. Рука Клода была в два раза больше его, и они пожали друг другу руки. — Заставлять людей исчезать это что-то вроде моей специальности.۞
Они больше не оставались наедине. Было ли это намеренно? Должно быть, да. Клод никогда не делал ничего ненамеренно. Он больше не оставался один на один с Алоисом. После всего этого, это не должно было ранить так сильно. — Полностью свихнулся, — сказал Грей, качаясь на стуле. Его рот был набит чипсами, огромная упаковка громко шуршала, когда он засовывал туда руку. — Кричал Фантомхайву в лицо. Пацан даже ничего не говорил. Удивительно, знаю, обычно он такой болтливый. — Мы несколько раз окликали Транси, когда он покинул своё место в кругу, но он не показал, слышал ли нас или нет. После своей вспышки ярости, кажется, он пришёл в себя. Выглядел он смущённо, даже сбитым с толку, — добавил Фиппс. Алоис прекрасно знал о его присутствии, он стоял прямо за его стулом, положив руки на его спинку, в миллиметрах от плеч Алоиса. Подтекст был очевиден. — Вижу. Алоис, что ты на это скажешь? — Клод был холоден, словно лёд. Это было даже не безразличие, а осознанная холодность. В нём не было тепла, когда он находился рядом с Алоисом, больше не было. — Просто скажи ему правду, — сказал Лука, облокачиваясь о колено Алоиса. — Хочу увидеть его лицо, когда ты это скажешь. Алоис резко двинул ногой, Лука упал. Он ничего не сказал. — Трансииииии, тебе задали вопрос, — напевал Грей, слизывая соль со своих пальцев. — Смотри на кого-то, когда они с тобой говорят. Это же не вежливо. — Надоело, — напевалось и повторялось снова и снова, пока говорил Грей. Лицо Луки было искажено, он с отвращением глядел на Грея, — Надоело, надоело, надоело. — Он смеётся над тобой, Джим. — Он думает, это смешно. — Пусть он перестанет смеяться. — Пусть он больше никогда не сможет смеяться. Алоис зажмурился. Это не остановило поток слов, но так он не видел искривлённого лица Луки. Но с закрытыми глазами он не заметил, приближающуюся к нему руку. Почувствовав прикосновение, он начал вертеться на стуле. Он схватил Фиппса за запястье и вывернул его, прежде чем вообще осознал, что делает. Фиппс с лёгкостью освободился. В то же время Грей положил руки на плечи Алоиса и грубо пихнул его обратно на стул. Одной рукой он схватил Алоиса за горло, стиснув его в районе адамового яблока. Стоя на коленях на своём стуле, Грей улыбнулся: — Ну-ну, это было не очень мило. — Ударь его, — взмолил Лука, в его голосе слышались отчаянные нотки. — Ударь его в ответ. Руки Алоиса без его разрешения свернулись в кулаки. Он не хотел этого. Так же он не хотел завести руку назад, позволить собраться напряжению в своих мускулах, готовясь ударить. Но Фиппс схватил его за запястья, прежде чем он мог это сделать, сжимая их так сильно, что Алоис чувствовал, как неприятно трётся кожа о кость, как костяшки его пальцев слишком сильно прижимают друг к другу. — Не сиди на месте! — Лука рыдал. Он был напуган. — Двигайся! Ударь их, прежде чем они смогли ударить тебя. Но Алоис не смел двигаться. Фиппс сжимал его руки так сильно, ему казалось, они скрипели. И эта рука вокруг его глотки, взгляд, которым смотрел на него Грей, заставляя его отважиться попытаться снова. Юноша едва позволил себе проглотить слюну, вздрагивая, когда рука Грея сдавила его ещё сильнее. И всё это время за этим наблюдал Клод. — У современных детей никаких манер нет, так ведь, Фиппс? — сказал Грей, имитируя недовольство. Несомненно, его больше волновало то, что ему пришлось бросить на пол пакет с чипсами, чем то, что случилось с рукой Фиппса. Не то чтобы он причинил ему какой-либо ущерб. Его хватка на запястьях Алоиса была очень крепкой. Алоис был абсолютно спокоен, его глаза глядели в пол. — Алоис, мне бы хотелось, чтобы ты ответил на вопрос. — Сделай, как он говорит, — взмолился Лука. — Ты снова ему понравишься, если сделаешь, как он говорит. Алоис даже не мог вспомнить, каким был вопрос. Голос Луки был слишком громок, хватка Фиппса слишком сильной, и рука Грея слишком тяжело давила на его горло. Как они ожидали, он сможет сфокусироваться на их словах, если всё происходило так быстро? У него болела голова. Он просто хотел поспать. — Алоис, — вновь прозвучал голос Клода, но уже мягче. — На что ты смотришь? Лука смотрел на него, ухмыляясь, и снова облокотился на его колено. В один момент его слёзы и паника испарились, оставляя их вес на плечах Алоиса. Но он был неугомонным. Он вздымал свои руки вверх, бесцельно пытаясь дотянуться до чего-либо в переделах его рук. Алоис не мог на него не пялиться, следуя глазами за его движениями, чтобы не позволить себе смотреть на Клода. — Вчера он тоже так делал, — сказал Фиппс, — Сначала я подумал, он смотрит в пустоту, но для этого его взгляд был слишком сфокусирован. — Оооо, задели за живое! — Грей наклонился, чтобы лучше рассмотреть лицо Алоиса, увидеть теперь присутствующий в нём страх. Он был в экстазе, радуясь своему открытию. — Что ты думаешь? Что ты видишь, Транси? — Заставь его уйти, — сказал Лука, либо не замечая, либо игнорируя значение слов Клода. Лука был слишком поглощён своей злобой. — Он сам напрашивается, подходя к тебе так близко. Заставь его уйти. Пусть ему будет больно. Алоису пришлось закусить свою нижнюю губу, чтобы не начать говорить. Сказать Луке «нет», вновь раскрыть перед Клодом душу. Слова так и хотели политься из его уст. Сейчас ему нужно было молчать, запереть свои мысли до тех пор, пока он не сможет взять ручку, взять её и написать всё на бумаге, вылить слова на страницу дневника, где они не смогут причинить вреда. Ни ему, ни никому другому. — Ты не хочешь мне рассказать? — голос Клода стал ещё мягче, его слова переполняло разочарование, боль. Тогда он говорил, как старый Клод. Как Клод до Святой Виктории. Не делай этого, пожалуйста. Алоис стал сильнее обкусывать свою нижнюю губу, фокусируя своё внимание на подступающей крови. Его кожа багровела, скоро он её прокусит. И правда останется в секрете. После этого вокруг него произошёл разговор. Будто бы они совсем забыли о его присутствии. Они слишком легко разбрасывались такими словами, как «гиперагрессия» и «бред». Во всём обвинили Зидрит, но не людей, которые давали его ему, не его. Алоиса снимут с курса Зидрита для его безопасности и безопасности других пациентов. Клод сам проводил Алоиса обратно в больничное крыло. Он придерживался расстояния. Они не шли рядом. Они даже не смотрели друг на друга. Прямо перед тем, как дверь в крыло запищала, Клод заговорил, в его голосе звучало то же эхо его прежнего. Или, по крайней мере, Алоису казалось, он его слышит. — Если передумаешь насчёт разговора со мной, просто сообщи тому, кто будет работать на смене. Они пришлют за мной. Он всё ещё не глядел на Алоиса. Как только он это сказал, он развернулся и отправился прочь. Алоис неуверенно крикнул ему вслед: — Ты, правда, придёшь? Но, должно быть, Клод его не слышал, быстро исчезнув за углом.