Белка и колесо

      Стоило весьма сварливой заведующей отойти от Гены и уйти куда-то в подсобку, тут же магазин содрогнулся от её визгливых ругательств. Она показалась парню тем самым каноничным владельцем какого-либо весьма незначимого заведения, который брал бразды правления в свои руки, забывая о том, что вокруг все что-то могут чувствовать. Гена успел сильно смутиться и почувствовать себя виноватым, и он бы сбежал домой, соврав Андрею, что мыла в магазине не было, или бы придумал какую-нибудь глупую чепуху про погоду, закрытый магазин или вроде того, но тут из проёма, ведущего в подсобку, вышла низкая миниатюрная девушка в рабочем сине-белом фартуке. Она была слишком молода внешне, чтобы отчаиваться и идти на работу в магазин, особенно в магазин города Л, а ухоженное лицо портила лишь тонна ненужной косметики.       — Чего вам? — спросила она, опустив густо накрашенные чёрным глаза на кассу.       — Э-э, — запнулся Гена, раздумывая, поздороваться или сразу перейти бесцеремонно к делу, как делает большинство покупателей, — мыло. Не хозяйственное. Пожалуйста.       Выслушав заказ, девушка спустилась на корточки и принялась рыться в столе. Светло-каштановые волосы, как цвет свежеиспечённого бисквитного кекса, у корней были чёрными. Гена боковым зрением уловил движение в подсобке, краем уха услышал оттуда хлопок двери, и на фоне тишины фоном звучала тихая песня из радиоприёмника где-то позади.       В магазин он захаживал редко. Обычно в последнее воскресенье месяца Андрей отправлял его в центр за какими-либо важными продуктами, а сам занимался делами по дому, которые Гена сам сделать не мог. Точнее, он занимался теми делами, которые ему поручал Гена. А он всё постоянно делал сам и даже самые сложные поломки и проблемы устранял самостоятельно, боясь завалить Андрея постоянными просьбами. Гена часто врал о всякой мелочи, например, что его до сумасшествия доводит грязная паутина с опавшими листьями в углу на веранде, до которой якобы не доходят руки, и было бы неплохо, если бы Андрей вымел её. Парень мог убрать её сам, но тогда Андрей начинал браться со скуки за готовку или какое другое бесполезное для него занятие, а потом очень громко скандалил, не разбирая, почему ничего не выходит. Поэтому, когда Андрей освобождался от всех дел, Гена был обязан находиться рядом с ним, ведь тот, как маленький ребёнок предавался различным странным мыслям, в которые уходил с головой, от чего в корне менялось его отношение ко всему окружающему миру и к тем, кем этот мир наполнен под завязку. Но страшнее такого состояния были лишь действия Андрея после него. Гена бы ни за что не назвал это какой-то болезнью или глупостью, но по-другому и не перефразировать. Андрей долго мог пристально следить за Геной, не отходя от него ни на шаг, вперить взглядом весь вечер, попивая кофе, а потом схватить его за шкирку и резко, как отец резко хватает сына, чтобы наказать за двойки в дневнике, выволочь к идеально чистому зеркалу в ванной.       — Ты видишь себя? — до ужаса странным и напряжённым голосом шипел Андрей, тыча пальцем в отражение Гену. — Видишь? Чтобы без дерьма! Ясно?       Приходилось соглашаться на странную туманную авантюру «обходиться без дерьма», глядя на своё напуганное отражение. Гена не раз в такие моменты самозабвения Андрея отхватывал пощёчины, едва не ввязывался в драку с ним, слушал его бредовые монологи, после которых тот нередко напивался до бессознательного состояния или уходил на целую ночь невесть куда. А по утрам, когда он вновь крепко брал чашку в руки, прикуривал, Гена с ужасом замечал всё новые и новые порезы на руках Андрея; и не такие порезы, которые может расцарапать кот или ветви, шлюха или шершавые стены, нет. Это были глубокие порезы с тонкими, едва присохшими корками бордового цвета, это были сломанные или даже грубо срезанные ногти под самые подушечки пальцев, на которых так же проглядывали тонкие нити царапин. Но Гена молчал, как последний идиот, делая вид, что всё еще в пределах нормы.       Со скуки люди способны делать необдуманные вещи, но за это они не перестают быть людьми; и каким бы не был ужасным Андрей во времена своей собственной скуки, он на следующее же утро крепко-крепко обнимал Гену, еще сонного, прямо в кровати, и, целуя его сомкнутые веки, слёзно молил о прощении. Ни разу Гена не удержался от слёз, чувствуя, насколько сильно дрожит грудь Андрея под рваными вздохами, насколько ярко отдаётся в душе каждое его прикосновение сжатых, чтобы не зарыдать, губ… Он по пальцам одной руки мог сосчитать такие моменты странностей, но со временем научился понимать, откуда у всего этого растут ноги… скука. Гена был бы рад отвести его к врачу, но Андрей вечно отмазывался глупыми отговорками, в которые парень раз за разом заветно верил: «смена тяжёлая. Давай потом?», «погода ужасная», «когда станет совсем плохо, и я пойму, что это конец, тогда и пойдём», «ничего не поможет», «я адекватен». Каждый раз он верил, забывал дорогу к психиатру, удалял мобильный номер врача, переодевался в домашнюю одежду и вновь отдавал поручение Андрею вытереть пыль, не зная, когда же наступит роковой день, когда эта вереница будней и поручений, которую разрывать ни в коем случае нельзя, наконец разобьётся на мелкие осколки очередным «скучным припадком».       — Вам с ландышем или с ромашкой? — послышался вопрос девушки из-под стола.       — С ландышем, — не раздумывая ответил Гена.       Поднявшись, продавщица положила перед Геной небольшую упаковку мыла, а тот, опередив её руку, положил деньги. Он и сам не заметил, как их большие пальцы едва ощутимо коснулись, и, посчитав, что единственный заметил это, он поднял глаза. Они встретились взглядом. За пару тех секунд лицо девушки изменилось с удивлённого в смущённое, и, посчитав, что не стоит смущать и без того подавленную девушку, Гена отвёл взгляд, быстро забрал мыло и сунул его во внутренний карман куртки, перед этим заплатив.       — Вы приезжий? — вдруг спросила продавщица и Гена никак не мог проигнорировать её вопрос. В конце концов он очень редко заводил знакомства с кем-либо, так что это непринуждённый вопрос показался весьма заманчивым.       В городе Л много мало приезжих, поэтому к новым лицам никто не привык. Как только жители видели кого-то в пёстрой одежде или на дорогой машине, тут же воротили носы и между собой обсуждали нелепость человека. Приезжих никогда не пускали на окраины, а завозили лишь в центр, и то — проездом.       Гена был бы рад уехать, да некуда. Он старался не думать о том, что место, в котором он живёт, ужасно до одури, что ему надоели эти туманы и холода, что солнце выглядывает из-под туч только раз за всё лето, а то и вообще не бывает. Было спокойно жить в городе, где люди кончают жизнь самоубийством от скуки. В конце концов — бежать три года назад было некуда.       «Город Л. Город, в котором хочется жить и работать» — скандировала надпись на главной трассе. И она откровенно лгала каждому приезжему, каждому, кто её прочёл. Не хотелось работать, когда тебя отрывают по десять часов каждый день, не хотелось жить, когда в места, где ты живёшь, не рисуют на картах, потому что они вываливают разруху и нищету наружу, как вываливаются гнилые кишки из старого потрёпанного ветрами трупа. Сюда никто не ехал за удачей. Тут рождались дети и с самого первого дня были обреченным на страдание, как огромный медведь, угодивший лапой в забытый ржавый капкан. Каким бы сильным он не был, всё равно зверь потеряет много крови, разорвёт плоть и…       — Нет, я тут живу неподалёку.       Девушка почему-то бросила взгляд в окно двери, будто бы оттуда был виден дом Гены.       — Можно с вами познакомиться? — вдруг тихим голосом спросила она, глядя в глаза. Парень не мог ей отказать хотя бы потому, что ему было немного стыдно за то, что из-за него заведующая так много кричала и звала.       Знакомства для него никогда не проходили гладко. Гена всегда считал, что видел людей насквозь, но горький опыт, который он получил относительно давно, всё изменил. В какое-то утро он вдруг проснулся с осознанием того, что на всей Земле нет ни единой живой души, которая могла бы понять его. И тогда знакомства стали игрой в дартс. Дротик вечно вылетал за пределы поля, как бы Гена не метился в центральный сектор. Он подходил к доске вплотную и тогда подносил остриё близко-близко к самому центру рисунка, но, когда собирался проткнуть его, дротик выпадал из рук, кто-то входил в комнату, звонил телефон, остриё ломалось и происходили тысячи случайный случайностей, которые стали постоянными спутниками по жизни. Гена уехал в город Л чтобы скрыться от случайностей, и знал, что не они его находят, а он сам во всём виноват, но надежда умирает последней.       — Геннадий, — хорошенько подумав, он протянул ей руку. — И, раз уж на то пошло, то давай на «ты»?       Продавщица пожала руку в ответ и игриво улыбнулась, на что не улыбнуться в ответ было бы преступлением.       — Я Маша. У тебя редкое имя…       Усмехнувшись, Гена неловко оглянулся.       — Это всего лишь имя.       — Погоди, — опередила Маша, прищурившись, окинув взглядом Гену с ног до головы, насколько позволял прилавок, — ты же был в газете… Когда того бедолагу поезд переехал. Вы с братом там живёте, да? Возле рельс.       Парень представил, как Андрей с нахальной издевкой растягивает: «бра-а-атик?», но виду не подал.       — Наверно. Но тогда всё, что я смог сказать полиции, это то, что мне похуй, а они уже переделали мои слова так, как хотели. Я даже не знал… В газете? Я и забыл, наверно…       — Да, да, ты, — не унималась Маша. — Единственный Гена, который живёт вон там, — она пальцем показала куда-то в сторону рельс, — это ты.       — Тогда я должен был стать звездой криминальных сводок, как лучший свидетель.       — Типа того.       Наступило неловкое молчание, разорвать которое очень хотелось. Переминая с ноги на ногу, Маша быстро взглянула на Гену и вновь отвела глаза.       — У вас там дерево какое-то ещё растёт, — протянула девушка, не зная, что сказать, и за это ухватился Гена.       — Ты какие яблоки любишь?       — Только не сладкие. Зелёные и кислые. А что?       — У нас в саду растёт яблоня, да, та самая, возможно. Поздний сорт какой-то, но как раз кислые немного, — он заметил, как усталый от грусти взгляд Маши наполняется интересом, словно сочный плод в жару наливается свежими соками. — В этом году их слишком много, а девать некуда. Так что, если хочешь, можно бы было как-нибудь увидеться и…       Он не успел договорить, как девушка его торопливо перебила:       — Тогда мне придётся что-то дать взамен?       Замолчав, Гена распрямил плечи, будто ища поддержку в воздухе, полностью пронизанном тонкими нитями волнения.       — Нет, нет, не придётся, — запоздало ответил он. — Ты здесь постоянно работаешь? — Маша, помешкав, всё же кивнула. — Тогда я зайду в ближайшее время…       Вдруг хлопнула дверь в подсобку, от чего Маша испуганно вздрогнула и вновь опустила глаза. Гена хотел было продолжить беседу, которая весьма трудно клеилась по непонятной причине. Парень решил, что за три года совершенно разучился поддерживать разговор, от чего стало совсем неудобно.       — Уходи, дурак, — вдруг тихим шёпотом произнесла Маша, не поднимая глаз. Гена оглянулся и вдруг встретился с выискивающим взглядом заведующей в дверях подсобки. Натянуто улыбнувшись, он резко развернулся и направился к выходу.       — Будешь тут кокетничать, я твои патли повырываю! — последнее, что услышал Гена прежде, чем закрыл за собой дверь магазина.       «Ну и утречко», — подумал про себя он, и, сунув руки в тёплые карманы куртки, бодрым шагом направился домой.       Идти приходилось по трассе, ведущей в город. Мимо часто проезжали высокие грузовики, фуры, легковушки, от чего Гена постоянно напрягался изнутри, сжимал кулаки и чуть щурился. Несмотря на то, что водители весьма благоразумный народ, раз им позволили управлять автомобилем психиатры, мозг упрямо и непреклонно диктовал, как заведённый: «убегай с дороги! Они могут сбить тебя и даже глазом не моргнут».       Поднявшийся ветер до боли морозил уши, от чего Гена порой растирал их тёплыми руками, но это не помогало. В такие моменты он вспоминал о забытой дома шапке, шарфике и кожаных перчатках, которые нередко спасали, но почему-то руки не доходили перед выходом утеплиться и хоть раз задуматься о погоде на дворе. Гена привык перед выходом хоть куда надевать одну только куртку поверх, о чем нередко жалел, выслушивая упрёки Андрея в сторону чрезмерной беспечности.       По привычке переворачивая мыло в кармане раз за разом, Гена постепенно стал сбавлять шаг, а когда вдалеке из тумана наметились черты одинокого дома, стоящего на голом возвышении с одним деревом яблони, вновь ускорился.