Маскарад

У него горело в животе. Огненные волны ритмично расходились по всему телу, но эпицентром все же был район живота: где-то под его ребрами горело маленькое солнце. Его синее пламя лизало тело изнутри, ярким цветком вспыхнув из одной искорки, мучившей его на протяжении стольких месяцев. Временами ему даже казалось, что он видит слепящие огненные лепестки. Но пот стекал к губам, жадно отвечающим на требование, и взор заполняла абсолютная тьма чужих глаз. Новый синяк на его скуле больше не ныл, позабыты были разбитые в кровь костяшки пальцев. Он растворялся в этом пламени, вдруг вспоминая то, что успел позабыть. Ночная тишина была полна звуков: прогибающиеся под мокрым снежком ветви скребли в покрытые дождливым узором окна, напольные часы, гигантским стражем притаившиеся в углу, важно тикали, а мышки, сумевшие проскользнуть мимо бдительного ока прислуги, увлеченно шуршали в простенке. На этом фоне раскатами грома звучали его собственные пошлые стоны и приглушенное рычание того, второго, не дававшего ему спокойствия. Пот покрывал их неутомимо, но неспешно двигавшиеся тела. Ки пытался ускорить события, но всякий раз его попытки пресекались. С каждым толчком юноша неосознанно сжимался сам, принося едва переносимое удовольствие другому. С каждым движением он сильнее обхватывал ногами чужое тело, неконтролируемо приподнимался, встречая новое движение, насаживался, прижимался, терся ласковым котом, ища освобождение, и с гримасой выдыхал очередной стон. Его связанные руки сжимали перила кровати так, будто те являлись последней соломинкой в бескрайнем море нещадной боли и дразнящего удовольствия. Ему не было позволено прикасаться к себе, и он сходил с ума в своей клетке, стеная все громче и громче в попытке смягчить муку. Ощущения возносили его выше мыслей, убеждений и предостережений. Он нашел наконец утоление для своего голода, но голод его не стихал, а как будто только сильнее разгорался, уродуя его душу, калеча его тело, вынуждая унижаться и просить. На его бедрах остались красные саднящие царапины от чужих ногтей — глубокие отметины, прочерченные неспешно, с извращенным удовольствием. Но он, вместо того чтобы возмутиться, лишь радовался этой острой боли, составляющей контраст тому, что творилось внутри. Чжонхён глубоко погружается в него, он лезет к нему под кожу, он раздирает его изнутри. Он тихо шепчет что-то, томно стонет ему на ухо. Спасти. Отпустить. А потом вызверяется, рычит, рвет его на части, кусает его потрескавшиеся губы и все вновь повторяется. В одной и той же последовательности, которую при всех стараниях ему не удается запомнить. Все смывает эта волна, огромным языком слизывающая линии с поверхности, оставляя ее сиять чистотой и невинностью. Но ненадолго. Поначалу он не до конца поверил словам Чжонхёна, приняв их за очередную скабрезную шутку, коими тот раскидывался слишком щедро — особенно по его адресу. Очнулся он, только оказавшись прижатым к стене в смутно знакомой комнате в незнакомом доме. Сперва он боролся, пытался вырваться, но драка, больше походившая на склоку без причины, только сильнее распалила противника. Чжонхён бросил его на кровать, навалился сверху и влепил пару болезненных пощечин, когда Ки продолжил свое сопротивление. В ответ Ки пару раз со всей дури заехал ему кулаком по лицу и разбил его красивые губы, все еще кривящиеся в странной улыбке. Чжонхён слегка опешил, очевидно, не ожидав, что юноша вновь переведет его маленькую игру на такой уровень, и чуть отстранился. А Ки испугался не на шутку, прочитав в черных глазах очень нехорошие мысли. Зарядив кулаком по лицу Чжонхёна, он питал весьма слабую надежду, что тот поймет его категоричный отказ. И тот понял. Вот только вовсе не то, о чем ему неудачно попытался рассказать Ки. Он понял правду, выискал ее на дне его карих глаз, разрушил все отговорки и вытащил его желание наружу. Тоненькая струйка крови потекла из раны, поползла по рассеченной губе Чжонхёна темной змейкой. Ки точно в замедленной съемке наблюдал, как она собирается в середине его нижней губы, тяжелеет на глазах, набухает алым, а потом, наконец, эта алая капля все с той же мучительной медлительностью срывается. Юноша моргнул, когда она упала прямо в середину его собственной нижней губы и тут же скатилась в рот. Он невольно слизал остатки, уже глядя на Чжонхёна. Почему-то его кровь показалась ему сладкой, а не соленой, как ожидалось. Она несла с собой тепло чужого тела и металлический привкус, в любом другом случае показавшийся бы ему тошнотворным, но не в случае Чжонхёна. Ки не стал гадать над этой загадкой. Ему понравилось. У Чжонхёна сладкая кровь? Ну и Бог с ней. То есть, Дьявол. Вместо этого он просто обнял Чжонхёна за шею, когда тот, откинув осторожность в сторону, прижался к его губам. Ки впустил его язык себе в рот, жадно собрал с него всю сладость металлического привкуса, почти слыша торжествующее мурлыканье чудовища, заворочавшегося где-то внутри. Поддавшись его чувственности, юноша потерся о молодого человека ластящимся зверем. Но Ки был бы не Ки, если бы не сделал последнюю попытку рвануть в сторону относительной безопасности. Он обязан перепробовать все способы спастись, до того как порвется последняя ниточка и окончательное опьянение потянет его на дно. Прикрываясь этими мотивами, юноша укусил молодого человека, да так сильно, что тот, тихо вскрикнув, вновь в удивлении отпрянул и в очередной раз получил кулаком по лицу. Ну, а Чжонхён не был бы Чжонхёном, если бы не обернул этот поступок в свою пользу, предварительно проехавшись ладонью несколько дополнительных раз по нежной щеке упрямого юноши. Ки потер место безжалостного удара пораненной рукой, дыша часто и сверкая злым взглядом, но не продолжая драку. Щека болела так, словно ее облили кислотой или кипятком, к примеру. — Кровожадный Бомми, — плутовато ухмыльнулся Чжонхён, ощутив его возбуждение. — Так бы и сказал сразу, что тебя заводят побои. Это и мне нравится куда как больше ванили. Но на сегодня хватит. — Слопай хрен собачий. — Твой слопаю, а собачьим пусть другие лакомятся. Он вытянул ремень из собственных брюк и, стянув его вокруг запястий оставившего сопротивление юноши, каким-то образом сумел привязать того за руки к изголовью кровати. — На всякий случай, — шепнул он ему в губы, прежде чем вновь прижаться к ним в мягком и в буквальном смысле сладком поцелуе. Вот так удары по инициативе Чжонхёна — да-да, именно его, а не Ки, — перешли в чувственные поцелуи, за поцелуями последовал всепоглощающий жар, и Кибом сдался. Вернее, он милостиво уступил, отложив собственную победу на неопределенное время. Теперь у него жжет в чреве, и цепочка, выходящая из него, пылает золотом, горит все ярче и ярче. Две другие — очень хрупкие, — наоборот тускнеют, слабеют, истончаются. Рука на его животе безжалостно вцепилась в них острыми когтями и тянет наружу. Сколь громко бы он ни кричал от боли, однажды она добьется своего и вырвет их с корнем. — Когда ты в последний раз ел? — услышал Ки ранним утром. Лежа на спине, он свесил голову с края кровати и разглядывал комнату в перевернутом виде, обкусывая кожу на своих покрасневших губах. Он немного замерз, хотя был одет в штаны и лежал на переворошенном постельном белье. Где-то на полу в раскиданной по всей комнате одежде лежит заветный карандаш. Какая из этих многочисленных кучек и есть фрак Чжонхёна, и как до него незаметно добраться? — Не помню. — Вспомни, — Чжонхён навис над ним и, приподняв его голову руками, вернул ее в горизонтальное положение. — Не помню, — Ки поморщился, когда перед глазами на момент встала чернота. Он почувствовал внимательно изучающий взгляд на своем лице. — Ты должен есть, Бомми, тебе нельзя пропускать ни одного принятия пищи. — Я не хочу есть, — пробубнил Ки. — Ты мне нужен живым, здоровым и цветущим. — Для чего? Чтобы вытрахивать из меня душу? — Для того чтобы ты сосал не мои силы, а мой член. Перед глазами прояснилось, и Ки узрел. Увидел. Уставился. Не то чтобы до этого с ним приключилась временная слепота и он ничего не видел, но, говоря по чести, ему даже в голову не пришло изумляться, слишком занят был он необходимостью утихомирить собственный голод. Тем не менее, складывалось ощущение, что ночью его слегка понесло или в него заселился какой-нибудь похотливый дух, которого смутить — это еще нужно постараться. А теперь вернулся настоящий он, который между прочим не заполняет свой досуг рассматриванием чужой… чужих… чужого хозяйства и кровушку, кстати, также не хлебает стаканами. И вот он тут, скромный аки девица на выданье. Удивляется и краснеет уродливыми пятнами, стыдясь собственного бесстыдства. Как вот это в него вообще залезло? Ки несколько отстраненно фыркнул, приклеившись шокированным взглядом к внушительной причине собственного удивления. — Нравится, а? — Чжонхён коварно улыбнулся. — И это он еще отдыхает после трудов праведных. — Бляха муха, ты мне жопу им порвал! — Ки принялся лихорадочно ощупывать себя. — Да ну ладно, Бомми, я был предельно аккуратен, это ты решил, что через час наступит конец света и нужно спешить во что бы то ни стало. — В рот мне ноги, — выдохнул юноша и шокировано застыл, все еще не спуская взгляда. — А нах комплексовать из-за роста, когда меж ног такое болтается. Прикрыл хозяйство бы, что ли, чтобы честной народ не завидовал. — Не завидуй, Бомми, он твой. В определенных пределах, безусловно. — А мой рот! — руки Ки испуганными бабочками запорхали по лицу. Чжонхён захохотал и отпустил голову юноши. Картинка перед глазами Ки вновь перевернулась. В шее что-то болезненно щелкнуло, и по всему затылку разлилась жгучая боль. — Заметь! — выдавил молодой человек сквозь хохот. — Я тебя не заставлял, ты все сделал сам. Насосался вдоволь, котенок, — он схватил поднявшегося с кровати недовольного Ки за руку и опрокинул его обратно на простыни. Юноша забарахтался. — Ахаха, как смешно! Не было бы ничего, если бы ты не тыкал своей штуковиной мне в рот! — завопил он, предпринимая слабую попытку защитить собственное достоинство и проигрывая битву из-за густого румянца. — Ну-ну. Представь аргумент посильнее. — Ты меня избил! — проревел он, так усердно тыкая на саднящую скулу, что нечаянно заехал пальцем в свой глаз, чем вызвал новую волну смеха. — Ты меня тоже, — Чжонхён тыкнул в свою скулу, повторяя жест юноши. — У тебя фингал под глазом, — Ки мстительно осклабился. — А у тебя ушко покусано, — вдруг жарко прошептал Чжонхён ему в ухо. Ки поежился, мигом заводясь. Его тело точно ждало соответствующего сигнала. — И шейка, — лизнув синяк на шее, Чжонхён спустился к грязному животу. — И животик… Котенок, когда же ты все-таки ел в последний раз? — В топку весь твой кошачий выводок! — неожиданно даже для самого вновь себя заорал Ки. — Настолько дохлой и жестокой рыбки в моей кровати еще не оказывалось. Я больше люблю упитанных и покладистых. Как говорится: лучше качаться на волнах, а не биться о скалы. — Кого ты дохлой рыбой назвал, тля морковная! — резво кувыркнувшись, Ки налетел на Чжонхёна с кулаками. — Ты, килька жеванная, дятел ёбанный, да я из тебя щас все кости выдолблю об эту скалу! Но яростная вспышка юноши вызвала у Чжонхёна новый приступ смеха. Блокируя удары, он жадно наполнял легкие воздухом про запас, однако несмотря на героические усилия того все равно не хватало. — Бомми, где находится тот чудесный словарь, из которого ты черпаешь вдохновение? — кое-как выдавил Чжонхён в перерыве между приступами неудержимого смеха. Клубком они скатились с кровати, и молодой человек ударился головой о голый пол. — Пошел в дупло, стрекозлина подплинтусная! — А это еще кто? — он схватился за ушибленную, тем самым предоставив рукам Ки полную свободу. Которой тот не преминул воспользоваться, запустив пальцы в черные волосы и еще пару раз приложив ненавистную голову об пол. — Это то же самое, что горный козел, только с оленьими рогами, — выплюнул Ки напоследок. — Ну вот, теперь у меня снова по твоей милости болит голова. Ты меня угробить хочешь, Бомми? — Чжонхён боязливо приоткрыл один глаз. — Отсоси, это у тебя лучше получается. — Усохни, стручок гороховый! Олень щучий. — Почему снова олень, Бомми? — вновь хохоча, поинтересовался Чжонхён. — Потому что ты олень, — уже улыбаясь, ответил Ки. — Намекаешь на то, что у меня есть рога? Ты мне изменял? — Нет. Ки вдруг ощутил смущение и поднялся с Чжонхёна, который встретил столь резкую перемену настроения пониманием на лице. Юноша резво запрыгнул на кровать и со скоростью метеора укутался в покрывало. Чжонхён же наоборот вольготно расположился на холодном полу и подпер голову рукой, мерцающим в полумраке взглядом уставившись на кокон, сверкающий виноватыми карими глазами. Что скрывалось за этим виноватым взглядом, Чжонхён знал, однако предпочел пока позволить Ки разбираться с балаганом в своей голове и душе самому. Позже, когда тому станет совсем невыносимо, он присоединится к Бомми и выбьет из очаровательного мальчишки всю дурь. Девчонок ему вдруг захотелось, смотрите-ка. — Знаешь скафандры? Гигантские комбинезоны, в которых ученые заходят в свои лаборатории, — подал Чжонхён голос. — Так вот, я бы тебя сейчас глистой в скафандре назвал, но ты, боюсь, обидишься. Изменив своим привычкам, Ки не ответил на подначку и молча разглядывал нагое тело на полу. Впрочем, оно, это нагое тело, вроде бы и не имело никаких явных возражений, специально расположившись так, чтобы жадные глаза Кибома имели возможность сполна удовлетворить любопытство и изучить все до последней детали. До родинки на груди, например. Или… Какой же он все-таки большой! Но как-то умудряется прятаться в штанах. — Когда ты ел в последний раз, Бомми? — Две недели назад, — последовал, наконец, угрюмый, но четкий ответ. Юноше почудилось, будто мимо прошел неуклюжий колючий зверь, расцарапав своими колючками его кожу. Подобное ощутил он и ночью, но ночью у него не было желания разбираться в своих ощущениях. Эти болезненные пощипывания попросту растворились в удовольствии. — Могу я поинтересоваться, по собственной ли воле? — прервал его мысли Чжонхён. — Нет, — все с той же мрачностью был дан ответ. Ки все еще разглядывал Чжонхёна, но уже по-иному. Он вдруг осознал с поражающей ясностью, что зверь, яростно ревевший ночью в его голове, принадлежал вовсе не ему самому и, похоже, юноша нашел истинного хозяина этой очаровательной зверушки. — Забудь про эту девчонку, ее увлечение скоротечно. — Дуй в шарик. — Я верил, что коли ты материшься, то ты материшься, а не изображаешь из себя благовоспитанную барышню, — Чжонхён поманил его к себе пальцем. — Сосни, кузнечик, — Кибом вытащил из-под покрывала руку, составив из пальцев незамысловатую, но весьма оскорбительную комбинацию. — М-м… лучше. Но все равно не верю. Эта девчонка на тебя плохо влияет, Бомми. Не стоит поддаваться ей. — Какого черта ты несешь? — Ки против воли соскользнул на пол и на четвереньках с показной неохотой пополз в сторону Чжонхёна, все еще ухитряясь удерживать на себе покрывало. — Ее влюбленность в тебя не доведет ее до добра, котенок, — молодой человек принял его в свои объятия, провел руками по его плечам, сбросив покрывало на пол. — Потому что свои обещания я всегда выполняю, — доверительно выдохнул он ему в ухо.