Принцесса и ее чудовище

      Утром на меня снизошло безразличие. К тому моменту, как я очнулась от того, что больше было похоже на забытье, чем на сон, моего пленителя уже не было. Куда он пошел? Я вдруг осознала, что мне все равно. Лежа на меховой шкуре и глядя в потолок пещеры, являющейся ему домом, я… не хотела ничего делать. Можно было бы попытаться развязать веревку, попытаться сбежать… Куда? У меня больше нет дома, больше нет союзников, нет хоть какого-то места, куда бы я могла пойти. Да и, откровенно говоря, я не верила, что отсюда можно вот так просто сбежать. Поэтому я просто лежала и смотрела на каменные сколы потолка.       Где-то внутри жегся голод, пытаясь достучаться до заглушенного безразличием сознания. Но он был ничем по сравнению с порванным на куски сердцем. Один на один с собственным горем, я поддалась ему целиком и полностью, утонув в нем без остатка.       Скрипнула дверь, а через несколько мгновений надо мной склонился картэф. Короткие волосы, казалось, были в беспорядке, торчали в разные стороны белыми перьями.       - Ты не должна просто так лежать, - неожиданно на моем родном языке заговорил он. – Иначе ты умрешь.       - Возможно, я хочу умереть, - едва слышно откликнулась я, после довольно долгой паузы, во время которой он не сводил с меня своих красных глаз.       - Хорошо, - неожиданно кивнул он.       И его руки сомкнулись на моей шее.       - Сайрэ, Литиэль.       Я открыла глаза, взглянула на нависшего надо мной Миралеса и подалась вперед, овивая его шею руками. Он подхватил меня под спину, сел ровно, усаживая к себе на колени, прижал к груди. Уткнувшись носом ему в шею, я слушала, как размеренно бьется его сердце, и как мое успокаивается, начинает вторить ему. Быть в его объятьях всегда успокаивает.       - Я ходил смотреть на результат. Они сняли тело, но горожане все никак не могут успокоиться. Король заявил, что это лишь глупая шутка или происки мятежников.       - Будто они еще есть, - печально откликнулась я, чуть ослабляя объятья и утыкаясь лбом в его плечо.       - Вполне вероятно. Отчего ты думаешь, что нет? – Миралес убрал руки, побуждая меня отклониться и посмотреть ему в лицо.       - Потому что за двадцать лет они уже все мертвы. Либо присягнули на верность новому королю.       Картэф мягко провел рукой по моим волосам, отводя их с лица, пропустил пряди сквозь пальцы. Потом едва заметно улыбнулся:       - Неужели в этой стране, населенной теми, кто идет за надеждой, нет достаточно верного существа? Хоть одного?       Я задумчиво прикрыла глаза.       - Арлеи, как и люди, идут за надеждой. Это их и ломает. Вы перестаете бороться, как только теряете надежду. «Мне было нечего терять», говорите вы, «Не на что надеяться». Вы не понимаете, что бороться нужно несмотря ни на что, до последнего вздоха, до последней капли крови. И не важно, что будет потом. Всегда важно только одно – выжить здесь и сейчас. Вот что течет в крови картэфов. Ты одна из нас, Литиэль. Просто пока что не осознаешь этого разумом. Ты думаешь, что готова умереть, думаешь, что тебе больше незачем жить. Этим ты так похожа на арлеев и людей. Но едва твоей жизни начинает угрожать опасность, ты готова на все, ты будешь бороться, пусть твой разум и будет говорить, что это бессмысленно. Как тогда на берегу. Твой разум понимал, что так или иначе тебе не победить. Но когда ты встаешь на грань смерти твой разум – не более, чем ничто. Тобой овладевает инстинкт. Древнейший и сильнейший. Выживание. И этим – ты одна из нас. В этом – твоя истинная суть. Я лишь хочу открыть тебе это.       Это была самая длинная речь, когда-либо слышанная мною в исполнении Миралеса.       Возможно, я, выжившая в Подземных Городах, среди тех, кто ценит свою собственную жизнь превыше всего, и после того, как своими глазами видела предательство тех, в кого верила, просто слишком зачерствела, чтобы поверить в возможность сохранения преданности среди представителей Высших Домов. Я вижу, что пытаться противиться новому королю было бы самоубийством, а значит, вещью совершенно бессмысленной. Но Миралес прав. Эта страна все еще идет за надеждой. Простые арлеи, ее населяющие, все еще надеются на чудо.       Бессмысленная, безосновательная надежда, заставляющая их жить дальше. Какова вероятность того, что среди знати тоже есть кто-то, кто все еще верит, кто все еще надеется, и готов положить ради этих призрачных истин свою жизнь?       Нынешняя я сказала бы, что такой вероятности нет. Но Миралес говорил об этом вполне серьезно, а он слишком часто оказывался прав, чтобы я могла ставить под сомнения его слова.       - Чтож. Тогда, я думаю, после нескольких наших ходов они попробуют связаться со мной. Ведь кому как не мне они должны были сохранить верность, и за кем, как не за мной, они должны иметь желание идти?       Картэф удовлетворенно кивнул. Можно было бы подумать, что он пытается возродить во мне надежду или же веру в арлеев. Но так мог бы подумать только тот, кто его совсем не знает. Приводя меня к допущению вероятности наличия все еще верных мне Высших Домов, он делает не что иное, как подготавливает меня к тому, что это может оказаться правдой.       - Ты должна быть готова ко всему. Чтобы иметь гибкость, чтобы изменить линию плана, не растерявшись и не остановившись ни на миг. Не нужно при этом ни на что надеяться. Ты просто должна допускать вероятность самого немыслимого, если хочешь выжить.       - Как допустить вероятность, что ты действительно мой друг и возможно тебе правда можно доверять?       - Да, что-то вроде того. Но ты не должна надеяться на это без оглядки.       Я подалась вперед и мягко коснулась его губ своими. Миралес тут же ответил на поцелуй, чуть склонив голову и увеличив нажим до границы мягкости. Скользнул по моим приоткрытым губам языком и подался назад, заваливаясь на спину. Уложив голову ему на грудь, я слушала, как ровно и сильно бьется его сердце, чувствуя, как он одной рукой размеренно поглаживает меня по волосам. От его тела исходила ощутимая волна тепла, хотя я всегда думала, что пропитанные солнцем арлеи должны быть теплее, чем жители холодных подземных городов. Но Миралес всегда был почти что горячим. Это его тепло всегда дарило мне умиротворение, каким бы жутким не был мир вокруг.