Дороги, которые мы выбираем

Спектакль продолжается ещё около часа. Публика бесчинствует: наверно, такими овациями встречали в своё время Моцарта и Верди. Сейчас же все сознают, что перед ними новый гений, заслуживающий не меньших лавров, чем его великие предшественники. Это не может не радовать Кристину. Она поёт как во сне, так, как не пела уже давно. Жар, охвативший её в момент исполнения дуэта с Эриком, поугас, и теперь она, в небольших перерывах между своими выходами на сцену, пытается понять, что же с ней произошло. Ей становится стыдно от того, что Эрик вынес этот их разговор на подмостки, сделав так, чтобы за этим действом наблюдала толпа. Интимный разговор превратился в пустую, безликую арию, хотя и написанную с истинным чувством, и девушка не знает, хорошо это или плохо. Что касается же самой оперы, тут она испытывает невероятный прилив гордости. Она не может не улыбаться, слыша восторженное восхищение из зала. Всё хлопает, заходится в возбуждённом крике «Bravo!» (с этим извечным итальянским акцентом, от которого высший свет не желает отделаться). Кристина видит мельком, что в ложе директоров большое оживление — её снова и снова берут штурмом, желая узнать, где новички в мире оперы раскопали эдакое сокровище. Ей приятно, что публика оценила гений её учителя, как будто его успех как-то связан с ней самой. Она ловит себя на каком-то тщеславном счастье: её не покидает мысль, что и она имеет право на часть этой славы, ведь Эрик называет её своей музой. В одной из сцен она по привычке оглядывается на пятую ложу и вздрагивает, чувствуя, как сердце падает в пятки. Ложа пуста. Не останавливаться. Она улыбается широко и нежно, порхает по сцене, как весенний мотылёк, играет и шутит, смеётся и обольщает. Эта Аминта достойна своего Дон Жуана. Кристина поёт, как соловей, и с её лица не сходит какое-то лукаво-счастливое выражение, а живот скручивает от ужаса. Рауль покинул ложу и теперь дожидается её у двери артистической комнаты, не иначе. Кристина понимает, что боится смотреть ему в глаза. Да, она не смогла снять с Эрика маску. Да! Не смогла! Ведь она была права тогда, когда говорила, что это ужасно, несправедливо и бесчестно! Если бы она сделала это, то убила бы, наверное, саму себя. Кристина прекрасно знает, что последние несколько лет её жизни, ставшие ключевыми для всего, что будет дальше, выращены его руками, его Голосом. Так растят маленькие декоративные деревья: им придают форму, их подрезают, поддерживают и укрепляют. Если убрать садовника, деревце зачахнет. И всё равно, даже зачахшее, оно будет хранить ту форму, что он придал ему, потому что ничего другого у него нет. Вот и она, как это деревце, зачахнет и исчезнет, если убьёт Эрика, который так ей доверяет. Сколько бы страшных вещей ни случилось за это время, сама душа её противилась любому злу против её Учителя. Поэтому, когда в одной из сцен предпоследнего акта они оказываются рядом, Кристина тихо шепчет ему, пряча свой испуг за обольстительной улыбкой: — Эрик… Ваша ложа… Мужчина внимательно смотрит на девушку, словно бы лукаво оглядывая, и мельком бросает взгляд на пятую ложу. Из зала доносятся восхищённые вздохи, когда Дон Жуан привлекает к себе Аминту и что-то тихо шепчет ей на ухо. Никто не понял, что перед ними произошёл настоящий разговор, никто не услышал уверенного голоса, который заставил юную Аминту покрыться мурашками. — Доверьтесь мне, Кристина. Эрик продолжает, как ни в чём не бывало. Кристина вторит ему, и теперь ей не страшно. Эрик что-нибудь придумает. Перед финальной сценой он подзывает её к себе за кулисами. В его руках маска — тонкий отрез золотистого шёлка без каких-либо украшений: — Наденьте её, Кристина. Перед этими зрителями мы пара. Девушка кивает, принимая странный дар. Они пара. Две половины одного целого. Заключительная сцена упоительна, как никогда. Никогда ещё Дон Жуан не был так обаятелен и ярок. В нём будто проснулись какие-то новые черты характера, те, которых не было ни у Моцарта, ни у Вольтера, когда они рисовали своих ветреных распутников. Выбирая из множества прекрасных дам, которых он соблазнил, Эрик рассказывает удивлённому Пасарино о тех историях, которые имели место в его жизни. Он поёт о том, как много испытал и чему был свидетелем. Наконец, Эрик разворачивается к толпе. Его руки в широком приветственном жесте плавно распахиваются, словно он отдаёт себя на суд: — Любовь предпочитает равных, как сказал мудрейший. Доселе не искал иной любви, как ласки света и лучших же его цветов! Теперь же вижу я, как мало в их любви того же чувства, что меня волнует… Их чувство было отражённым светом их красоты и щедрости: вы, Донья Анна, Донья Изабелла, и вы, моя дражайшая супруга, с которою нас обвенчал епископ в том крохотном монастыре — во мне любили вы лишь собственное отраженье. По воле неба то не тайной было для меня… Кокетству я платил обманом, попыткам затянуть меня в их сети — презрительной разлукой, фальшивым ласке и слезам — жестокостью. Той женской хитрости платил я по заслугам. Грозовые слова облетают большой зал. В них звучит неожиданный для каждого актёра и зрителя упрёк. Кристина не чувствует под собой ног. Сквозь прорези маски она видит лишь Эрика: тёмный камзол расстёгнут на груди, и белоснежное полотно его рубашки еле дышит, слабо поднимаясь и опадая. Как сквозь сон, она видит, как Эрик поворачивается к ней. Его глаза горят, как же ослепительно они горят! — Я долго странствовал и много видел, и взор не находил того, что усладило б сердце, пока я не нашёл её. Никто не слышал под надменной речью волнения души; все вы лишь маску видели во мне, не видя или не желая видеть сердце. Она иная… Кристина шагает к нему. Их лица так похожи сейчас: глаза сияют неземным огнём сквозь прорези двух масок, чёрный и золотой шёлк поблёскивает в свете свеч. — Иди ко мне, моя Аминта! Пусть все кричат тебе, что меж неравных не уживается любовь! Ты выше их, любой из них — отныне тебя в подруги жизни я беру, и смерть не будет так горька и бессердечна, коль будешь ты со мною… Их руки смыкаются. Звуки оркестра становятся громче, торжественнее — их переполняет гордость победителя. Вот он, триумф Дон Жуана: разрушенные судьбы и посрамлённая честь лучших дам света, смерть их надменных и жестоких, захлёбывающихся в своей гордыне кавалеров, рука Аминты в его руке. Зрители встают с мест, зал взрывается овациями. Кристина и Эрик стоят под этим шквалом, и девушка улыбается, пытаясь удержать ощущение его прохладных пальцев. Она крепко держится за Эрика, потому что чувствует, что силы начинают оставлять её. Они отходят, позволяя выйти на поклон остальным певцам, актрисам и танцовщицам. Затем снова выходят вдвоём. Внезапно в образовавшейся паузе громом вступает оркестр. Кристина вздрагивает, слыша знакомые звуки их дуэта. На мгновение её заливает отчаяние: она пересекла свою черту, через что ещё ей нужно переступить? Однако она вновь не успевает ничего понять. Кристина позволяет себя вести, и глаза её полны слёз. Они подходят к большому костру в центре сцены. Эрик уже не зовёт её за собой. Он рисует их новую жизнь большими мазками, мягкими звуками и тягучими фразами. Рисует рассветы и закаты, первые цветы в саду, море и солнце, ласки и прикосновения, поцелуи и взгляды. Рисует жизнь без сомнений и тревог. Как прекрасна эта жизнь… Они вдвоём поднимают озарённые каким-то предвкушением лица, оборачиваясь к замершим зрителям. Занавес с суровой неумолимостью опускается на сцену, разрезая её на две части (одну — с декорациями и костром, вторую — с певицами и танцовщицами), и вместе с ним на пронзительно сильной ноте умирает оркестр. Публика рукоплещет им ещё около получаса, затем встаёт со своих мест и начинает расходиться, обмениваясь впечатлениями о новой опере и её загадочном авторе, имя которого не обозначено на афишах. Билетёрши начинают убирать зал. Люди расходятся, не зная, что вместе с опускающимся занавесом солисты новой оперы взялись за руки и прыгнули в оживлённо заплясавшее язычками пламя костра. Артисты покидают сцену. Гудящая толпа выходит за кулисы, чтобы оставить больше ненужный реквизит, затем возвращается на сцену, забирает цветы и расходится по своим артистическим, обмениваясь впечатлениями и последними сплетнями. Лишь дойдя до артистической Кристины и увидя там негодующего Рауля с двумя жандармами, все понимают, что исполнительница главной роли, как и её партнёр, пропала. *** Кристина вскрикивает, когда на мгновение ощущает под собой лишь пустоту. Рука Эрика стискивает её ладонь, и через мгновение упругая ткань спружинивает, снова откидывая их тела вверх. Девушка с испуганным удивлением осматривается и понимает, что вместо обычных матов, которые валяются в каждом театре под такими декорациями, Эрик натянул тут крепкую сетку. Она проводит руками по шершавой поверхности этого театрального гамака, покачиваясь в нём и думая, как же он похож на детскую колыбель. — Кристина, — окрикивает её Эрик, и девушка тут же оборачивается. Он уже вылез из страховочного гамака и оправил одежду, протягивая ей руку, — Вы же не собираетесь провести всю ночь в этой пыльной простыне? Девушка смущённо кивает и позволяет вытянуть себя на пол. Босые ноги тут же обжигает холодным камнем. Эрик замечает, как она поджимает одну ногу, пытаясь согреть её, и наклоняется к полу, поднимая что-то из тени старой декорации от Свадьбы Фигаро. — Простите, что вы целый вечер провели босиком, Кристина, — девушка с благодарным вздохом почти что впрыгивает в мягкие туфельки. Постучав каблуком, чтобы нога плотнее вошла в обувь, она смотрит на Эрика и улыбается. — Не стоит, Эрик. Это ваше право. Он неожиданно хмурится. Не глядя протягивает руку в откуда-то взявшейся перчатке и сухо бросает: — Прошу за мной, Кристина. Вы, должно быть, очень устали после представления.