۞
— Я хочу поговорить о Винсенте. С тех пор, как встречи Сиэля с Клодом утроились, прошла неделя. Одна неделя, три сеанса, три часа наедине с этим доктором и его ядовитой ложью и буйными глазами. Мужчина понемногу смягчал его, Сиэль видел это. Задавал невинные вопросы, на которые уже знал ответ (Твоя любимая еда, Сиэль? Твой любимый цвет, Сиэль? Что ты сделал, Сиэль? ), и не использовал свою обычную технику, когда не получал ответы, которые хотел слышать. Он знал, что это не будет долго продолжаться, эти вопросы с лёгкостью можно забыть, как только выйдешь за дверь. В конце концов, Клоду не нравилось так действовать. Он просто не мог допустить, чтобы Сиэль смог забыть о нём, как только он уйдёт из его поля зрения. Он должен был бы догадаться. Он всегда возвращался к Винсенту, всегда. — Тогда говори, — беззлобно сказал Сиэль. Он продолжал смотреть на ярко-белый холодильник в углу комнаты, эта декорация была ему незнакома, он не помнил, чтобы она там была. За годы он понял, что проще о чём-то думать, тогда ему не нужно было смотреть на Клода. Было что-то в отсутствующем выражении лица этого мужчины, что до жути его раздражало. — Тогда мне стоит выразиться буквально, я хочу поговорить с тобой о Винсенте. Разумеется, тебе тоже придётся говорить. — Я не хочу говорить, — несказанное «с тобой» повисло в воздухе, как плохой запах. Сиэль мог представить, как в этих жутких янтарных глазах что-то вспыхивает. Злость? Нет, никогда не злость, никогда не на него. Возможно, разочарование. Чем бы оно ни было, он не хотел это видеть. Он предпочитал, чтобы эти ужасающие глаза были пусты. — Я не могу помочь тебе, если ты не разговариваешь со мной, — тогда боль. Его слова звучали уязвлённо. Хотя Сиэль не смотрел на него, Клод всё ещё умудрялся раздражать его другим образом. Сиэль вздохнул и начал поглаживать свой подбородок, будто задумавшись о чём-то: — Извините, мне абсолютно наплевать. Между ними установилось неестественно долгое молчание, даже для таких неразговорчивых людей, пока Сиэль не почувствовал сильное желание взглянуть на мужчину. Хотя он этого и не сделал. Вероятно, Клод только этого и хотел. — Твои родители переехали в Ренборн немного после того, как Рейчел забеременела тобой, правильно? Ах, возвращаемся к делу. В конце концов, он не мог злиться на Сиэля, даже когда мальчик проявлял враждебность. — Если вы так говорите, — его вдруг страшно заинтересовали его ногти, он пялился на грубые и сжёванные кончики своих пальцев. Клод слегка отодвинулся в кресле, от чего послышалось лёгкое царапанье, его ноги слегка коснулись ковра. Сиэль не смотрел на него, когда он встал со своего кресла, отошёл от стола и остановился позади него. — Да. Как я могу судить, тогда твоя мать была беременна всего несколько месяцев. Их встретили с распростёртыми объятьями. Клод снова появился перед ним, и Сиэль не осознал, что смотрел на него. А затем он снова опустил взгляд на свои руки. Когда доктор снова сел в кресло, он положил что-то на свой пустой стол. Досье. Досье Сиэля. Он не мог оторвать своих глаз. — Твои родители были очень молоды, когда ты родился, сами почти ещё дети. Но Винсент был особенно безответственен, повёлся с не теми людьми в этом городе, не так ли, Сиэль? — голос Клода звучал, как бархатный шёпот, тихим, будто бы каждое его слово было секретом, которые знали только они, что, технически, так и было. Всё это оставалось между Клодом, Сиэлем и досье. Наверное. Он всё ещё не знал, что о нём было написано на этих страницах. Ох, он мог представить — безумец, несет бред, опасен для самого себя и для окружающих. Слои лжи, в которые, он иногда думал, уже поверил сам Клод. Если часто повторяешь одну и ту же историю, она кажется тебе правдой. Начинается всё с крошечного изменения, всего лишь маленькая деталь, как игра в сломанный телефон, но потом детали всё растут и растут, и история становиться неузнаваемой. Что из того, что было в его досье, было правдой, думал он, сколько фактов было потеряно, и …ой. Сиэль подпрыгнул на месте. В этот момент он забыл о своём решении не смотреть в лицо доктора и взглянул на него. Ничего. Он продолжал говорить этим монотонным голосом, не прерываясь ни на секунду, даже не дрогнул, будто ничего не почувствовал.ззззззззззззззззззззееееееееееееееееееее
Что это, блять, такое? Это какой-то очень громкий шум. Острый, как нож, свист (было ли это свистом, может ли он быть таким пронзительным?), прорезающийся сквозь слова Клода, и глубоко в него проникающий. Он не мог ничего поделать, он поморщился, Клод что, этого не слышал? Почему он всё ещё говорил и говорил, когда этот шум был таким громким, что он едва мог думать. Не может быть, что он просто игнорирует его. Это не возможно. Никто не был таким хорошим актёром, а Сиэль всегда мог узнать хорошего актёра, рыбак рыбака и все дела. …Нет. Клод встал, он стоял за спиной Сиэля, чтобы достать досье и сделать что-то ещё? Он не видел его, поскольку смотрел в другую сторону. Клод мог с лёгкостью что-то сделать, нажать на что-то, чтобы начать этот шум. Не может быть, что он его не слышит. Он наверняка притворяется, чтобы Сиэль подумал, что слышит этот шум только он. Этот хитрый ублюдок сводил его с ума. Снова. С трудом Сиэль сделал вид, что всё нормально, оторвал свой взгляд от доктора, и снова глядел на холодильник. Его виски уже пульсировали от назревающей головной боли. Ну, если Клод с лёгкостью игнорирует этот шум, тогда Сиэль тоже мог это сделать. — …тебя им, Сиэль, ты слушаешь? Сиэль потряс головой, чтобы избавиться от этой неясности: — Да, нет, что вы сказали? — Мы говорили о Винсенте… Ты так побледнел, — Клод нахмурил брови. — Ты хорошо себя чувствуешь? — Сиэль был уверен, что если бы взглянул на него, то увидел бы слабый проблеск удовлетворения. — Я в порядке, — всё, что он сказал, прежде чем этот шум стал ещё громче. Клод колебался какую-то секунду, или, может, Сиэль просто вообразил это, прежде чем он продолжил говорить что-то, что говорил до этого. — Из того, что я узнал за годы, ты был главной причиной в разногласиях между Винсентом и Рейчел, из-за определённых обстоятельств. Она обвиняла его, а он… он обвинял тебя, ведь так? Сиэль скрежетал зубами из-за нарастающей пульсации в своём черепе. Это было именно той головной болью, которую ты чувствуешь пульсацией за своими глазами, и каждый звук превращался в ногти, скребущие по школьной доске. Кроме свиста, конечно же, он оставался прежним. — Нет, это не так, — его голос был спокоен. Хорошо. Он хотел бы быть спокойным. — Ах. Тогда мы дошли до нашего первого разногласия, — Клод открыл папку, пролистал несколько страниц, пока не нашёл ту, что ему была нужна. — Ты был так мал, ты не помнишь этого чётко, Сиэль. Я знаю, тебе сложно это признать, ты явно идеализируешь этого мужчину, но ты уже достиг того возраста, чтобы понять, что твои родители тоже были людьми. Дети любят возводить своих родителей на пьедестал, отделять их от всех, кого они встретили, думая, что они существуют исключительно для заботы о тебе. Но у них была другая жизнь до твоего рождения, была другая жизнь, когда они были не с тобой, у них были недостатки, они делали ошибки, как и ты. Сиэль, твой отец был мужчиной с множеством недостатков, ты можешь превозносить его, сколько хочешь, но это не изменит тот факт, что он поступил неправильно… Шум — зззззззззззззеееееееееееее — стал таким громким, что, если он станет ещё громче, его голова просто взорвётся, — зззззззззззззеееееееееееее — и Клод должен заткнуться, перестать говорить эту грязную ложь, и закрыть эту дурацкую папку, и перестать смотреть на него так. — Чем скорее ты перестанешь лгать самому себе и игнорировать то, что действительно тогда произошло, тем быстрее я смогу тебе помочь, Сиэль. Ты помнишь Винсента иначе, и это единственное, из-за чего ты всё ещё находишься здесь, из-за чего ты всё ещё болен. Он не был болен, если не считать головной боли, в которой был виноват Клод, и то, что он делал с этим шумом, мешало ему связанно мыслить: — Перестань говорить о папе, ты, лжец, он любил нас, защищал нас. — Тебе надо вспомнить. Твой разум пытается защититься, прячась за ложью, которую ты сам придумал, и я позволил этому случиться, потому что тебе это явно было нужно, но теперь ты слишком взрослый, чтобы притворяться, — голос Клода снова приобретал ту отчаянную нотку, распаляясь так, что у Сиэля появлялись мурашки. — Если ты продолжишь притворяться, я никогда не смогу тебя отсюда выпустить.ззззззззззззззззееееееееееееееее
Оу. — Твои воспоминания с тобой, тебе всего лишь нужно обратиться к ним. Чтобы это сделать, тебе нужно думать о Винсенте. Чему Винсент позволил произойти. Что Винсент сделал… — Заткнись! — прошла долгая-долгая минута, прежде чем Сиэль осознал, что этот приказ исходил от него, что он больше не сидел, а стоял и яростно смотрел на доктора. Его руки свернулись в кулаки без его разрешения, он трясся от незнакомого желания — ударить. Он прибегал к физическому насилию только тогда, когда терял всё своё самообладание и… чёрт, так оно и вышло? Винсент и этот шум, и обещания свободы, из-за которых он только сильнее здесь застревал, заставили его потерять голову, а он даже не заметил? Блять. И всё это на глазах у Клода. С большим усилием, чем это было нужно, Сиэль медленно разжал кулаки и сел обратно в кресло, вновь обретая самообладание, которое он незаметно для себя потерял. Теперь ему пришлось смотреть на Клода, хотел он этого или нет, чтобы оценить последствия своей глупости. Большинство людей возмутилось бы, если не совершенно разозлилось из-за того, что кто-то кричит прямо им в лицо. Клод Фаустус не входил в это большинство, все, кто знал его больше пяти минут, вам это скажут, поэтому неудивительным было то, что его нисколечко не побеспокоила вспышка гнева Сиэля. Наоборот, он выглядел удовлетворенным. Урод. — Думаю, на сегодня мы закончили, — Клод захлопнул досье и встал из-за стола, чтобы его убрать. — Я отведу тебя обратно в комнату. Когда они возвращались в больничное крыло, между ними стояла леденящая тишина. Клод оставил его у двери, что странно, принимая во внимание то, что обычно он провожал его прямо до его спальни, но не внутрь, никогда не внутрь. ззззззззззззззззееееееееееееееее Сиэль захлопнул за собой дверь, затыкая уши пальцами, и присел. Здесь этот шум был тише, он не был настоящим, это было всего лишь отголоском звука из офиса Клода. Даже так, он сильно раздражал, как муха, летающая над твоей головой, сколько бы ты не пытался её отпугнуть. Он переступил через обычную кучу вещей, валяющихся на его полу, и плюхнулся на кровать. Здорово. Он не мог отрубиться. Иногда он ненавидел то, как его мозг отказывался просто замолкнуть. Всего на час, всего на минуту он не давал ему покоя. Прошло уже шесть лет. Не позволяй ему достать тебя именно сейчас. Клод был почти так же честен, как сам Сиэль, он это знал. Он помнил Винсента Фантомхайва с абсолютной ясностью. Его отец был… ну, не ответственным, ладно, но он старался, как мог. Если в словах доктора и была правда, так это то, что его родители сами были ещё детьми. Поэтому да, Винсент мог быть незрелым, он относился к Сиэлю больше как к другу, чем к сыну, но он, несомненно, любил его. Когда Сиэль думал о своём отце, он думал о приятных словах и мягких руках, о естественной грации, которую он не мог скопировать, как бы ни старался, о тени в его глазах, которую он с лёгкостью копировал. Но… разве ты не думал так же о Финни? Они заставили тебя забыть. Тогда именно ты был неправ. В чём ещё ты был неправ? Нет. Винсент, которого он помнил, был реален, так же реален, как он сам. Ты так же был уверен в Финни до того, как увидел ту записку. Откуда тебе знать, что Клод не играет ту же роль, что он не скажет что-то правильное (неправильное) и все воспоминания вернутся? Именно так Клод хотел бы, чтобы он думал. Фаустус издевался над его головой, Сиэль это знал, и он не позволит себе начать думать иначе. Прошло уже шесть лет, он не позволит им победить сейчас.۞
На случай, если это не было сказано уже сотни раз, давайте ещё раз подытожим: Себастьян Михаэлис работал во многих местах с тех пор, как выпустился. Он окончил университет в возрасте двадцати двух лет. Именно эти два года после учёбы и до Святой Виктории происходила его постоянная смена профессий. В конечном счёте, он начал искать работу, отталкиваясь исключительно от того, насколько она может быть захватывающей. Его любимым занятием, но не настолько интересным, чтобы заставить его проработать больше нескольких месяцев, было укрощение львов. Сама по себе тренировка была сносной. Не сложной, но до боли однообразной. Естественно, он превосходил всех и закончил её в два раза быстрее, чем все остальные. Общее представление о дрессировке львов было неверным, считалось, что она заключалась в том, чтобы стегать животное плетью каждый раз, когда оно плохо себя вело, и они начинали ассоциировать эти действия с болью. Если бы это было всем, что требовала бы от него работа, Себастьян просто не смог бы этого сделать. Портить прекрасную шёрстку кошки уродливыми рубцами? Богохульство. Напротив, большая часть работы заключалась в том, чтобы научиться читать настроение животного. Если копнуть поглубже, львы были теми же кошками, только большими. Животным, которым занимался Себастьян, была молодая львица по имени Бетти, у неё был гладкий тёмный мех, глаза миндалевидной формы, длинные и гибкие лапы, она была красавицей. Хотя и очень темпераментной. Настолько, что ей нельзя было находиться в одном вольере с другими львами. Познакомиться с её манерами было не так уж и сложно, когда она была раздражительной, её тело напрягалось, и она была тут же готова кинуться с места, её зелёные глаза неистово глядели из стороны в сторону. Когда она была голодна, она ходила из угла в угол и причитала, ища чего-нибудь съестное на полу. Когда она была довольна, она мурлыкала, как ревущий мотор, и иногда ложилась на спину, давая почесать ему свой живот. Однако больше всего нужно было опасаться её гнева, потому что он мог напасть на неё так внезапно, что Себастьян едва успевал сделать ноги. Её уши плотно прижимались к голове, шерсть становилась дыбом, а рот подёргивался, будто она готовилась обнажить свои клыки. Благодаря этому опыту в работе укротителем львов с темпераментной Бетти, войдя в комнату Сиэля, он понял, что сегодня мальчик был не в настроении. Мальчик сидел спиной к двери и, если бы Себастьян не знал, он бы решил, что Сиэль спит. Однако в его силуэте было видно очевидное напряжение. Его плечи почти сгорбились, прямо как у Бетти, когда ей нужно было обороняться. Его голая стопа дёргалась, будто хвост, которого у него не было, эти лёгкие нервные толчки были знаком, что Сиэль был готов вскочить на ноги при малейшей опасности. — Доброго дня, — поприветствовал его Себастьян чуть более весело, чем нужно. И конечно, ответ последовал короткий, угрюмое ворчание, которое, может, на каком-то языке что-то и значило, но точно не на английском. Ну, он был человеком упорным, поэтому попытался снова, услащая свой тон. Когда Бетти капризничала, настроение Себастьяна могло поменять её: — Как всё прошло с Фаустусом? Надеюсь всё не доходило дальше «pg-13». Спина Сиэля ещё сильнее напряглась, если это вообще возможно. Себастьян слегка задумался, вдруг попал по больному, и почувствовал как его живот свело от беспокойства, но когда Сиэль спрыгнул с постели, Себастьян увидел его лицо. Ох, на этом лице разражалась буря, несомненно, но ему было слишком знакомо это выражение. Раздражение, разочарование, но это всё. И беспокойство отступило. — Тебе обязательно говорить? Твой голос меня бесит, — рявкнул Сиэль, подходя к книжной полке, он схватил помятую книгу в мягкой обложке и забрался обратно в постель. Затем Себастьян будто бы слился с обоями, Сиэль полностью его игнорировал, читая, а точнее притворяясь, что читает книгу. Сложно читать что-то задом наперёд. Ну, маленькая принцесса явно была не в настроении принимать его в своих покоях. Если у него не получалось поднять настроение Бетти, Себастьян всегда быстро отчаливал, прежде чем в его лицо могли впиться когти прогневанной львицы, или, что вероятнее сейчас, попасть по носу кубиком рубика. — Ну, извини, солнце, — его слова были так наполнены сарказмом, было чудом, как он не споткнулся о них, когда повернулся, чтобы выйти из комнаты. Однако он успел дойти только до двери, когда Сиэль окрикнул его. — Подожди, куда ты? — мальчик звучал так скептично, будто бы уход Себастьяна был таким сюрпризом. Ах, да, кто мог отказаться от компании с таким очаровательным собеседником? — Наружу, чтобы увидеть других пациентов и чтобы защитить твои нежные ушки от моего раздражающего голоса. Рот Сиэля исказился в злобе. Это угрожающее выражение лица на ком-либо другом на нём выглядело так, будто он ребёнок, который всего на сантиметр ниже допустимого, и его не пускают повеселиться на аттракционы для больших детишек. — Ох, не будь таким чувствительным. У меня голова болит, ясно? Это не значит, что ты должен обидеться. Просто… сядь и не говори ничего, — Сиэль вздохнул, показывая одной рукой на кресло возле стола, а другой потирал свои виски. Себастьян приподнял бровь. Никто не делает ему одолжений. — Нет, ничего. Я видел там Бист. Не думаю, что когда-либо с ней нормально говорил… — Останься, — все следы плохого настроения исчезли. Он выглядел уставшим и значительно ниже ростом, чем есть на самом деле. Забытая книга свисала у него из руки. — Мне жаль, — Себастьян практически испытал шок, он думал, что мальчик не способен извиняться, — что ты взял и обиделся. — Ах, это было больше на него похоже. Себастьян виноват, что он такой чувствительный цветочек. — Я сегодня не в настроении разговаривать. Но ты можешь остаться. Себастьян избавил его от необходимости говорить, отступая от двери, он взял книгу из рук Сиэля: — Если у тебя болит голова, чтение тебе не поможет. Если не можешь спать, хотя бы отдохни. Сиэль кивнул, вернулся в постель и принял ту же позу, в которой сидел, когда вошёл Себастьян. Мальчик правду говорил, что не в настроении разговаривать. Ни слова не было произнесено между ними до конца смены Себастьяна. Он не спал, просто лежал, смотря на стену, будто видит что-то, кроме синих обоев. Но всё же, несмотря на тишину, он не указал Себастьяну на дверь, и эта тишина была уютнее чего-либо ещё.۞
Исчезновение Барда из этого учреждения вместе с Финни и Мэйлин было настоящим чудом, вероятно, лучшим, что случалось с его обитателями, персоналом и пациентами за долгое время. Они больше не смотрели на свою еду и не думали, чем же оно было при жизни, или живо ли оно ещё, съедобное ли или просто что-то, что «повар» нашёл в саду. На поверхность всплывал вопрос, с кем переспал Бард, чтобы заполучить эту работу. У этого человека, очевидно, отмерли все вкусовые сосочки. После исчезновения трио было решено, что оставшийся персонал будет по очереди занимать место повара. Каждый день кто-то из персонала будет готовить для всех, а их обычные обязанности поручаются кому-то другому. Это продлилось до тех пор, пока Грелль намеренно не поджёг кухню, чтобы она сочеталась с его жакетом. Даже Бард случайно поджигал кухню всего лишь раз в неделю. После этого Рональда назначили новым поваром по той причине, что он всё равно редко появлялся у пациентов. Как выяснилось, Рональд был поваром лучше, чем санитаром, и все были крайне довольны этим решением. Несмотря на удивительный кулинарный талант Рональда, Себастьян продолжил сам себе готовить. Причина, по которой он стал единственным исключением из всей той ситуации со стиранием памяти, всё ещё волновала его, и единственным возможным объяснением, которое приходило ему в голову, почему он один не забыл Финни, было то, что он один готовил сам для себя. Даже начальству, Эшу, Анжеле и Клоду готовил Бард. Но здесь напрашивался вопрос, кто именно подмешал что-то в еду, это определённо сделал не Бард, и как именно они это сделали. Себастьян хоть и готовил себе сам, он использовал всё те же ингредиенты. Он убедил Агни, чтобы он тоже начал готовить себе сам. Как говорится, осторожность не помешает, и это не могло быть большей правдой в таком месте, как больница Святой Виктории. Вдвоём они завтракали вместе на кухне, а не в столовой, сидя за столом, который раньше Себастьян делил с Бардом, Финни и Мэйлин. В основном они молчали, время от времени совсем немного говорили на отвлечённые темы, сейчас между ними повисла какая-то неловкость. Когда они не обсуждали психбольницу и, что, чёрт возьми, в ней происходит, они не знали, что друг другу сказать. По правде говоря, это слегка разочаровывало. Себастьян не мог не вспомнить эту тупую фразу о том, что дружба как стекло, разобьешь — не сложишь, но осколки останутся. Он так ненавидел подобную чепуху, но иногда оно действительно оказывалось правдой. Ещё учась в университете, они с Агни могли часами разговаривать ни о чём. А теперь из-за беспокойства друг за друга они не могли сказать ничего больше, чем «сегодня ужасная погода, не так ли?». Но больше всего его глубоко беспокоила не их размолвка, а то, сможет ли Себастьян доверить Агни свою жизнь теперь, когда они отдаляются друг от друга? В этом месте у него никого не было. Да, он доверял Сиэлю, но только в определённой степени. В конце концов, этому мальчику было нечего терять. Всегда существовал шанс, что, если перед ним будет стоять свобода, он с готовностью пожертвует Себастьяном ради неё. Но Агни, он всегда был уверен в нём. Однако сейчас прав ли он не насчёт Сиэля, а насчёт Агни? Смог бы Агни пожертвовать Себастьяном ради себя, или, что ещё хуже, ради Сомы? Сам тот факт, что Себастьян об этом задумывался, являлся доказательством в том, что его вера в Агни пошатнулась. — О, грядут проблемы, — пробормотал ему Агни, оторвав Себастьяна от его мыслей, и опуская взгляд на почти пустую тарелку. Через секунду он услышал позади себя быстрые шаги. — Доброе утро, — сказал Клод, кивая им обоим, но встречаясь взглядом только с Себастьяном. Они оба пробормотали что-то ему в ответ. Казалось, они уже перестали даже пытаться скрыть свою неприязнь к этому мужчине. — Себастьян, сегодня ты не будешь работать в больничном крыле. Тебе уже давно было пора пройти обучение для персонала. Себастьян медленно кивнул, почувствовав сильное беспокойство, переглянувшись с Агни. Он работал в этом учреждении уже полгода. «Давно пора» это преуменьшение. — Если ты закончил есть… — сказал Клод, вопросительно поднимая бровь. — Ещё нет, — ответил Себастьян, несмотря на то, что его тарелка была почти пустой, а его живот полностью наполнен. Как бы по-детски это не было, он хотел заставить этого мужчину подождать вот просто так. Часть его надеялась, что Клод подождёт где-нибудь в другом месте, чтобы он смог спросить, что представляет из себя обучение персонала, голосок в его голове говорил, а вдруг они то же самое сказали Финни до его исчезновения, может, садовника позвали на урок по ботанике, а вместо этого сделали ему лоботомию? Но нет, Клод только кивнул и продолжил стоять у него над душой, пока Себастьян тыкал вилкой в остатки своей пищи. А Себастьян думал, что Сиэль плохо понимает намёки. — Увидимся позже, Агни, — не выдержал Себастьян, вставая и выбрасывая яичные желтки в мусор, а затем положил тарелку в раковину. Клод ничего не сказал, только кивнул и ушёл из кухни, не оглядываясь, чтобы узнать, идёт ли за ним Себастьян. Не желая до чёртиков этого делать, Себастьян кинул на Агни взгляд, который говорил «ну, что поделаешь», и последовал за своим начальником. Его немного успокаивало то, что Клод вызвал его на тренинг на глазах у Агни. Себастьян полагал, что если есть свидетели того, что его куда-то позвали, то вероятнее, что он вернется назад. Спокойствие быстро прошло. Он не был уверен, куда Клод его вёл. Он обошёл всё здание больницы с подвала до верхнего этажа, и нигде он не видел комнат для обучения. И какое ему требовалось обучение теперь? Он работал в Святой Виктории чуть больше шести месяцев, и всё, чем он занимался, так это составлял пациентам компанию. Время от времени он прибирался. В очень редких случаях ему приходилось сдерживать кого-нибудь из детей, когда они внезапно ожесточались, хотя даже тогда его самого избивал один из его чересчур энергичных коллег. Может, этот тренинг был просто для протокола, для вида? Даже так, он не особо верил в то, чтобы в этом месте заморачивались насчёт таких вещей. Спокойствие полностью оставило его, когда Клод повёл его не наверх, а вниз, в подвал, к Комнате. Ах, вот чем это было. Запоздалым наказанием? Эш, в отличие от Клода, оказался снисходительнее. Его сердце ушло в пятки. Боже, с Финни произошло так же? Его забрали, а он и знать не знал, что больше не вернётся, что о нём полностью забудут. Это произойдёт и с Себастьяном? Люди, которых он встретил здесь, даже не вспомнят его имени? Никто ничего не узнает. Конечно, его мать какое-то время будет его искать, но всё же для этого потребуется много времени. Он чётко дал ей понять, что часто не сможет выходить с ней на контакт. И кроме неё больше никого и не было. Себастьян так часто переезжал, что никогда особо не заморачивался поддерживать отношения со своими временными друзьями или возлюбленными… — Ах, мальчики, наконец-то! — воскликнул приближающий голос, отвлекая Себастьяна от беспокойных мыслей. Он даже не заметил, как Клод провёл его в противоположном направлении от двух одинаковых дверей, ведущих в Комнату 1800. Он сменил курс, повернув в коридор, который он… не помнил. Как это могло быть. Все трое, Себастьян, Сиэль и Агни, обыскали всё здание, разве нет? Доктор подкатил к ним на инвалидной коляске, запыхавшийся, с широкой улыбкой на истекающем потом лице. Его кудрявые каштановые волосы были завязаны сзади, и, пока Себастьян на него смотрел, прядь за прядью вылезали из его резинки. Кроме счастливого блеска в глазах у мужчины в очках было что-то маниакальное, чего Себастьян не ожидал от него. Когда он только познакомился с Доктором, он ему сразу понравился, он уважал его страсть к работе. Теперь, зная, что он сделал, он задавался вопросом, что включала в себя его работа. Первоначальная симпатия превращалось во что-то другое, Себастьян не мог не отнестись к мужчине с недоверием. — Прощу прощения, Доктор. Я нашёл Себастьяна на середине его трапезы, — объяснил ему Клод, вероятно впервые за всё это время Себастьян увидел, как он выказывает кому-то уважение. Доктор непочтительно помахал рукой: — Не стоит беспокоиться. Давайте приступим к делу, — сказав это, он повернулся и направился в сторону незнакомого коридора, оба мужчины последовали за ним. Через пять минут они дошли до двери. Она была не похожа на те редкие двери, что встречались им по пути, матового серого цвета с прилегающей к ним электронной панелью. Эта дверь находилась в самом конце коридора, она выглядела идентично всем остальным, но вместо панели у неё была замочная скважина. Себастьян вопросительно взглянул на Клода, но был проигнорирован. Доктор подкатил кресло к двери и начал рыться во множестве карманов своего белого халата. Когда он нашёл то, что искал, он довольно промычал, достав шнурок из своего кармана. На конце этого шнурка висел потускневший серебряный ключ. — Теперь, Себастьян, тебе нужно слушать то, что говорим мы с доктором Фаустусом, хорошо? В смысле, как только мы это скажем, выполняй, без вопросов. Если ты не будешь действовать быстро, ты можешь пострадать, оки? — болтал Доктор, отпирая дверь. Присмотревшись получше, Себастьян заметил, что, в отличие от других дверей, на ней были не цифры, а буква, Комната V. Доктор пропустил их внутрь. Себастьяна Михаэлиса трудно было поразить так, чтобы полностью лишить его слов. Комната V смогла сделать это с первого взгляда. Она была полностью белой. Даже для больницы это было странно, она была белее белого, будто цвет был привилегией, которой обитатели этой комнаты были не удостоены. Флуоресцентные лампы ослепляли, они были такими яркими, что если на них посмотришь, закрыв глаза, ты всё ещё будешь видеть этот свет. Эта комната разделялась на пластиковые отсеки — прозрачные клетки без прутьев или замков, полностью непроницаемые. Пол в этих клетках отличался от того, что за ними. Себастьян стоял на чистом линолеуме, а в этих клетках пол был сделан из жёстких деревянных досок. Вокруг этих клеток линолеум был грубо оборван. Дерево внутри них было поломанным и грязным, оно было покрыто бог знает чем и выглядело так, будто сломается под малейшим весом. В комнате пахло мерзко и так сильно, что у него начали слезиться глаза, и ему пришлось сделать шаг назад. Он даже не будет пытаться понять, чем здесь пахнет. Однако худшим было то, от чего у Себастьяна помутился рассудок, то, что находилось внутри этих клеток. Люди. По крайней мере, то, что раньше ими было. Сложно было подобрать слово к… ним. В общем количестве их было девять, почти все клетки, кроме одной в дальнем правом конце комнаты, были заполнены. На них были надеты белые мешковатые рубашки и такие же штаны. Их лица были похожи на скелет, желтоватая кожа туго обтягивала их, глаза находились так глубоко, что было непонятно, могут ли они вообще что-то видеть. Их рты больше походили на оборванную рану, у некоторых вообще не было зубов, у других они были похожи на выступающие из дёсен осколки стекла. Они были покрыты своей собственной грязью, смесью крови и экскрементов, и теперь источник запаха был предельно ясен. Некоторые из них жались в углах комнаты, обернув руки вокруг своих ног и качаясь, а некоторые бесились, кидались на окружающие их стены, и, кажется, не замечали, какой наносят себе вред. Но что у всех девяти было общего, так это то, что все они кричали. Они визжали в ужасающей гармонии. Они не произносили слов, ничего внятного, только кричали в агонии. На его плечо опустилась рука. — Я знаю, это выглядит негуманно, но, как ты видишь, в них больше не осталось ничего человеческого, — пробормотал Клод ему на ухо, стоя к нему так близко, что Себастьян чувствовал жар, исходящий от его тела. Он повернул Себастьяна к себе лицом, глядя на ближайшую клетку с выражением, которое можно описать только как глубокое отвращение. — Это экспериментальные пациенты. Они ещё хуже пациентов наверху, они сильно больны. У них почти нет шанса на восстановление. Поэтому их выбрали затем, чтобы подвергнуть новому лечению. Это лечение… может показаться жестоким, но оно даёт хотя бы толику надежды этим потерянным случаям. Под нашим с Доктором инструктажем, частью твоей работы будет управлять этим лечением, Себастьян. Себастьян смотрел на Клода, раскрыв рот, у него не было слов. Тогда на помощь пришёл Доктор, произнесший ревностную речь о пациентах, ссылаясь на них, называя только по номеру, описывая индивидуальное лечение каждого. В одно его ухо всё это влетело, а в другое вылетело, его слова заглушал хаос неистового крика пациентов.