Маскарад

Ки чувствовал сияющие теплом и уютом следы присутствия Чжинки и Тэмина в этом доме, вернее, в одной из его частей, но не решался задавать вопросы Чжонхёну. В большей степени из-за раздражения, которое росло в нем при появлении этого человека. Хотя у раздражения тоже были свои скрытые причины, о которых Ки признаваться себе не спешил. Бросая все силы на то, чтобы справиться с ним, он успевал забывать о волновавшей его теме и вновь вспоминал о ней, только когда оставался наедине, что случалось довольно редко. Но случалось. Не сказать, что дом, в котором он оказался, был огромен, но и маленьким его не назвать. Скорее, скромным — при всем великолепии заключавшего его в свои объятия сада. Вот сад и впрямь был огромен. Каменные дорожки изъели его словно червяки яблоко. Летом он приобретал густоту настоящего леса, а зимой сверкал заснеженными ветвями и сугробами, в сердцевине которых ютились кусты. — Гуляешь? — Чжонхён нагнал его на одной из заснеженных аллей парка. — Она не в меня влюблена, — произнес внезапно Ки в противовес собственным мыслям, занятым братьями. — Нет, в тебя. Уж поверь мне, зайка, я в этом разбираюсь получше, — легко возразил молодой человек, приноровившись к его шагу. — Ты меня не искал, — Ки постарался придать голосу безразличности, но в него все равно просочилась обида. Они остановились. — Целых три месяца, если не больше. Чжонхён тотчас же смекнул, о чем юноша ворчал. — Я думал, что тебе нужно время на обдумывание всего, что свалилось на твою белокурую головку, — молодой человек ласково взъерошил его волосы и усмехнулся. — Решил уважить твое стремление к самостоятельности, надо же. Кто же думал, что ты отпразднуешь труса и вместо того, чтобы встретить проблему лицом к лицу, задашь стрекача. — Где мы? — недовольно запыхтел Ки, не собираясь спорить. — Я уже потерял надежду услышать от тебя этот вопрос, малыш Бомми. — Вместо насмешек лучше бы ответ дал, — пробурчал он под нос, тряхнув небольшой куст на краю дорожки. Снежок, подобно летним листьям украсивший голые ветки, осыпался на мерзлую землю. Казалось, зима решила отвоевать себе последний месяц и сполна насладиться своей морозной властью. Утром шел густой снег и сам воздух промерз так, что не лишним пришлось бы зимнее пальто. — Ты не помнишь это место? Мы за городом, в частном особняке. — Твоем? Чжонхён склонил голову набок. — Поешь со мной, и я отвечу. — Хорошо. — Врешь и не краснеешь. — Я не вру, поэтому и не краснею, — буркнул юноша, отвернув от него запылавшее лицо. Он давно ничего не ел и даже не собирался есть, намереваясь пошантажировать этого недочеловека. Особенно в пользу планируемого шантажа играла необычайная благосклонность, которую тот проявлял по отношению к Кибому. Чжонхён тряхнул деревце, под которым они стояли, тут же подхватил Ки и закружился с ним на месте. Юноша втянул голову в плечи, пока огромные кусачие хлопья сыпались на них с веток. Впрочем, ему ничуть не было холодно. — Это твой дом, Бомми, солнышко. — В каком смысле? — спросил юноша после того, как они остановились. — В том самом, — Чжонхён требовательно поглядел в его глаза. — Я специально приобрел его, думал похитить тебя и провести тут с тобой незабываемые деньки, недельки, месяца, а, может, и годы, если повезет. Ки капризно закатил глаза и только после этого вовлек его в неуклюжий поцелуй. Ведь именно этого он от него ждут, Ки обязан играть по установленным правилам. И дело совсем не в том, что ему самому на самом деле этого хочется. Совсем не в том. Внезапно Чжонхён чуть отстранился и поставил юношу на мокрый камень дорожки, покрывшись ледяной коркой недовольства. Почувствовав себя неуютно, Ки заерзал в его теплых объятиях и неловко пробурчал: — Не молчи на меня. — Перестань думать во время поцелуев, иначе моей голове грозит взорваться от всей той чепухи, которой ты так рьяно открываешь двери. Как ты вообще умудряешься в это время думать! Это не делает чести моим умениям. — И ни о чем я не думаю! — Хочешь целовать — целуй, хочешь драться — дерись, орать — ори, только избавь от всей этой сентиментальной дребедени. Если надумаешь философствовать, делай это где-нибудь подальше. И, пожалуйста, не во время наших с тобой интимных увеселений. Здесь нас только двое. Ки негодующе покраснел и, оттолкнув молодого человека, сердито затопал по дорожке. — Не спеши, Бомми, паковать чемоданы! — полетело ему веселое вслед. — Ты мне обещал ужин! Не прерывая шага, разозлившийся Ки грязно выругался и показал средний палец через плечо. Прежде чем он добрался до комнаты с намерением надолго в ней запереться и переколотить все, что попадет под руку, Чжонхён догнал его в слабо освещенном коридоре и запихнул в какую-то кладовку, дверь которой оказалась неподалеку от них. Ки вылетел из нее минут через пять, красный, словно маков цвет, без пальто и шарфа. Одной рукой он заправлял вывернутую из штанов сорочку, другой стискивал какой-то флакончик, оказавшийся в его ладони благодаря молодому человеку, и чертыхался на чем свет стоит. Громкий смех донесся до него из кладовки, и юноша наподдал скорости, мстительно прикинув, сколько переколоченных вещей он успеет выкинуть из окна до того, как Чжонхён вломится в комнату. И что будет потом. Но мысленные угрозы исполнить ему не удалось. Во-первых, флакон, который Чжонхён пихнул ему в руку, совершенно отказывался разбиваться, сколько бы он его ни ронял. А когда юноша примеривался, какую бы вещь ему расколотить вместо него, и вертел в руках расписанную вазу, совершенно незнакомая невзрачная служанка сообщила ему о том, что в столовой накрыто и его ждут. Решив повременить с актом вандализма, Ки принципиально не надел свежую одежду и с независимым видом появился в столовой все в той же выправленной сорочке и с сорочьим базаром на голове. — Так спешил, что совсем запыхался, котенок, — коснулся его ушей ехидный комментарий, после которого юноша еще сильнее замедлил шаг. Чжонхён сидел за одним концом огромного стола. Этот уголок и был сервирован на двоих. — Можешь не спешить, весь мир тебя терпеливо подождет. — Пшел-нах, — Ки подошел к противоположному концу стола и сердито уставился на веселого Чжонхёна, ухватившись руками за спинку стула. — Сюда садись, принцесса, — тот указал на место около себя. Ки неохотно повиновался. — Решил не душиться? Печально, все мои усилия пошли прахом, — молодой человек пожал плечами. — Столько людей на уши поставил, целую кампанию по поиску этих цветов устроил, парфюмера растормошил и все впустую, — притворно вздохнул он. — Твои проблемы, — холодно ответствовал чрезвычайно польщенный Ки. — Я весьма рад, что ты наконец прищучил свою скряжистую сторону и приобрел нормальную одежду, — вновь попытался молодой человек завязать разговор. Ки и впрямь ныне одевался не в пример лучше. — Не тебя ради, — снизошел кипевший юноша до ответа. — Я бы даже не посмел себе настолько смело льстить. Ки фыркнул. Чувство собственного достоинства и что-то, похожее на любовь к одежде, вынудило его тщательнее следить за своим внешним видом. Кроме того, ему очень импонировали взгляды, с которыми девушки теперь провожали его. Впрочем, он мог этих взглядов раньше просто напросто не замечать. Что не отменяло настойчивого желания следить за собой. — Что это? — брезгливо скривился он, ткнув пальцем на месиво в своей тарелке. — Попробуй, — Чжонхён взял ложку и, зачерпнув из тарелки, поднес ее к его рту. — Ну же, открой ротик. Ки передернуло. — Бомми, пошляк бесстыжий, открой рот. Лицо юноши пошло пятнами, и он невзначай предположил, что посмеивавшийся Чжонхён умеет читать мысли. — Нет. — Что «нет»? — Я не умею читать мысли. Открой ротик, котенок. Вкусно? — Невкусно, — проворчал Ки, услышав голодное урчание, сердито донесшееся из самых недр живота. Неприглядное на вид месиво действительно оказалось на редкость вкусным. — Это специально для твоего отвыкшего от еды животика, — Чжонхён похлопал по упомянутому, но тут же убрал руку, когда Кибом прошил ее убийственным взглядом. — Это кто-то не добежал до туалета и облегчился в мою миску, — буркнул юноша. — Дай сюда ложку. Впрочем, из ужина ничего цивилизованного так и не получилось. Кибом больше ни разу не открыл рта для вопросов, хотя сотни и даже тысячи их вертелись на языке, Чжонхён же, придвинув свой стул поближе к юноше, все время лез ему под руку, то перехватывая его ложку, то преданными глазами заглядывая ему в рот. В конце концов юноша вспылил и тут же оказался лежащим на столе в окружении перевернутых чашек и тарелок. В спину ему что-то впилось, как позже оказалось — его собственная ложка. Тяжело дыша от испуга, он таращил круглые глаза на Чжонхёна, чувствуя, как наружу из него рвется нечто темное. Словно свирепый зверь, прорывающийся через плотную вату. Ки слегка струхнул при этой мысли. Через несколько минут игр в тяжелые гляделки угроза вдруг превратилась в паточную нежность, и остаток ужина канул в медовом беспорядке. Чжонхён нетерпеливо впился в его губы, раздвигая его ноги в стороны и придвигаясь ближе. Ки ответил на поцелуй с не меньшим жаром, вцепившись в его предплечья и притягивая к себе. На пол полетела вся его одежда. Сам хозяин дома, пылая, точно раскаленный металл, прижимал его к столу, причиняя боль руками и оставляя по телу пресловутые синяки, не целуя, но кусая его плечи, шею, уши, губы, словно вознамерившись съесть его на ужин. Смуглые пальцы грубо прошлись по его бедрам и еще шире развели его ноги. Юноша чувствовал терпкий вкус его вожделения на языке и охотно поддавался его действию, передавая его обратно через поцелуй. Даже несмотря на грубость и бесцеремонность, которые стоили ему еще нескольких синяков и кровавых царапин. Неосознанно нащупав что-то холодное на столе, он стиснул предмет. Раздался треск, и лишь керамические кусочки остались от чашки, в которой находился творожный крем, приготовленный специально для него. Чжонхён схватил его руку и принялся слизывать крем с узловатых пальцев, не спуская блестящего взгляда с разомлевшего юноши. Ки закусил губу и обхватил другой рукой свой член, повторяя каждое чувственное движение Чжонхёна. Из-под прикрытых век он мало что видел, а то, что видел, меркло рядом с черным блеском чужих глаз. Нездоровым блеском, выворачивающим его наизнанку, жутким блеском, обещающим рвать на части, нежным блеском, дарящим ему ласку. Чжонхён берет один из его пальцев в рот и, смакуя вкус солоноватой кожи и сладкого крема, сосет его. Прикусывает, выпускает, берет второй палец и, терпеливо проделав с ним все то же самое, принимается за третий. Аналогия настолько очевидна, что Ки не выдерживает и непристойно стонет, сгибает ногу в колене, упирается стопой в столешницу и двигает рукой быстрее, теряя ритм, за которым следовал. Вторую ногу он закидывает молодому человеку на талию и пытается притянуть того еще ближе к себе, хотя ближе было уже некуда. Он чуть выгибается, толкается в собственную ладонь, приоткрывает рот и почти теряет связь с реальностью, подходя к грани. Он выглядит очень возбуждающе, но вместе с тем очень беззащитно, будучи пойманным чужими глазами в самый интимный момент. И если бы его собственные глаза были в этот миг открыты, он бы уловил тень собственного наслаждения в беспроглядной черноте восхищенного взгляда. Но юноша уже успел закрыть глаза и погрузиться в воображаемый мир. — Довольно рукоблудить, малыш Бомми. Чжонхён схватил его за запястья и прижал их к столешнице над его головой. Не получив желанного удовлетворения, Ки разочарованно приоткрыл мутные глаза, тяжело выдохнул, не вполне отдавая себе отчет в происходящем. Руки над головой делали его уязвимым, но он не поменял навязанной позы даже после того, как Чжонхён отпустил его запястья для того, чтобы закинуть его ноги себе на плечи. Кибом лишь тихонько застонал от легкой тянущей боли, пока Чжонхён наклонялся к его губам в желании слизать с них очередной стон. Согнутый пополам юноша почувствовал, как он начал в него входить и рефлекторно дернулся от боли. Но сильнее боли стал завораживающий вид его поддергивающихся дымкой жестоких глаз. Вид его выгибающегося дугой жилистого тела в распахнутой белоснежной рубашке. Его приглушенный стон, потерявшийся за приоткрытыми губами. И его наслаждение, волнами расходившееся по телу самого Ки. Все было чрезвычайно предсказуемым, и вместе с тем юноша все еще не мог привыкнуть. Чжонхён вколачивался в него так, словно намеревался выбить из него сам дух. Ки даже начал бы опасаться за сохранность стола, на котором оказался, если бы не орал благим матом в этот момент, проклиная в сладостно болезненной муке и Чжонхёна, и всех его треклятых предков до десятого колена. Он дергал собственными руками, вновь скованными чужой рукой, стараясь высвободить их. Тогда он сумел бы с силой сжать черные волосы в кулаке, а если повезет, то даже выдрать их клок в отместку. Впрочем, ничего у него не получалось, а внутри все сильнее затягивалось в тугой узел странное чувство. Он помнил все их давние предыдущие разы, его память сломала, наконец, печатку на письме и обнажила все свои секреты. Однако в то время, в ту позабытую неделю в нем жил кто-то иной, не считавший сношение двух мужчин чем-то запретным, скорее наоборот, увлеченно склонявший другого мужчину к этому сношению. Всю оставшуюся жизнь ему будет неимоверно стыдно вспоминать те дни, когда он, абсолютно не стесняясь, вставал перед занятым чем-то Чжонхёном в одной лишь рубахе и на его глазах начинал себя ласкать, затаившимся хищником наблюдая за реакцией. Спокойствие и отстраненность недолго оставались на его лице, так или иначе после столь нескромных манипуляций сменяясь неприкрытой похотью. В глубине черных глаз появлялся опасный огонек и тогда Чжонхён, полностью потеряв над собой контроль, превращался в зверя, мучимого желанием освободиться от власти своего хозяина. Как два оголодавших животных, они беспрестанно совокуплялись. И в этом не было никаких романтических чувств, кроме всепоглощающей жажды, которую испытывал Ки и которая передавалась Чжонхёну. Но как ни странно, именно тогда цепочка между ними, потускневшая под наслоением лет, вдруг начала разгораться золотом. Хуже всего, представлялось юноше, что в первый раз все происходило в этом же самом доме. Разум нынешнего Ки, настоящего Ки, все так же не владеющего собой полностью Ки, этот разум покрывался трещинами, пытаясь заново перекроить все понятия, впитанные со скудной детдомовской едой и наставлениями нянечек, абсолютно бесполезными, но въевшимися под корку. Его желания до сих пор спорили с его убеждениями, хотя за столько месяцев ему стоило бы и привыкнуть. Уже под самый конец Чжонхён схватил его за кулон на шее и потянул к себе. Ки кончил с мимолетным прикосновением к его губам, в беспомощности обняв Чжонхёна за шею и прижавшись к его сильному телу продрогшим котенком, обретшим хозяина. Его ноги съехали по чужим плечам и обосновались где-то в районе сгибов локтей - Чжонхён уже давно отпустил его запястья и, чтобы не упасть на юношу всем потным телом, упирался одной ладонью в стол, а второй сжимал в кулаке крепкую цепочку. Позже перемазанный в своей же сперме, в сладком креме и той самой каше, которую он так и не доел, юноша распластался на столе и очумело таращился на потолок, пока Чжонхён возился с камином. Пот остывал и кожа покрывалась мурашками. Самое время было задуматься о собственном поведении, но как на зло голова опустела. Ощущался только зверский холод, усталость и боль в покусанных плечах и шее. Режущая боль и тепло промеж ягодиц. Без лишних слов с него вытерли все, чего видеть ему не хотелось, полотенцем, смоченным в графине с питьевой водой. Прислуги не было ни видно, ни слышно. Вполне возможно, она и в доме-то не находилась, уйдя вскоре после того, как сделала дело, за которое ей, собственно, платили. Что было к лучшему — никто не стал свидетелем его очередного позора. Никто, кроме Чжонхёна, с мягкой терпеливостью одевшего молчаливого юношу в помятые штаны и рубаху. — Прости, я был несдержан, — он громко чмокнул притихшего Ки в губы, чуть опухшие и покрасневшие. Вечер был проведен на толстом пледе у пылающего очага. Чжонхён, словно не чувствовавший холода вообще, так и остался в одной незастегнутой рубашке с засученными рукавами и легких брюках. Как ни в чем ни бывало он улегся головой на колени Ки и дремал. Юноша же закутался во второй плед и, выпятив зудящие губы, глядел на огненные лепестки, изо всех сил стараясь не видеть, как стелется золотисто-алый свет по смуглой коже, мягко сияющей в обрамлении белоснежной ткани. Он крепко зажмуривался, лишь бы не изучать хорошо выраженный рельеф мышц, исходя легкой завистью и какой-то непонятной нежностью. Он заставлял себя глядеть на огонь, только бы не смотреть на темные соски, томясь желанием сомкнуть на них свои губы. Или зубы. И категорически запретил себе опускаться глазами к поясу брюк, под который уходила дорожка темных волос. Не далее как сегодня утром ему приснился сон. Кроме страха, почему-то окрашенного в незатейливый синий, в нем присутствовал жуткий оскал чудовища. Он помнил рога, он помнил хвост. Или хвосты? Или чудовищ было несколько? Красные глаза. Огонь, во сне горел огонь, но не обычный ярко-оранжевый, играющий в камине, а все тот же синий. И Ки вдруг пришла в голову идиотская идея проверить сон на реальность, но он все никак не мог решиться на рискованное дело, отвлекаемый неприличными мыслями. Он сам себе казался одним из наиотвратительнейших извращенцев, которые только существовали на белом свете. Повременив немного после того, как Чжонхён заснул, юноша наконец помахал перед его закрытыми глазами рукой и невзирая на то, что не получил никакой реакции, для пущей надежности еще и поводил пальцем по его носу, подергал за уши. Похоже, молодой человек в самом деле уснул глубоко. По крайней мере, он не подал ни малейшего признака бодрствования: веки расслаблены, дыхание оставалось таким же ровным, как и ранее. Тем не менее, Ки немного боязливо запустил руки в его волосы и поначалу ворошил их с большой осторожностью. Но, по обыкновению забывшись, через какое-то время он уже увлеченно ощупывал его голову, делая нечто вроде уже привычного массажа. — Что же мы делаем, скажи на милость? — прервал его раскопки хриплый голос. Ки бросил испуганный взгляд на его глаза, но те были все еще закрыты. Однако губы растянулись в улыбке, немного пугающей и неестественной. — Ищу рога, — брякнул юноша, не подумав. — И как успехи? — Ну… — нерешительно промямлил Ки, чувствуя себя крайне глупо. Ему показалось, что он нащупал едва заметные рожки, но мало ли что ему могло показаться под силой убеждения. — Поищи заодно и хвост. Единственно для твоего удобства в который раз сниму брюки, — Чжонхён наконец открыл глаза и, задрав подбородок, поглядел черным взглядом на растерявшегося юношу. Протянув руку к его лицу, он провел большим пальцем по его щеке и затем сунул палец в свой рот. — Кому-то нужно помыться. — Нет! — выпалил Ки испуганно, взлетел на ноги и, схватившись за ягодицы, прихрамывая, дернул к выходу из комнаты.