***
Ивану было легко и одновременно тяжело. Легко оттого, что теперь его никто не донимал требованиями и срочными вызовами в кабинет, а вот тяжело стало ему вдруг оттого, что он… один. Да, его не трогают. Но он до самого этого момента не осознавал того нового одиночества, которое оказалось столь ощутимым. Гилберт не вызывал его. Прекратились экскурсии по замку, знакомство с людским миром и чаепития по вечерам, когда приходил в гости тот самый демон Антонио, который оказался довольно интересным рассказчиком, что завораживало давно одичавшего от общества Ивана, хотя и повести Господина тоже могли похвастаться прекрасным содержанием. В первое время недуга Байльшмидт ходил и собирал эти представления и беседы, но вскоре болезнь повалила его на мокрую от пота постель, а одеяла сковали его отяжелевшее тело. Он медленно умирал, с каждым часом всё слабее вздымалась его когда-то сильная грудь; но как он оживал, точно гордый феникс, когда к нему приходил Иван. И неизвестно же, что им двигало: искренняя радость аль желание не казаться мертвецом… А пойти к нему не было мочи. Но и здесь произошла перемена. В один обычный чёрный день к ним в замок прибыл любопытный гость. По такому случаю Гилберт даже встал с постели, показываясь в гостиной: опрятно причёсан и одет, держится гордо, хотя и его черты и жесты слабы и безжизненны, как и белая сухая кожа, лихорадочный, поверхностный взгляд и дрожащий глас; примечательно, что у него на руках оказались белые перчатки в тот день. Зачем же?.. Падший не понимал. А новый сожитель оказался маленьким демонёнком с миловидными крохотными рожками: белокурый и светлый мальчик светился яркими синими глазами и производил впечатление приятного характера, благодаря мягким чертам почти младенческого личика. На вид тому было не больше восьми, однако характер у мальчика был чем-то схож с характером Гилберта: вспыльчивый, властный, но усердный и даже немного бережливый. Мальчик многого не мог сказать о себе, жалуясь на потерю памяти, а Гилберт объяснял с хитрой улыбкой так: — Это сын моей дальней родственницы. К сожалению, её больше нет с нами, а я оказался крёстным (по моим обычаем это приемлемо); теперь это мой крёстный сын, как бы это не звучало странно. И точка. Мальчик только пожимал тонкими плечами. Он ничего не мог сказать на это, ведь не помнил даже свою мать. И только Наталья как-то коварно кривила рот в попытке улыбнуться. Сомнений нет, она-то всё знала, кем именно являлся этот таинственный демонёнок, кой вскоре стал любимчиком Ивана и его антидепрессантом, лекарством от скуки. Мальчик хоть чем-то развлекал Падшего, который уже серьёзно думал, что умрёт раньше от душевных мучений, чем сам Байльшмидт от ужасного недуга. — Как же тебя зовут, демонёнок? — с мягкой улыбкой спрашивал бывший Ангел. Белокурый мальчик решительно отвечал: — Фридрих Великий! Мне так крёстный сказал, — пояснил мальчик. Таким образом демонёнок на время отвлёк всех в доме от ощущения скорого прихода кончины… Однако счастье длилось недолго. Как-то чёрным утром Падший сидел около окна с самым мрачным выражением лица. Малыш Фридрих удалился в покои Господина, чтобы перекинуться парочкой фраз. Мальчика не было около получаса, что хватило Ивану задуматься над ситуацией. Он не хотел принимать того факта, что Байльшмидт мог умереть. Да, он сжалился над демоном, хотя предпочитал только придерживаться мысли, что терпит всё это ради возвращения домой… В это мгновение вошёл демонёнок. Грустные черты лица заставили сжаться сердце в груди. Падший с робостью наблюдал за изменчивыми эмоциями мальчика, что хватило для того, чтобы понять горькую истину, которую Иван пытался скрыть от себя: к Гилберту подкрадывался когтистый конец. — Ему лучше?.. — с тихой надеждой спросил Ангел. Но демонёнок мрачно промолчал: он не хотел или не мог говорить. И терпение исчерпало себя окончательно… Иван решился пойти к Гилберту сейчас же. Но на полпути к деревянной двери его остановил ясный голос мальчика: — Он еле может говорить. Мне кажется, мой крёстный отец скоро умрёт… Зачастую дети, даже сами того не осознавая, могут быть настолько правдивы и точны в выражениях, что у взрослых на душе становится как-то стыдливо; хотя сейчас это неважно. Абсолютно! Показалась взору знакомая пыльная комната, где всё осталось на своих же местах. Только ныне аромат старых мазей и лекарств, вызывающий в горле неприятное ощущение, перемешался с пылью, духотой и больным запахом, который обычно истощают все запущенные люди. Падший первое время не осмеливался поднять глаза на постель больного, искренне опасаясь возможной картины. Но долго так стоять в дверях он не мог. Помимо духоты здесь присутствовало нечто иное, незнакомое живым существам. Ощущение тревоги, скорого происшествия, словно под ногами вот-вот и не окажется этого скрипучего паркета, топило в себе беспощадно. Но Иван преодолел это. Первый шаг, — самый сложный, — Падший свершил с натяжкой. Далее второй и третий — он около кровати склонил голову над больным. Гилберт был совсем плох. Выглядел он очень даже… жалко. Болезненная белизна не сходила с худого его лица, временами лишь окрашиваясь в алые пятна; хриплое дыхание, бегающие под веками глазные яблоки… Иваново сердце вновь сжалось. Он не мог равнодушно смотреть на страдания Байльшмидта, кем бы тот ни был: пережитки прошлых принципов всё ещё жили в нём. Вот красные глаза показались из-под серых мокрых ресниц, что-то шевельнулось в лице его, словно постепенно оживляя весь организм частичкой энергии. Альбинос слабо улыбнулся, а улыбка его не радостная, но горькая и потерянная, может, даже смущённая… — Что?.. Опять сбежать хочешь, Ангелочек?.. — еле слышный хрип вырвался из дрожащих уст. Ивана задели эти слова. Он оскорбился: «Неужто во всём они видят лишь двусмысленные намёки?» — тяжко думалось ему. — Это не смешно… — с немой обидой произнёс Падший. Сердце вновь как-то непослушно содрогнулось. — Я же поклялся… Но на это Гилберт ничего не ответил. Только его полумёртвый взгляд лежал на Ангеле, а иной раз казалось, будто Байльшмидт любуется чем-то — в зеницах дрожало пламя. Однако беспокойство не заставило его долго ждать. — Что с тобой?.. — совсем немножко неровным голосом поинтересовался Иван. Ему было слишком больно наблюдать за всем этим состоянием, кое напоминало ему те треклятые лабиринты катакомб, в которых он прожил продолжительное время. Демон сделал тяжёлый жест рукою, как бы подзывая к себе поближе. А Падший, скрывая за железным занавесом безразличия страх, присел на скрипучий стул рядом, замерев в одном напряжённом положении. Гилберт не отрываясь глядел на него непонятным взором. — Демонолог молчит… — наконец-то сказал он, прерываясь на секунду между каждыми фразами. — Не нравится мне этот дядька… Его направил Эрж; я послал за другим лекарем… А Господин написал сегодня… Может, что образуется… Дашь мне руку?.. — Что ж… Ясно, — пробормотал Падший, упорно делая вид, что он не услышал последнюю просьбу. Видимо, это смутило больного, ведь тот тоже прикинулся, будто и не говорил сих слов. И оба долго молчали, думая о чем-то отдалённом, а в итоге сходясь вновь в этой же комнате. А именно к тому, кто напротив. — Как тебе новая библиотека?.. — Байльшмидт на удивление пытался говорить как можно развязнее и бодрее, словно не лежал почти убитый и с потухшими очами… — Очень хороша… — отвечал Падший. Ему внутри делалось как-то тоскливо, печально, когда он глядел на больного. Сострадание было настолько ощутимым, что Ангелу трудно сдерживать свою руку, которую Гилберт попросил… Иван не догадывался, о чём говорить с этим Демоном. Сомнений нет, Иван за приют должен непосильно много, но прежнее чувство страха так же сидело в нём, как и те же принципы. Байльшмидт же молча глядел на него, ни издавая и звука. И на лице ничего нет: ни радости, ни горя, ни какого-либо чувства. Пусто. Они просто молчали; Падший даже подумал в какой-то момент, что альбинос уснул больным сном… Жалко глядеть на это создание в таком состоянии! Как же он немощен сейчас!.. Ангел хотел встать, чтобы не мешать сну Господина и обдумать своё внутреннее состояние. Однако его руку слабо схватили горячие пальцы, удерживая на месте… — Посиди ещё со мной… — тихо прохрипел Гилберт, на что Падший потерянно округлил глаза, аж на секунду потеряв дар речи. — Ты так редко… заходишь. …И стоял бы так перед постелью, не отрывая очей от Господина, если бы в этот момент в комнату не зашёл сухенький демон среднего роста и длинным хвостом с чёрной кисточкой. Сзади него семенила Натали в новом платьице, в котором выглядела довольно мило, если бы не злой взгляд, направленный прямо на Ивана… Тот не мог вырвать руку — в таком ступоре он оказался. — Прочь! — раздражённым и довольно грубым голосом кричит мудрый Демонолог, но недостаточно мудрый для того, чтобы различить в Иване не слугу. Падший даже чуть склонил голову, слишком уж грозный был тон. — Поаккуратнее, дорогой гость, — хрипло сказал Гилберт, присев на кровати с помощью Натали, которая придерживала его, и Ивана, что тоже сначала не нашёлся… — Это мой фаворит. Будьте аккуратнее с ним… — Оу… Что ж, прошу прощения… — растерянно поправился Демонолог, почтительно кивнув внезапно смущённому Падшему. Натали только фыркнула. — Я принял вас за прислугу… Простите… — Вот так-то лучше! Кха-кха! — Гилберт неожиданно зашёлся в оглушительном кашле, слабой левой рукой прикрывая рот… Демонолог с любопытством наблюдал за этим процессом чисто с профессиональной точки зрения. — Иван… Натали, вы можете идти… Гм! — продолжал Байльшмидт осипшим голосом, после громко прочищая горло. Он сам отпустил руку Падшего, неохотно разжимая пальцы. Иван вышел из комнаты со смешанными чувствами. Гилберт удивил его своим поведением, тоном, относясь совершенно недавно к нему любезно-покровительственно. И это настораживало Падшего, правда, уже привыкшего быть подчинённым рабом… — Не удивляйся, — с раздражением кинула Натали, прикрыв дверь за собою. — Умирающие всегда понимают всё слишком поздно и хотят как можно больше пережить в последние дни. Не обольщайся. Он проводил непонимающим взглядом девушку, думая над теми словами, что сейчас услышал…***
— Это яд — сразу выдал Демонолог, указывая на потресканные руки Байльшмидта. — Очень коварный яд. Его сразу не ощущаешь при нанесении. И он действует накопительно: вы сразу не умрёте, но будете мучиться, медленно умирать… Это похоже на болезнь. Но это всего лишь действие яда. Гилберт молча глядел на свои покрасневшие пальцы, явно задумываясь о каком-то предмете. — Скажите, а могло ли быть так, что я был отравлен через бумагу, скажем, через конверты письма? — Демонолог покрутил лохматый ус в показательной задумчивости. — Естественно. И часто этим пользуются… Ах, ясно, у вас есть некоторые подозрения?.. — так называемый врач кивнул в ответ на утвердительное «да». Старичок вынул из походной сумки какую-то пробирку с лазурной жидкостью. Выдернув пробку, он подал её Господину. — Вот это противоядие многостороннее, принимаемая внутрь и на кожу. Я зайду завтра пронаблюдать ваше самочувствие. Вам повезло, что вы обратились ко мне вовремя. А сейчас… — Хорошо. Идите, Натали вас проводит… — Демонолог уже направился к выходу, как его остановил всё ещё хриплый голос Гилберта. — Хотя стойте… — Что? — он вновь вернулся. — Знаете, друг, я слышал о ваших наклонностях… — таинственно произнёс Гилберт (на эти слова старичок резко побледнел). — Дражайщий мой, не хотели бы вы стать частью моего спектакля?..