۞
— Чем они занимаются? — спросил Себастьян, кидая непонимающий взгляд на другой конец комнаты досуга и садясь в пустое кресло напротив Сиэля. Веселость так и повисла в воздухе, смех раздавался на всю комнату, в которой было шумнее, чем обычно. От этого голова Сиэля тоже болела больше, чем обычно. — Уверен, на какой-то планете это называется жонглированием. Но на Земле… — проворчал Сиэль, не соизволив взглянуть на новоприбывшего собеседника. Как бы это ни было странно, центром группы был Снейк. Очень взволнованный Снейк. Его серебристые волосы были больше похожи на птичье гнездо, а одежда была в беспорядке. Находясь на другом конце комнаты, Себастьян видел, что, если он сделает ещё один шаг вперёд, то споткнется о лежащие у его ног свёрнутые в клубок носки. Рядом с ним был не тот рыжеволосый юноша. Вместо Дорселя, его вечного компаньона, который с тем же успехом мог бы быть его сиамским близнецом, который от него никогда не отходил, был Джокер. Пока Себастьян наблюдал за необычным дуэтом, Снейк споткнулся об один из носков, лежащих у его ног, и повалился на пол. Джокер попытался его поймать своей здоровой рукой, но только споткнулся и оказался лежащим под ним, весело смеясь и отмахиваясь от извинений Снейка. — Где Дорсель? — Себастьян осмотрел группу, и среди них не оказалось неразговорчивого рыжего мальчика. — По всей видимости, болен, — Сиэль поспешил ответить на хмурый взгляд мужчины. — Ничего серьёзного, как я думаю. Просто простуда, ничего из того, в чём виноват персонал. Снейк грустил в углу, поэтому Джокер решил его отвлечь. — На это больно смотреть, — хихикнул Себастьян. Пока он это говорил, самодельные шарики снова разлетались во все направления, один из них заехал Бист по голове. Она отреагировала, проявив всё своё изящество, прорычав и кинув мячик обратно, откуда он пришёл, таким броском, которому позавидовал бы любой атлет. — Кому в голову пришла эта гениальная идея, позволить однорукому человеку учить этого недотёпу жонглировать? Сиэль думал, что всё это казалось чересчур нормальным. Если бы ему часто снились эротические сны, он бы решил, что предыдущий день именно им и был. Он не был уверен, чего ожидать сейчас. По правде говоря, он был дёрганным весь день, дожидаясь, когда Себастьян, наконец, покажется на своей смене, что сейчас случалось всё позже и позже, пока он не приходил так поздно, что это теряло всякий смысл. От Сиэля ждут, что он сделает вид, будто ничего не произошло? Ну, в конце концов, он сам сделал то предложение. Он бы вряд ли удивился, если бы это было не так. Но всё же в его планы не входила эта нарастающая в нём тревога. Всё это должно было бы помочь ему избавиться от тревожности, а не сделать всё только хуже. К сожалению, он допустил оплошность. Ничего с этим не поделаешь. Сложно было рассчитывать на то, в чём у него не было никакого опыта, а сексуальные взаимоотношения стояли первыми в этом списке. У него не было достаточно данных. Нетерпение, с которым он ждал прихода Себастьяна, заставило его даже выйти из своей комнаты. Какая-то его часть волновалась, что, если он останется там, даже если не будет, как обычно, валяться в постели, это примут за приглашение. А это было последним, чего он хотел. Сиэль всё это начал. Второе слово за Себастьяном. Какая-то его часть, крошечная часть его разума немного разочаровалась в новом развитии их отношений. Теперь, когда он поднял их на новый уровень, ничего уже не будет, как прежде. Больше не будет невинных игр, которыми они коротали время, а Сиэлю помогали почувствовать превосходство, давали ему смаковать раны, нанесённые эго Себастьяна. Больше не будет простых разговоров, ну, принимая во внимание то, что их разговоры обычно отягощались разговорами о коварстве персонала больницы и их вреде пациентам, возможно, они и не были так просты, но всё же. И теперь, когда в их отношениях появился секс, странная дружба, которую они построили за эти месяцы, что Себастьян здесь работал, изменит их одновременно товарищеские и враждебные отношения. Сиэль получил союзника, но потерял компаньона, и, принимая во внимания, как мало их у него было, он был разочарован больше, чем ожидал. — Я могу жонглировать, знаешь ли. Вообще-то, очень даже хорошо, — продолжил говорить Себастьян, несмотря на молчание Сиэля, кажется, даже ожидая, что так и будет. — И, стоит сказать, от этого меньше жертв, чем от этих двоих. Сиэль едва промычал в ответ, смотря в его сторону затуманенным взглядом. Под его глазом был тёмный круг, от мальчика исходила глубокая усталость, он не спал, а если и спал, то не очень хорошо. Это не в первый раз поразило Себастьяна. У Сиэля был такой острый ум, находчивость и умение манипулировать людьми, от которого все политики позеленели бы от зависти. Однако, несмотря на то, что он был очень зрел для своих лет, иногда Сиэль был таким же глупым, как и все подростки. Себастьян наклонился поближе, ожидая, что Сиэль внезапно отпрянет, что и произошло, и прошептал: — Ты слишком много думаешь. Прежде чем мальчик смог ему ответить, Себастьян встал со стула, подошёл к группе и стащил парочку мячиков из носков. Он быстро вернулся, жестом указав Сиэлю встать. С ужасом понимая, к чему это всё идёт, Сиэль принял решение остаться на своём месте. — Даже не думай. — Это сложнее, чем кажется, знаешь ли. Для этого нужен фокус. Сложно о чём-то переживать, когда жонглируешь, — заявил Себастьян, подкидывая один из мячиков в воздух и начиная перекидывать их в своих руках с большей лёгкостью и грацией, с которой обычно люди могли кидать носки. — Тут дело не в фокусе. Это просто зрительно-моторная координация и, готов поспорить, ещё глубинное восприятие. Я пас, — Сиэль пожал плечами, даже не пытаясь притвориться, что разочарован. — Не надо мне тут сваливать всё на то, что у тебя только один глаз. Как человек, в которого ты кидал свои снаряды, я точно знаю, у тебя хороший прицел, — опровергнул его заявление Себастьян, подкидывая мячики и создавая над собой идеальный круг. Сиэль закатил глаз. Показушник. — Не важно. В тебя легко попасть, — ответил Сиэль, противясь желанию ударить его по лицу, чтобы увидеть, сможет ли он продолжить жонглировать. — Ты же серьёзно не думаешь, что заставишь меня это сделать? Даже у тебя не такое раздутое эго. — Хмм. Не то чтобы это у тебя получилось. У тебя координация, как у Бэмби, и половина его шарма. — Не используй на мне реверсивную психологию. Это оскорбительно, — фыркнул Сиэль, скрещивая руки на груди и чувствуя негодование. — Припоминаю, что ты уже это на мне применял. «Боишься проиграть» ты сказал, не так ли? — Себастьян ухмыльнулся, когда Сиэль начал смеяться, и с этим недолгим смехом напряжение мальчика немного спало. — Не могу поверить, что это сработало. Так просто, — ухмыльнулся Сиэль. — Предаёшься воспоминаниям? Ты становишься сентиментальным ближе к старости, Себастьян. — Ах, стать бы снова полным бодрости и жизненных сил, — он нетерпеливо вздохнул, возвращаясь на своё место, но не прерывая жонглирование ни на секунду. Сиэль внимательно посмотрел на него и снова фыркнул, когда ни один мячик не упал на пол. — Показушник, — выплюнул мальчик, но его слова не были так же остры, как когда-то. Себастьяну не удалось заставить Сиэля попробовать жонглировать, что никого не удивило. Хотя он не оказался разочарован, наслаждаясь другим своим успехом, когда Сиэль снова слегка рассмеялся, тени под его глазами понемногу начинали исчезать.۞
Его отражение было затуманено. Вода в душе была слишком горячей, всю комнату объял пар, в воздухе парил удушающий жар. Его зеркало так запотело, что его отражение превратилось в дымку жёлтого, голубого и розового. Его черты лица были полностью неразличимы, фальшивое зеркало не показывало его широкие голубые глаза, которые всегда глядели на этого мужчину, его губы, которые всегда слишком долго и фальшиво улыбались, и горечь, от которой он просто разрывался изнутри. Это было приятно, быть размытым пятном, ему больше нравилось смотреть на туманную дымку цветов, которой он стал, чем выйти из ванны и столкнуться лицом к лицу с тем, что он сделал со своей комнатой. Поглотивший его несколько дней назад гнев оставил после себя разрушительные последствия. Его комната была единственным местом в этом мире, которое он мог назвать своим, но она была разрушена его же собственными руками. Его редкие пожитки были сломаны и валялись на ковре, мебель перевёрнута, дневник, которым он раньше так дорожил, был разорван у основания и валялся на полу. Гнев оставил его так же быстро, как и нагрянул, и всё, что осталось после него, это туманные очертания в фальшивом зеркале ванны. Он просто… потерялся. «Что делать,» -думал Алоис, наблюдая за тем, как капля воды стекает ниже по стеклу и ещё сильнее перемешивает на нём цвета, - «когда единственные важные люди в твоей жизни не хотят тебя знать?» — Это нечестно, — он впервые за несколько дней что-то произнёс вслух, и его собственный голос казался ему совершенно чужим. Опустошённым, грубым после нескольких дней молчания, невероятно тихим. Его голос тоже помутился? Даже он изменился до неузнаваемости? Алоис вдруг почувствовал, что что-то крепко обнимает его за талию, и застыл на месте. Что-то тёплое прислонялось к его спине, что-то щекотало его всё ещё мокрую кожу. Он смог пошевелиться только через пару секунд, маленькие ручки, обнимавшие его торс, усилили свою хватку, и Алоис быстро обернулся, попятившись и вскинув руки. Чужие руки не противились ему, они отпустили его, как только он начал отбиваться. Алоис смотрел на незваного гостя, облокачиваясь на холодную раковину. Лохматые золотисто-каштановые волосы, завивавшиеся от влажности, обрамляли пухленькое розовое личико. Большие карие глаза, всегда распахнутые так широко и внимательно наблюдавшие за всем, желая ничегошеньки не пропустить, смотрели на Алоиса с той самой добротой, которую он никогда не забудет. Он был одет точно так же, как в прошлый раз, когда они видели друг друга, на нём были светло-коричневые брюки из хлопчатобумажной ткани в цвет его глаз, и белая рубашка, которая была ему велика, её рукава были слишком длинны. Спереди его одежда намокла от воды из-за объятий со все еще мокрым Алоисом. Мальчик нервно переступал с ноги на ногу, его улыбка всё грозилась исчезнуть, пока он нетерпеливо дожидался ответа. Всё началось с подавленного вздоха, выскочившего изо рта Алоиса, но, покинув его, он заставил его ловить каждый последующий вздох. Это началось тихо, с небольшого смешка, и с каждым вздохом перерастало в неудержимый смех, от которого Алоису пришлось схватиться за живот, пытаясь ослабить колющую горечь в животе. Его смех звучал слишком громко для такой маленькой ванны и для его собственной головы, казалось, будто бы он ему не принадлежит, будто стены над ним смеются вместе с его рассудком. — П-почему ты смеёшься? — застенчиво спросил Лука, его добрые карие глаза заполнили непонимание и беспокойство. О, этот голос. Этот голос, годы преследующий Алоиса, тот же тон, та же интонация, та же пронзительная сладость, которой больше нет. Алоис едва мог произнести что-то сквозь бесконечные вспышки смеха, но, в конце концов, он смог прохрипеть: — Х-хах, похоже, я действительно сошёл с ума! Лицо Луки потеряло всю веселость, смех тут же утих. Его брови нахмурились, он поджал бледные губы. Даже после стольких лет Алоис не мог устоять перед этим выражением лица. Маленький мальчик осторожно ступил вперёд, неуверенный в каждом своём шаге, он поднял глаза на своего брата, ища в них малейший намёк на то, что его не хотят видеть. Подходя ближе, он поднял руки, чтобы снова обнять Алоиса, но неловко опустил их и остановился, оставляя между ними дистанцию. Боль в его голосе была просто невыносима, когда он сказал: — Я думал, ты будешь счастлив увидеть меня, Джим. Ох. Что-то внутри Алоиса сломалось, услышав эти обиженные слова, нежные глаза глядели на него с осторожностью, которую он никогда не должен был бы чувствовать, не рядом с Алоисом, не рядом с его старшим братом. Страх оказаться ненужным, который был ему так хорошо знаком, он не мог заставить Луку почувствовать его. И всё же… это было нереально. О, боже, это не могло быть правдой. Он это знал, он был ещё не настолько безнадёжен, чтобы этого не знать. Нахлынула ещё одна волна истерического смеха, когда Алоис ответил: — Я был бы счастлив тебя увидеть, если бы это не значило, что я конкретно свихнулся. Лука робко усмехнулся, будто бы нащупывая почву, и пожал плечами: — И какая разница? Главное, чтобы тебе не было одиноко. Мальчик снова метнулся вперёд, внезапно взбодрившись, и снова обхватил Алоиса своими маленькими ручками. И Алоису снова было десять лет, и рядом с ним был его младший братик, этой единственной вещи было достаточно, чтобы затмить всё плохое вокруг. Этот Мужчина стал блеклым воспоминанием, тем монстром из кошмаров, о котором ты забудешь, как только проснёшься, болезненные муки голода теперь стало проще игнорировать, бред от обезвоживания больше не имел значения, все мысли о Клоде и Сиэле, Сиэле и Клоде, по отдельности и вместе, всё это исчезло. Это больше не имело значения. Больше ничего не имело значения, кроме обнимающих его рук, таких тёплых, таких крепких, таких реальных. О, он знал, что это не так. Это не могло быть реальным, не когда он видел ледяное мёртвое тело Луки лежащим в грязи своими собственными глазами, но ему сложно было это вспомнить, когда он слышал его голос и чувствовал его тёплое тело в своих объятьях. Реальным было то, что Клоду было на него плевать, что Сиэлю он был больше не нужен, что он больше не мог изгонять тёмные мысли из своей головы. Алоис упал на колени, он оказался на одном уровне со своим младшим братиком и притянул его к себе. Уткнувшись лицом в шею Луки и почувствовав тепло другого человека, Алоис понял, что внутри него что-то, наконец, сломалось, треснуло без надежды на исправление. Но ему было уже всё равно. Когда быть вменяемым так одиноко, может быть сумасшедшим не так уж и плохо.۞
— Ты думал о своём отце, Сиэль? — спросил Клод тем тоном, который можно было легко спутать с нерешительностью, тактичным нежеланием поднимать такую неприятную тему. Сиэль так не решил, он слишком хорошо знал, что каждое слово Клода, каждая его пауза, были хорошо продуманы. — Да, — признался Сиэль, имитируя тот же вынужденный тон, но с большей искренностью. — И я, ну, когда они умерли, мне было десять. Я не могу честно сказать, что я чётко всё помню. Кто помнит всё своё детство? Я… желаю принять то, что, может, я помню всё глазами ребёнка. Ложь. Каждое слово было ложью. Сиэль, наконец, принял курс своих действий. Думать, что он сможет с лёгкостью это вытерпеть, было глупо, даже высокомерно, Сиэлю, как никому другому, полагалось знать, что Клода Фаустуса не стоит недооценивать. Как бы ему и не было сложно это признать, Сиэль находился на поле боя Клода. В борьбе между доктором и пациентом, логично, у доктора было преимущество. Даже больше, если учитывать то, что у него было относительно много знаний о прошлом Сиэля. Со стороны Сиэля было действительно глупо думать, что он сможет откупиться молчанием на этих сеансах с Клодом. Его план так быстро провалился, из него вытянули срыв за срывом до того момента, пока ему не пришлось просить у Клода проявить сострадание. Если он находился в невыгодном положении, тогда единственным оставшимся выбором было начать играть по правилам Клода. Из нескольких стратегий, выбранных Сиэлем, именно одна казалась лучше всех, это была ложь. Если «излечение» было целью игры, реабилитироваться в образцового гражданина, способного снова влиться в социум, когда излечение не предусматривало электрошок или ещё какой-нибудь варварский метод, тогда именно на него он и будет целиться. Он будет лгать сквозь зубы, полностью опорочит имя своего отца, но это необходимая жертва. Пока он сам знает, что тогда действительно произошло, не важно, во что верит Клод, или во что он думал, верит Сиэль. Подойдёт любой метод, чтобы выйти за пределы железных ворот раз и навсегда. — Вижу. Хорошо, что ты начинаешь смотреть на это более рационально, — медленно ответил Клод, наблюдая за ним с пустым взглядом. В его глазах не было ни намёка на то, что он ему верит, конечно же, этого и стоило ожидать. После стольких лет доктор всегда предполагал, что всё, что говорит Сиэль, было ложью. Он не был абсолютно не прав. Сиэль фыркнул: — Ну, увидим. Но пока я буду смеяться над вами, чтобы хотя бы немного сдвинуть всё с места. Я всё ещё думаю, что вы несёте чушь, но продолжайте, посмотрим, насколько правдоподобно вы заставите звучать ложь. Ах, а вот это сделало своё дело. Нужно только правильное количество надменности и раздражительности, и полить это всё сверху нежеланием говорить. — Всё чего я прошу, это открытый ум, — ответил Клод, и всё началось сначала. Слова, обливающие Винсента грязью и клеветой, показывающие Рейчел бедной принцессой, попавшей в беду, а Сиэля маленьким сломленным мальчиком, которым он никогда бы не позволил себе быть. Сиэль позволил этому яду окутать себя, осторожно сдерживая свой нрав, кивая на нужных местах и время от времени позволяя себе ехидное замечание, чтобы всё казалось правдоподобнее. А потом Клод поднялся на новый уровень, пытаясь вызвать у Сиэля реакцию, которую он не позволил себе показать, и мальчик начал думать о Себастьяне. Развитие отношений с Себастьяном несло двойную выгоду. Защита мужчины от Перемен было главной его мотивацией вместе с внешним источником разума, когда собственному Сиэль уже не доверял как раньше. Однако была ещё одна причина, но менее существенная. Пока Клод говорил, Сиэль позволил себе отвлечься и сдержал самодовольную ухмылку. Было что-то невероятно… могущественное, знать что-то, о чём Клод и понятия не имел. Хотя он и был у Клода под колпаком, и его сдерживали стены больницы, у Сиэля было что-то, что он мог контролировать, секрет, который, он знал, приведёт Клода в бешенство точно так же, как его слова приводят в бешенство Сиэля. Бледную кожу на ключице Сиэля украшал красный след от укуса, и, вспоминая об этом, Сиэль практически ощутил боль на том месте, где в него слишком сильно впились зубы Себастьяна и прокусили его кожу. Чтобы подумал Клод, если бы увидел этот укус? Чью-то чужую метку на нём. Его мучил соблазн «случайно» позволить своей рубашке немного соскочить вниз, обнажив место с этой меткой просто чтобы стереть эту пустоту с лица Клода. Чтобы увидеть, может ли он так же легко сбить Клода с ног, что мужчина делал с ним все последние сеансы. Но нет. Это было бы по-детски и привело бы не к тому результату. В конце концов, это было не ради Клода. Это было для него, то, что знает только он, чем-то, за что мог цепляться Сиэль, когда Клод сокрушал реальность, которая, как он думал, принадлежала мальчику, такой правдоподобной ложью. Но всё же Сиэль чувствовал самодовольство и удовлетворение от своего маленького секрета. Клод держал его в своей позолоченной клетке и думал, что он всегда останется его собственностью. Но теперь пришёл кто-то ещё, кто смотрит на Сиэля и трогает Сиэля так, как Клод мог бы только мечтать. Это было победой, не только его, но и Себастьяна, над злобным доктором. Это было их победой.