Inertia Creeps

— Бист, ты не могла бы… да, спасиб, — проворчал Джокер, плохо скрывая своё неудобство, пока она маневрировала его искромсанной правой рукой, засовывая её в рукав его рубашки. Даже после того, как Джамбо позаботился о его ране, она никак не заживала, и даже самое аккуратное движение могло вызвать настоящую агонию. Рваные обрывки кожи на его локте и сети сухожилий, упорно удерживающие его кости вместе, были настоящим уязвимым и открытым рассадником для инфекции. Хотя прошло уже полгода, Джокер не мог избавиться от страха, что однажды он проснётся и заметит, как гниёт кожа на его руке. — Мне позвать Джамбо? Он всё ещё спит, но… — начала Бист, её тонкие черты лица искажало постоянное волнение. Джокер внезапно осознал, что не может вспомнить, как выглядело её лицо без тени беспокойства на нём. Это была очень неприятная мысль. — Не, всё намана. Мне больше нравится, когда меня одевает красивая девушка, — Джокер широко улыбнулся и подмигнул ей, зная, что заставит её покраснеть. Прямо как по часам её щёки залились краской, и она попыталась, но тщетно, притвориться, что этот бесцеремонный комментарий никак на неё не подействовал. Однако сразу после она беззастенчиво стянула с него его пижамные штаны. Она иногда вела себя так отстранённо, точно профессиональная медсестра, даже Анжела бы ей позавидовала. Он знал, она старалась не задеть чувство его достоинства, но ей это удавалось так же плохо, как скрыть румянец на своих щеках. Теперь достоинство стало для него полузабытым сном. Его отняли у него по кусочку с каждым отрубленным участком кожи на его руке, оно больше ему не принадлежало. Они сделали из него ревущего ребёнка, он прятался от них, как маленький мальчик под своей кроватью прятался от зловещих теней. Бист могла сколько угодно относиться ко всей этой ситуации с профессиональным равнодушием, но сам факт, что ему нужна была её помощь, чтобы просто одеться, его дико злил. Ему двадцать один год, но он едва может натянуть на себя брюки, не то что затянуть на них шнурок. От унижения он готов был раскраснеться вместе с Бист. Он всё ещё чувствовал боль в своей руке, но именно от неимения возможности самостоятельно одеться и без страха взглянуть в зеркало, будто бы оно действительно может причинить ему боль, он кипел от злости. — Так, — Бист кусала себя за нижнюю губу, отчего та стала ярко алого цвета, какой не под силу было повторить ни одной помаде, — Дорселю стало хуже. У него лихорадка, так сказал Снейк, когда я смогла заставить его хоть что-то мне сказать. — Ох? — Джокер уклончиво промычал, фокусируя своё внимание на том, чтобы завязать свои шнурки одной рукой. Он слышал, как Бист нетерпеливо цокает языком. Увидев, как она протянула руки помощи, он ударил по ним. Сильнее, чем хотел, если судить по тому, как она тут же дёрнулась. И сразу же из его рта готовы были политься извинения, он уже заготовил слова, увидев её обиженный взгляд, но его плохое настроение заставило его промолчать. Шнурок снова оказался между его пальцев, и он решил, что у него нет настроения извиняться. — Всё, что он может сделать, так это проспаться. Ты же знаешь, мы не прячем лекарства между диванными подушками. В её тёмных глазах сверкнула злоба, но в его сторону не было сказано ни одного плохого слова. Прежде чем они его забрали, когда он был для всех неприкосновенным защитником, она никогда не сдерживала себя, чтобы хорошенько заехать ему по макушке. Ну давай, я веду себя, как настоящий урод, скажи что-нибудь! Но нет, теперь каждый их разговор был для неё хождением по краю, она так боялась сказать что-то не то. Она должна была бы знать его лучше. Должна была бы понять, что ей не нужно быть такой осторожной, что ей не нужно взвешивать каждое своё слово. Из-за этого он хотел с ней поссориться, спровоцировать какую-нибудь реакцию. Он хотел бы увидеть её свирепой, хотел бы, чтобы она сказала ему, что он невыносим. Если она молчит, как ему узнать, что он делает что-то не так? Его бесило, когда с ним так бережно обращаются. — Я это знаю, — осторожно ответила Бист, так осторожно, стараясь изо всех сил звучать дипломатично. — Но мы всегда умели импровизировать. Помнишь, как мы помогли тогда Улыбашке… — Тогда вмешался персонал, это не одно и то же, — перебил её Джокер, высовывая язык, пытаясь обернуть один белый шнурок вокруг другого. И снова они упали у него из руки, и он тихо зарычал. Бист снова потянулась ему помочь, но он остановил её своим пристальным взглядом. Она была расстроена больше него самого, если это вообще возможно. Она всегда была рада помочь, всегда отчаянно желала быть нужной, но с каждой минутой ему всё сложнее было оставаться добрым. — Да, ну… Не думаю, что Себастьян и пальцем шевельнёт ради Дорселя, — если она продолжит так кусать свою нижнюю губу, у неё пойдёт кровь. Она уже посинела от её укусов. Девушка обнимала себя за плечи, её ногти впивались в кожу, оставляя на ней маленькие розовые полоски. Джокер хотел схватить её за запястья, прежде чем она снова начала чесаться, на её руках уже были длинные красные царапины, она всегда так явно выражала свою нервозность, но ему нужна была его единственная рука, чтобы закончить завязывать этот чёртов ботинок. Прошло уже пять минут, а он не покончил даже с одним, — Ну, по крайней мере, нам нужно снизить его температуру, иначе он окажется в лазарете. Упоминание лазарета было грязным ходом, может быть, Бист больше не осторожничала с ним, а следовала стратегии. Это было лучше, гораздо лучше, видеть этот намёк расчёта в её глазах. Она знала, как на него повлиять, всегда знала, как давить на его волнение, на его симпатии. На какие кнопочки нажимать, пока не получит то, чего хочет. Ничего хорошего никогда не происходило от визита к Доктору в его логово. Если он будет и дальше сидеть и злиться, Дорсель исчезнет и больше не вернется никогда. Ну, тогда ему придётся мириться и с чувством вины, а это последнее, что ему было нужно. Бист старалась скрыть свою ухмылку. Бросив попытки завязать свои ботинки, он отдёрнул её руки, прежде чем она смогла ещё больше себе навредить, и притянул к себе на кровать. Он не мог скрыть свою собственную улыбку. Кто мог бы подумать, что эмоциональная манипуляция будет хорошим знаком? По крайней мере, она не обращалась с ним, как с ребёнком. Бист всё ещё могла цапнуть, когда это было нужно. — Я поговорю со Снейком, прослежу, чтобы он проконтролировал температуру Дорселя. Только надо следить, чтобы у него не начались галлюцинации, если они начнутся, тогда ему прямая дорога в лазарет, но будем надеяться, что ему не станет так плохо. Мы по очереди будем к ним заходить в течение дня. Хорошо? Бист одарила его улыбкой, дружески облокотилась о его здоровое плечо, и на секунду переплела вместе их пальцы, прежде чем сесть перед ним на колени. — Не понимаю, почему надевать на тебя штаны мне можно, но ты так злишься, когда я пытаюсь завязать твои ботинки, — пробормотала она, с лёгкостью завязывая ему шнурки, а затем тут же закатила глаза, прежде чем у Джокера даже появилась возможность отпустить непристойный комментарий. По правде говоря, плохое настроение Джокера нельзя было полностью свалить на его беспомощность. Очевидно, это тоже играло большую роль, это обезоруживало, сначала ты можешь делать всё сам, а затем тебе нужна помощь, чтобы просто завязать шнурки на своих ботинках. Но сегодня это больше было из-за Дорселя. Как только это имя покинуло уста Бист, у него в голове промелькнула мысль, а какое мне до этого дело. Это было бессердечно, да, но теперь это было его автоматической реакцией на проблемы пациентов. В конце концов, именно из-за его попытки спасти Питера, он оказался в такой беде. Он был бы безумцем, если бы после такого не стал больше прислушиваться к собственному инстинкту самосохранения. Джокер не был уверен, когда или почему он стал лидером пациентов. Он определённо не подписывался на эту опасную должность. Он не сомневался, что именно так пациенты и персонал его видели, каким бы нелепым ему это и не казалось. В отличие от Улыбашки, у него не было обширных знаний об этой больнице, так же он не находился здесь так же долго. В отличие от Питера и Вэнди, он не был самым старшим из них всех, поэтому его не уважали чисто за его возраст. Но всё же, несмотря на его возраст, на то, что он проживает здесь не так долго, как некоторые другие, именно за ним следовали другие пациенты. Именно к нему они обращались за руководством и защитой. Именно его они поставили на видную позицию, когда, чтобы здесь выжить, тебе нужно быть невидимым. Из-за этого он их ненавидел. Чаще, он этого почти не ощущал, только чувствовал небольшую боль в своей груди, когда глядел на них, прячущихся в безопасности его тени. В другие дни, когда он просыпался в холодном поту от боли и не мог зайти в свою ванну в страхе, что пройдёт мимо своего отражения, эта небольшая боль превращалась в обжигающий изнутри пожар. Он об этом не просил, это было нечестно. Где он мог укрыться, когда они все прятались за его спиной? Тогда за ним пришёл Улыбашка, это так, но даже тогда он пришёл слишком поздно, чтобы спасти его от персонала. И что делали остальные, его группка, сидели в углу и тряслись от страха? Он знал, чего бы они ожидали от него, случись всё наоборот. Прийти за ними, конечно же, спасти их, как настоящий рыцарь в сверкающих доспехах. Ну, Джокеру жаль их разочаровывать, но из потёртой рубашки были плохие доспехи, и она не смогла защитить его самого. Обижаться на них было просто, но он был не из тех, кто долго держит обиду. Он просто хотел бы, чтобы они не зависели от него так сильно, и хотя в тихие моменты одиночества он чувствовал к ним ненависть, они были ему настоящей семьёй. Он полагал, что временная ненависть к ним была частью этого. В семьях всегда случаются ссоры. Поэтому, когда они возвращались после ужасного лечения, и им нужна была поддержка или что-то, что бы их отвлекло, он без колебаний предоставлял им это, об этом даже не нужно было просить. Он полагал, что именно поэтому они сделали его своим лидером. В тот момент, когда другие пациенты, его братья и сёстры, но не по крови, достигали своего предела, его обида на то, что они сделали его своим щитом, исчезала и превращалась в заботу. Он не мог не помочь им, его единственным союзникам, хотели они этого или нет. Не только своей группе, которая окружала его каждый день, но и чужим тоже. Улыбашке, Соме, Дорселю, Снейку и даже Алоису, они были так же важны для него, хотя он и не общался с ними так же часто, как с другими. Дорсель и Снейк были друг у друга, они сидели в углу и были погружены в свой собственный маленький мир. Сому было невозможно удержать на одном месте и просто поговорить с ним, но он общался со всеми, когда хотел. Улыбашка, ну, Улыбашке было не всё равно, хотя он этого и не показывал. А ещё был Алоис. С того момента, как Алоиса Транси привели в больничное крыло, тихого, с опустошённым взглядом, вцепившегося своим маленьким кулачками в рукав доктора Фаустуса, Джокер знал, с ним нужно быть настороже. Было в нём что-то, из-за чего Джокеру хотелось от него сбежать, его пугала пустота в глазах мальчика. Первое впечатление было подтверждено только спустя годы. Он был склонен внезапно менять настроение, слишком легко и неискренне улыбался, и он был ужасающе жесток. Джокеру было стыдно признать, что Алоис его пугал. И иногда, как бы жестоко это ему не казалось, он смотрел на Алоиса и думал, что, может, Святая Виктория — идеальное место для него. Для кого-то, кто не боялся выколоть глаз невинному человеку, эти стены были самым безопасным местом, и для всех тех, кого эти стены от него защищали. Каким бы иногда не был сильным его страх, он не менял того, что Алоис был такой же жертвой, как и остальные пациенты, и таким же братом для Джокера. Сколько бы Джокера не возмущала роль лидера, он не пытался от неё отказаться, играя в свою роль так хорошо, как мог. С этой позиции он видел то, что другие пациенты не замечали. Он замечал, когда Вэнди опустошённо оглядывалась по сторонам, в поисках того, кого здесь больше не было. Он замечал, когда Даггер лез на стенку, желая на какое-то время побыть наедине. Он даже замечал, когда Фрэклз не спала всю ночь, сколько бы она не пыталась это ото всех скрыть. Поэтому мимо него не прошло то, что Алоис и Улыбашка, которые раньше дружили, хотя Улыбашка этого не особо желал, теперь друг друга избегают. Из-за этого Джокер начал волноваться. Сильно. Даже слепой заметил бы причину их внезапной размолвки, повязка на глазу, которую Улыбашка носил уже четыре года, теперь была знаком вечного напряжения между двумя друзьями. Видя, как они сблизились, никто бы не догадался, что именно из-за Алоиса Улыбашка потерял глаз, но Джокер сам видел это нападение. И причиной ему стало то же, что и всегда — доктор Клод Фаустус. Улыбашка ничего не сделал, чтобы спровоцировать Алоиса, кроме того, что, не желая этого сам, получал много внимания от Фаустуса. В отличие от других пациентов, Улыбашка не подошёл к Алоису, не протянул ему руку дружбы и не получил в ответ лишь злобу и агрессию. Почти все они пытались подружиться с Алоисом, но он не сделал ничего, чтобы влиться в группу, и так вышло, что Джокер единственный всё ещё пытался установить с ним связь. Какая-то его часть надеялась, что другие последуют его примеру, хотя это было тщетно. Но даже Джокер поставил на Алоисе крест, увидев, как мальчик без причины бросился на Улыбашку, возвращающегося после сеанса с Фаустусом. Долго это не продлилось. Как только он опрокинул мальчика на пол и засунул свой палец в его правый глаз, Сома, который в отличие от всех не застыл на месте от шока, подбежал к ним и отбросил Алоиса прочь. После этого инцидента Алоис посетил Комнату в первый раз и после был уже другим человеком, но к тому моменту, никого из пациентов это не волновало. Агрессия и злоба были одним, это было даже ожидаемо, и они могли это простить. Но атаковать другого пациента, одного из них, это было непростительно. И всё же. — Если ты пытался меня убить, тогда тебе придётся поработать над своими навыками, — Улыбашка, чью половину лица скрывали толстые белые бинты, без колебаний подошёл к Алоису, как только увидел его лежащим в одном из кресел. Комната оказала сильное влияние на блондина, заставила его дрожать и подпрыгивать от каждого шума, он стал тенью того злобного ребёнка, которым был лишь неделю назад. Когда Улыбашка встал перед ним, он заметно напрягся, будто бы готовясь к удару, но он ещё не знал, что мальчик никогда не ранил никого кулаком, когда мог ранить словом. — Я… — начал Алоис, даже этот звук прозвучал так слабо, с дрожью, но ему нечего было ответить. Он с осторожностью смотрел на Улыбашку, готовясь к тому, чем ему отомстит мальчик. Другие присутствующие в комнате делали тоже самое, внимательно наблюдая. Даже Джокер не был уверен, нужно ли ему вмешиваться, когда дело доходило до драки. — Лучше целиться в глотку. Это причинило больше неудобств, но никак не угрожало моей жизни, — продолжил Улыбашка, когда Алоис ему не ответил, его слова звучали так обыденно, будто бы он обсуждал погоду, а не то, что его чуть не ослепили. — Расслабься. Если бы я пытался тебе отомстить, я бы уже что-нибудь да сделал. Очевидно, эти слова не успокоили Алоиса, который только сильнее сжался, смотря на мальчика с почти не скрываемым страхом. Казалось, это только позабавило Улыбашку, который, несмотря на свою кличку, впервые почти улыбнулся. — Ну, это не совсем так, — он поглумился, издав злобный смешок. — Я уже отомстил. Вижу, тебе понравилось твоё путешествие в Комнату. Алоиса это поразило, он, наконец, показал что-то, кроме страха. Джокер не был уверен, что именно тогда увидел в глазах Алоиса, определённо удивление, но там было что-то ещё. Когда Алоис спросил: — Это ты заставил их меня туда поместить? Но… как? — Джокер определил это, как почти восхищение. — Фаустус иногда бывает полезен, особенно когда пытается угодить. По крайней мере, для меня. Но ты уже это заметил, — губы Улыбашки немного скривились. — Отнесись к этому, как к предупреждению. Мне очень нравится мой второй глаз, я бы не хотел потерять и его. Джокер не был уверен, что ожидал после этого, но уж точно не то, что Алоис начнёт хихикать. Впервые с тех пор, как он прибыл в эту больницу, Алоис выглядел на свой возраст, он по-детски смеялся, будто бы эта угроза была самой смешной шуткой, которую он когда-либо слышал. Улыбашка дожидался, пока он не закончит смеяться, его раздражение было очевидно, когда его угроза потеряла свою силу, но, в конечном итоге, Алоис замолчал, и одноглазый мальчик снова смог говорить. — Давай, — Улыбашка качнул головой в сторону, требуя, чтобы за ним последовали. — Тебе нужно прочистить этот порез. Если в него попадёт инфекция, тебя пошлют в лазарет. Ты думаешь, что в Комнате страшно, но подожди, пока не попадёшь туда. Алоис наблюдал за Улыбашкой с явным недоверием: — Почему… ты мне помогаешь? Мальчик умудрился едко закатить глаза, несмотря на то, что глаз у него был только один: — Пациентам нужно держаться вместе, гений, — и затем повернулся и пошёл прочь. Джокер знал, Улыбашка в тот момент был добр, как никогда. Теперь уже одноглазый мальчик даже не оглянулся, он был уверен, что Алоис пойдёт за ним. И он так и сделал, однако неуверенно. Если бы тогда Джокеру сказали, как Алоис привяжется к Улыбашке, он бы ни за что в это не поверил. Улыбашка никогда особо не был добр к нему, в основном он над ним издевался, в его репертуар не входили слова утешения. Но всё же, как бы это ни было странно, между ними завязалась дружба, и она продлилась годы. До этого момента. Как тогда, когда интерес Фаустуса заставил Алоиса выпустить когти, так и теперь тот же вопиющий фаворитизм развёл между ними мосты. Однако, в отличие от предыдущих лет, Алоис не закрыл на это глаза, и Улыбашка даже не старался приложить и малейших усилий к тому, чтобы уладить ситуацию. Джокер не мог сказать, что ему нравится Алоис. Даже если Улыбашка и забыл о том нападении, а Джокер не сомневался, что в этом был скрытый мотив, он сам никогда не мог этого забыть. В гневе Алоиса было что-то звериное, это был тот гнев, который никогда не укротишь. Он подвергал их всех риску, и это Джокера и пугало. Но всё же, сейчас он волновался. Он видел, как они отдалились друг от друга, как одинаковые стороны магнита, и он не мог не забеспокоиться. Вокруг Улыбашки всегда кто-то был. Может, он этого и не хотел, может, и вёл себя так, будто бы их с Сомой присутствие его раздражает, что даже Фрэклз намного лучше, но он только жаловался, ничего больше. Хотел он их дружбы или нет, но Улыбашка не был одинок. Никогда не был. Каким бы отчуждённым он не был, в нём было что-то, что притягивало к себе людей, даже когда его острый язык пытался держать их на расстоянии. Но у Алоиса этого не было. Он был дерзким и непредсказуемым, он мог допустить жестокое насилие, и все пациенты избегали его, считая, что с ним даже не стоит пытаться подружиться. Даже Джокер. Единственный, кто оказывал ему внимание, был Улыбашка, но даже его теперь с ним не было. Алоис был одинок, и Джокер сильно за него волновался.

۞

Пение Даггера было просто отвратительно. Сравнить его с визжащей кошкой было бы слишком жестоко, но его голос звучал именно так. Он напевал старую колыбельную, которую они слышали уже тысячи раз, но ни разу не попадал в ноты, чем действовал всем на нервы. — Заткни хлебальник, Даггер! Бочок унитаза поёт лучше, чем ты, — рявкнула Вэнди, кинув в него диванную подушку. Джокер старался не закатить глаза, но это было трудно. Конечно, теперь Даггер только сильнее начал вопить, чтобы разозлить Вэнди, уклоняясь ото всех летящих в него снарядов. Они слишком долго находились взаперти. Не то чтобы это было чем-то новым. На их лицах были написаны беспокойство и разочарование. — Должен ли я их разнять, или… — тихо спросил Джокер, в его голосе было столько же энтузиазма, сколько в поваре, готовящем последний обед смертнику. Теперь Вэнди спрыгнула со своего места и погналась за мальчиком, но её обычной игривости не было и следа. Они уже лезли на стенку. Иногда Джокер думал, что именно скука их окончательно прибьёт. — Не, оставь их, — Бист звучала так же оживлённо, как и он, она внимательно смотрела на свои ногти. — Либо он заткнётся, либо Вэнди, наконец, успокоится. Она всю неделю была просто невыносима. Теперь Вэнди всегда была невыносима, но Джокер решил этого не говорить. Оторвав взгляд от разворачивающейся перед ним комедии, Джокер повернул голову в сторону двери Алоиса, которая всё утро была заперта. Стоял уже день, обычно Алоис уже выходил из комнаты, но мальчика нигде не было. — Скоро вернусь, — сказал Джокер, слезая с дивана. Он ждал всё утро, но, кажется, Алоис не собирался выходить из своей обители. Ну, если проблемы сами не липнут к нему, он пойдёт им навстречу. Подняв свою здоровую руку, чтобы постучать по двери, Джокер услышал звук, заставивший его остановиться. В замешательстве он нахмурился, опустил руку и прислонил ухо к двери, чтобы лучше слышать. Разговор был приглушённым, он не мог разобрать слов, но слышал отчётливый поток слов, слышал мягкий тон Алоиса. Повернувшись, он оглядел всех находившихся в комнате, посмотрел, чьи двери были закрыты, кого не было в крыле. Все были на месте, тогда с кем говорил Алоис? От волнения у Джокера скрутило в животе. Он резко постучал по двери, пока голос в его голове, кричащий, что ему нужно уйти, не успел заставить его передумать. Внезапно тихое бормотанье прекратилось, будто бы кто-то выключил звук. Изнутри послышалось шуршание и приглушённые шаги, направляющиеся к нему, и дверь открылась. Алоис едва выглянул через узкую щёлочку в двери, Джокер видел лишь смотрящие на него голубые глаза. — Что? — ни «привет», ни «как дела». Не то чтобы Джокер ожидал тёплого приёма, но он точно не был готов к необоснованной враждебности. Мальчик был готов захлопнуть дверь прямо перед его носом. — Хей, — Джокер улыбнулся так дружелюбно, как только мог, и сделал небольшой шаг назад. Он никогда не выглядел особо внушительно, он был слишком низок, слишком худощав, а теперь и слаб, но он пытался стать ещё меньше. Руки он положил в карманы и слегка отклонился назад, чтобы дать Алоису место. Всё в нём кричало «я не угроза». — Давненько мы тебя не видели. Просто проверяю, жив ли ты ещё. Алоис окинул его едким взглядом, на его лице читалось такое презрение, каким даже Улыбашка мог бы гордиться. — Я жив, — сказал он, растягивая слова, таким тоном, который чаще можно услышать скорее от Улыбашки, чем от него, его слова так и источали пренебрежение. Его губы дёрнулись, будто бы он хотел улыбнуться, и он стремительно оглянулся назад. — Да, вижу, — ответил Джокер, пытаясь не звучать так, будто бы ему неприятен этот разговор, хотя так оно и было. Они, конечно, не были лучшими друзьями, но он был удивлён такой неприязни. Алоис сам был далеко не подарок. — …Пока, — однозначно ответил Алоис, закрывая дверь. Джокер помешал ему это сделать, просунув ногу между дверной рамой. Что-то было не так, что-то было действительно не так. Он не знал, что, но не мог просто так это оставить. Хотел он этого или нет, Джокер нёс ответственность за других пациентов. Если бы мальчик был одним из его компании, он бы так просто не ушёл. Он не мог отнестись к Алоису иначе. — Что ты… уйди, — фыркнул Алоис, потянув за дверь и ударив ею ногу Джокера. Стараясь не вздрогнуть от боли, он принял это за возможность заглянуть ему за плечо. Он увидел абсолютно пустую комнату. — Ты сидишь здесь целый день. Почему бы тебе не выйти и немного не посидеть с нами, а? — предложил ему Джокер, игнорируя голос в своей голове, который говорил: Уходи. Он безнадёжен. Оставь его. Его было так просто послушать, но просто ли было бы ему заснуть в эту ночь, если бы он так и сделал? Оказалось, это не имеет значения, потому что недоверие Алоиса только усилилось. Было ли это не в его стиле, думал Джокер, интересоваться Алоисом? Может, мальчик не видел в этом действии ничего, кроме причины ему не доверять? — Нет, — ответил Алоис, выталкивая ногу Джокера из дверного проёма и захлопывая дверь, прежде чем он смог его остановить. Какое-то время Джокер просто стоял и смотрел на эту дверь, ощущая неприятное чувство в животе. Была ли это вина или беспокойство, он не знал, но это не имело значения. Потому что за дверью снова послышалось тихое бормотание, Алоис говорил с воздухом, и Джокер решил, что протянул ему оливковую ветвь уже слишком поздно. Как и всегда, ненавидя себя за такие мысли, Джокер подумал, что Алоису действительно самое место в Святой Виктории.

۞

Стулья здесь были специально подобраны, они были чуть меньше нужного, чтобы их можно было поставить под ручку двери, но Алоис всё равно попытался, ему было достаточно иллюзии баррикады. Он дождался, пока тень рядом с его дверью не исчезнет, и снова заговорил. — Прости за это, — с яркой улыбкой Алоис снова обратил своё внимание на Луку, сидящего, скрестив ноги, на его кровати. Его лицо, так схожее с лицом Алоиса, искажал такой сильный шок, что на ком-нибудь другом он казался бы чересчур преувеличенным. — Кто это был? — прошептал Лука. Алоис заметил, что он всегда шептал, будто бы каждое слово, сказанное между ними, было секретом. Это было полной противоположностью тому громкому звонкому голосу, который он помнил, но всё-таки смерть всех меняет. — Джокер, — Алоис пожал плечами. — Хотя, я не знаю, чего он хотел. Обычно он никогда со мной не говорит. Возвращаясь на своё место у основания кровати, Алоис лёг на подушку, а Лука лёг на него, положив голову ему на колени. Его тепло успокаивало, оно было приятным и реальным, он игнорировал злобный голос в своей голове, который говорил то, что он не хотел слышать. — Но его рука, — глаза Луки широко распахнулись, его слова переполняли сомнения, удивительно было, как он их вообще произнёс. — Что с ней? Так легко было вспомнить свои старые привычки. История едва сформировалась в его голове, как он уже начал её рассказывать, Алоис брал объяснение из головы, на ходу придумывая эту загадочную историю, в которую войдут самые любимые моменты из книжек Луки. — Тебе надо пообещать, что ты никому не расскажешь, — сказал Алоис, как и всегда. — Обещаю! — закричал Лука искренне. — Потому что, если ты расскажешь, на тебя падёт проклятье, — пообещал он, его брат всегда попадался на эту удочку. — Что за проклятье? — он широко раскрыл глаза, веря каждому его слову. Именно по этому Алоис больше всего и скучал, по абсолютному искреннему вниманию, будто бы его слова были единственным, что имело значение, а Алоис был единственной важной вещью на земле. Так оно и было, не так ли? Прямо сейчас в этой комнате Лука существовал исключительно для него. Бросив вызов логике, Лука вернулся просто, чтобы Алоису больше не было так одиноко, и никто больше его у него не украдёт. — Проклятье демона. Никто не знает, почему именно демон пришёл за Джокером, или что Джокер сделал, чтобы его так разозлить, но каждый год с тех пор, как они встретились, он понемногу отнимает у него кусочек за кусочком. По началу никто ничего не замечал, потому что всё изменялось у него внутри. У него было плохое настроение, или он начинал грустить без причин, и никто этого не видел. Но затем проклятье стало могущественней, и теперь оно стало видимым. Оно сжирает его по кусочкам, пока он полностью не превратится в скелет! Точно так же, как Лука придавал силу лжи, которой раскидывался Алоис, своей честной верой, так же он давал силу и Алоису. Само его существование, возможность видеть его слышать его, касаться его, всё это давало Алоису столько силы, сколько у него никогда не было в больнице Святой Виктории. Именно Алоис вернул Луку исключительно благодаря своей силе воли, силе своего желания. Зачем ему покидать эту комнату, расставаться с силой, которой у него никогда не было, потерять это восхищённое внимание, которое он получил впервые за все эти годы? За этой дверью у него не было ничего. Но внутри существовали только он и Лука, как всегда это и было. Как всегда это и должно было быть.

۞

— Ты не против? Снейк вздрогнул так, будто бы его ударили. Вечно робкий, — казалось, это качество совсем обострилось в последнее время, — юноша взглянул на Сиэля пустым взглядом. Он всегда был очень бледен, но теперь он выглядел нездорово, отчего его инстинкт говорил держаться от него подальше, чтобы не заразиться. Проигнорировав этот инстинкт и свою обычную неохоту говорить с людьми и вообще заботиться о них, Сиэль остался на своём месте и жестом указал на пустое кресло рядом со Снейком. После такого долгого молчания, на которое все остальные уже давно бы обиделись, Снейк слегка кивнул, поэтому Сиэль томно опустился в кресло рядом с ним. Сегодня в комнате досуга было громко. Джокер со своей компанией во что-то играли или спорили, по ним сложно сказать, пока Сома закидывал их комментариями с другого конца комнаты. Сегодня в больничном крыле дежурили Грелль с Рональдом, поэтому, естественно, они вели себя ещё хуже, чем пациенты, споря о художественных заслугах фильма Титаник. Втайне Сиэль согласился с Рональдом, что привлекательность Леонардо Ди Каприо не обязательно делает фильм хорошим, но нужно быть настоящим храбрецом, чтобы спорить с Греллем. С таким шумом в комнате было странно, что Снейк вообще выполз из своей пещеры, особенно без своей верной тени. Но всё же, может быть, этот шум был лучше тишины его собственной пустой комнаты. Сиэль терпеливо ждал, ему было легко молчать. Снейк теребил что-то на своём запястье, цепочку с дешёвой подвязкой в виде геральдической лилии. Такую побрякушку легко найти в ближайшем супермаркете, но Сиэль знал, что Дорсель дорожил ею, как самым ценным сокровищем. — Эш забрал его сегодня утром, — в конечном итоге пробормотал Снейк мягким, но усталым голосом. — Сказал, что он может нас всех заразить. Сиэль так и предполагал, но лучше услышать доказательства из чьих-то уст, чем полагаться на догадки. Хотя одного взгляда на Снейка хватило бы, чтобы понять, что происходит. Без Дорселя рядом он казался только половинкой паззла, ему не доставало его яркого контура. Он совсем не пытался скрыть свою уязвимость, из-за чего Сиэлю было очень неуютно. Хотя они все были сломлены, пациенты обычно старались это скрыть, надеть маски, чтобы казаться сильнее хотя бы немного. Снейк даже не пытался, единственный человек, ради которого он бы постарался это сделать, теперь был причиной, почему он так разбит, и когда он снова взглянул на Сиэля, в его бледных глазах была мольба. Немая просьба об утешении, успокоении, что Сиэль никогда не умел дарить людям. Вместо пустых банальностей, Сиэль лишь кивнул, позволяя им снова окунуться в тишину. После достаточного времени, чтобы не показалось, что он сбегает, он попрощался с ним и ретировался в свою спальню. Притвориться, что он не заметил разочарованного взгляда Снейка, глядящему ему вслед, было не сложно.

۞

 — Грелль зажал голову Рональда в тиски, — проинформировал Сиэля Себастьян, захлопывая за собой дверь спальни и заглушая пронзительные крики, раздающиеся из комнаты досуга. — Что-то о «Бандах Нью-Йорка»? — Не спрашивай, ты не хочешь этого знать. Я тоже не хочу, — Сиэль отбросил дряхлую книжку, прочитанную столько раз, что он мог повторить все слова наизусть, в сторону, чтобы вместо этого одарить Себастьяна своим вниманием. Он поморщил нос, когда почувствовал неприятный, но знакомый запах, следующий за Себастьяном с другого конца комнаты. — Что это такое? — Хм? — Себастьян казался рассеянным. Растягиваясь на кровати Сиэля, он выглядел почти так же плохо, как Снейк. Он был бледен и чересчур напряжён. Его брови были нахмурены от разочарования или усталости, а может, и того и другого. Он был в своей униформе, рубашке на пуговицах и помятых широких брюках, но он совсем не был в крыле. Тогда, должно быть, сегодня он был в Комнате V. По крайней мере, это объясняло его неразговорчивость. — Не важно, — Сиэль подошёл к столу, притворяясь, что переставляет вещи на нём, чтобы отойти на какое-то расстояние от этого едкого запаха. Он знал этот запах, в его памяти всплыло чувство дежавю. — Как всё прошло? — По шкале от одного до десяти? Одиннадцать, — даже его голос звучал так, будто бы он хотел выключить свет и пойти спать. — Сегодня там был Доктор. Поверить не могу, что когда-то я думал, что он приличный человек. Он весь день пытался заставить меня их жечь. Без причины, просто хотел, чтобы я варил их заживо. — Ты это сделал? — спросил Сиэль. Это вызвало реакцию. — Нет, — прошипел Себастьян, кидая на него оскорблённый взгляд. Он явно задел больное место. Находясь не в настроении спорить, Сиэль просто пожал плечами, это было чем-то близким к извинению. — Я продолжал говорить «нет», а он продолжал требовать, чтобы это сделал именно я. Когда я отказался, ему всё надоело, и он сделал это сам. Сиэль подавил внезапное желание дотронуться до своей спины, его руки свернулись в кулаки. Он знал этот запах, запах горелой плоти, то, как он тошнотворно сладко приставал к носу. Теперь он его узнал, пытаться его игнорировать было уже невозможно, он заполнил комнату, как вода заполняет стакан. — Себастьян, подойди сюда, — мужчина вздохнул, но послушно последовал за ним в ванну. Ему показалось, что у него отвалится челюсть, когда Сиэль закрыл за ними дверь и сказал: — Снимай одежду, забирайся в ванну. После ошарашенной паузы, Себастьян пошло улыбнулся: — Ну, это определённо лучше того трюка с леденцом, но прелюдии не хватает. — Тебя и так слишком просто соблазнить и без прелюдий, — кинул ему в ответ Сиэль. — Но я не это имел в виду. Ты идёшь в душ. Я не могу выносить этот запах, меня от него тошнит. Давай, залезай. Я тебе разрешаю даже воспользоваться моим мылом. Улыбка исчезла с его лица, усталость вернулась, будто бы никогда не исчезала: — Как же ты ко мне добр, — несмотря на свои слова и несчастный тон, он сделал, как ему и велели, излишне сексуально снял с себя одежду и забрался в ванну. За грязной белой занавеской его силуэт выглядел неуклюже, в нём не было обычной грации Себастьяна, хотя, может, это было из-за того, что Сиэль даже не пытался выйти из ванны. Не то чтобы ему нравилось подглядывать, но если кто-нибудь услышит, что у него включён душ, и увидит, что его на месте нет, начнутся вопросы и предположения, близкие к правде. Себастьян знал, что Сиэль всё ещё находился здесь, он видел каждое его движение рук или перемещение его тела сквозь дешёвую пластиковую занавеску. От этого он не чувствовал застенчивости. Себастьян точно был не из робких и ему даже нравились протяжные взгляды, которые на него кидал Сиэль с тех пор, как началась их маленькая связь почти два месяца назад. Нет, он не чувствовал смущения, но точно небольшой дискомфорт. В любое другое время он бы продолжил пошло шутить, забросал бы Сиэля двусмысленными попытками флирта, и попытался бы уговорить его залезть с ним в душ. Но не сегодня. Сегодня его голову переполняли крики пациентов из Комнаты V. Каждая мысль о прикосновении к Сиэлю внезапно искажалась в его голове, и вместо этого он уже подносил раскалённый металл к коже мальчика. Себастьян может и не поддался настойчивым уговорам Доктора и не сделал, как ему приказали, но пустые глаза пациента всё ещё смотрели на него с необузданным страхом, и даже это было лучше, чем абсолютная опустошённость в других пациентах, уже совсем безнадёжных. Хотя он и не держал их и не прижигал их плоть, но их крики звучали для него так же, как и для Доктора. Отмывшись, Себастьян, наконец, выключил душ, его пальцы сморщились от воды, а в воздухе вокруг него вздымался пар. Он хотел одёрнуть занавеску и взять полотенце, которое уже приготовил Сиэль, но остановился. Внезапно занавеска показалась ему определённым барьером. Безопасным щитом, за которым он мог спрятаться. Так ему проще было сказать то, что он хотел, теперь, когда он не мог увидеть лицо Сиэля. — Я думал об этом, — он произнёс эти слова шёпотом, стыдливое признание едва проникло за барьер занавески для душа. — Это был пациент V2. Женщина. Она, должно быть, была красавицей. Она громко кричала. Она одна из самых громких там, даже когда ты к ней совсем не прикасаешься. Я действительно думал об этом, Сиэль. Просто… ранить её без причины, просто чтобы уйти оттуда. Себастьян не был уверен, какого ответа стоило ожидать, сказав другому пациенту такое. Вопли, отвращение, что Сиэль его ударит и скажет, чтобы он больше никогда с ним не разговаривал. Все они были вероятны, каждый способ себя оправдывал, но Сиэль ничего из этого не сделал. Оттягивая занавеску, Сиэль присел на стенку ванны, не стесняясь наготы Себастьяна. Он на него даже не смотрел, его глаз опустошённо уставился на дальнюю стену. — Ничего такого нет в том, чтобы об этом думать, — несмотря на тяжесть этой темы, голос Сиэля звучал обыденно, даже легкомысленно. — Я всё время о чём-то думаю. Пару лет назад я серьёзно подумывал задушить Сому одной из диванных подушек, чтобы он, наконец, оставил меня в покое. Он всё время болтал, а это казалось единственным способом заткнуть ему рот. Однажды я украл одну ручку у Клода, спрятал её в пояс штанов и сидел здесь часами, думая выколоть свой оставшийся глаз. И потом, когда ты только пришёл сюда, я думал использовать тебя, чтобы выбраться отсюда. Меня даже не заботило, как. Я мог бы использовать тебя, как трамплин, чтобы перепрыгнуть через стену, если пришлось бы. Мне бы было всё равно, чем бы это для тебя закончилось, даже если бы они заперли тебя здесь вместо меня. Я совсем не думал о последствиях. — Твои мысли не причинят никому вред, Себастьян. Это даже помогает, у тебя есть запасной план, укромное местечко, если вдруг всё покатится к чертям. Знание, что есть альтернатива, помогает остаться вменяемым. В этом нет ничего дурного, пока это всё — мысли. Себастьян сел в ванну, встречаясь с Сиэлем взглядом, когда тот, наконец, оторвался от стены. Определённо, в его словах было понимание, но более всего — предупреждение. Угроза на его лице сочеталась с той нежностью, с которой он проводил рукой по волосам Себастьяна, убирая с его лица мокрые пряди. — Смысл в том, что ты не причинил вреда V2. Да, ты об этом думал, может, даже хотел это сделать, но не сделал. В этом и отличие. Это и отличает тебя от остального персонала. Сиэль сильно сжал его волосы в своей руке и больно дёрнул за них, Себастьян услышал несказанное окончание этого предложения, пусть всё так и остаётся. Сдержав ухмылку, грозящуюся закрасться на его губы, он опустился вперёд, опираясь лбом о спину Сиэля. Он тут же почувствовал, как мальчик напрягся, и ощутил удовлетворение, когда это напряжение ушло, и Сиэль не двинулся, не оттолкнул его. Он убрал свою руку, которая теперь, когда Себастьян сдвинулся с места, находилась за его спиной, и вместо этого опустил её на плечо мужчины. Себастьян заговорил снова уже без прежней тревоги. — Я не первый раз уже думаю об этом. То место, там как в аду, Сиэль. Жар, запахи, крики. Там всё стремится забраться тебе под кожу. Хотя я уже не там, я всё ещё их слышу. Я думаю об этом, о том, чтобы их заткнуть, что, может, тогда их крики прекратятся. И это меня пугает. Что я способен на эти мысли. И я думаю, вдруг с другим персоналом было так же. Может, они начинали, как и я, но тоже хотели остановить эти крики? И я не знаю, как долго эти мысли не превратятся во что-то более опасное, когда то, о чём я думаю, перестанет казаться таким чудовищным? Сиэль всё ещё не отпрянул от него, его пальцы беспокойно теребили воротник его рубашки, но он какое-то время молчал, прежде чем заговорить снова. В его словах больше не звучала угроза, и от этого волнение, которое Себастьян даже не осознавал, что ощущает, тоже исчезло. — Я понимаю это. Это… сложно, балансировать на этой грани. Я болтался между двумя крайностями дольше, чем могу вспомнить, — Сиэль повернулся, чтобы на него взглянуть, на его лице было непонятное для Себастьяна выражение. — Худшее, что могут сделать тебе люди, это отнять у тебя твоё доверие к самому себе. Но это ещё не значит, что ты проиграл эту игру. Тебе просто нужно найти что-то, от чего ты сможешь зависеть, что-то, что сможет удержать тебя на земле. Себастьян схватил Сиэля за запястье, останавливая теребящую ткань руку, но держал её достаточно свободно, чтобы он смог освободить её, если захочет: — Я не хочу стать таким, как они, Сиэль. — Так не становись, — сказал мальчик, как будто это так просто. Тогда на его лице появился задумчивый взгляд, который Себастьян на ком-нибудь другом назвал бы озорным, прежде чем его не опрокинули на спину, и Сиэль не сел на его голый живот. Его одежда потемнела от воды там, где их тела соприкасались, но Сиэль, кажется, этого даже не заметил, он внимательно осмотрел тело Себастьяна, прежде чем остановиться на его левой руке, и поднял её, будто бы осматривая. Затем, без малейших колебаний, Сиэль наклонился и укусил его за руку. Себастьяна кусали часто, за разные места, но за тыльную сторону руки ещё никогда. Это был злобный укус, а не игривый или кокетливый. Когда зубы Сиэля впились в его кожу, Себастьян, который не раз испытывал физическую боль, не по-мужски вскрикнул. Из раны в виде полумесяца выступила кровь, потекшая по его руке, что было сильно для простого укуса. Сиэль прокусил его кожу, и немного крови размазалось на его губах, когда он улыбнулся и удовлетворённо отодвинулся. Его губы были ужасающе красны, он выглядел совершенно зловеще. — Ты не станешь одним из них, Себастьян. Тебе это не позволено. Я первый до тебя добрался. И каждый раз, когда ты начнёшь об этом забывать, я хочу, чтобы ты посмотрел на свою руку и вспомнил. Это моё клеймо. Долгое время Себастьян просто смотрел на него, жадно наблюдая за каплей крови, сползающей по подбородку Сиэля, а затем слегка рассмеялся. Он наклонился вперёд, приближая их лица достаточно, чтобы почувствовать дыхание Сиэля на своей коже, увидел встревоженную судорогу на лице мальчика, когда он решил, что он его поцелует. Вместо этого он положил руку на затылок Сиэля, желая дотронуться до него, притянуть его ближе, но не поддался этому желанию и вместо этого лизнул его нижнюю губу, испачканную в крови. Насмешка, а не поцелуй, так лучше для них обоих.