«Рабы, повинуйтесь господам своим со страхом и трепетом, в простоте сердца вашего, как Христу, служа с усердием, как Господу, а не как человекам, зная, что каждый получит от Господа по мере добра, которое он сделал, раб ли, или свободный...» Еф.6,5–8
В просторной зале царил полумрак. Весёлая музыка лютен и флейт мешалась с громким смехом, кряхтеньем и стонами. Тут и там на мягких диванах, обитых бархатом, сидели и лежали мужчины. Вокруг них сновали омеги: кто-то обносил столы яствами и портвейном, кто-то тёрся там же, получая одобрительные шлепки по мягкому месту. Из дверей, ведущих на балкон, поддувал тёплый июньский ветер, и воздушный тюль на карнизах из красного дерева колыхался с каждым лёгким порывом, что разгонял чад от дымящих трубок. Меж щелей в шторах, скрывавших закутки, мелькали полуголые тела. В одном из таких закутков, на широкой софе, упираясь в неё грудью и локтями, стоял Микки. Колени он подогнул под себя, чтобы Калебу было удобнее. Почему-то этот альфа не любил его стоны, называл уродливым и не разрешал поворачиваться, и Микки, чтобы не смущать его, уткнулся лицом в скомканную белую блузу, которую Калеб сдёрнул с него минуту назад. Чулки порвал, сука. Новые — только сегодня из комода достал. С каждым движением задница щемила так, будто в неё втыкали иголки, и Микки пришлось зажевать ткань блузы, чтобы не разозлить альфу. Внезапно одна из штор приоткрылась, и в закуток заглянул напарник Калеба: — Ваша Светлость, одолжи табака… А чё он жмурится? — Кайфует, хули, — пропыхтел Калеб, не прекращая двигаться. — Сейчас выйду, подожди. — А мне он отсосать может? Микки приподнял голову. Перед носом у него замелькал вялый член. Микки привстал на локтях ещё выше и взял его в рот, стараясь не давиться от вони. — Блядь, стой ровно! — Калеб начал кончать с быстрыми рваными толчками. Пальцы сильно впились Микки в задницу, и вскоре движения прекратились. — Не переебал ещё всех повстанцев, Ваша Светлость? — прохрипел альфа спереди и сильно толкнулся в рот. Микки кое-как подавил рвоту и навострил уши. — Да нет. Те пока не даются, — и они оба загоготали. С марта тут и там шли разговоры про повстанцев. Военачальники вроде Говарда и Калеба, которых Микки время от времени принимал у себя, жаловались на то, что они хорошо вооружены, потому что им помогают иностранные правительства. «Опять с лягушатниками воевать», — вздыхали на приёмах маститые дядьки с сединами. В королевстве до сих пор шла гражданская война. Уже не такая ожесточённая, как год назад, но если даже в блядюшнике альфы не прекращали о ней говорить, то это значило — всё серьёзно. Ночью Микки просыпался от грохота северных ворот, подходил к окну и видел, как через кордон вились длинные вереницы доверху забитых тележек. Бывало, что Говард, сидя у него в покоях, много и долго курил, матерился и чесал голову, и тогда непременно из его уст проскакивало: «Ханаантаун… Спалить бы этот Ханаантаун к ебене матери». «Земля обетованная», — Микки вспомнил однажды из Библии. Глупость несусветная. Как только Сэнди на это повелась? Говард же бывал у них в лагере, ещё при Фрэнке. Тогда казалось, что война скоро кончится. Что-что, а вести переговоры старый лорд умел — любого уболтал бы. Но тут даже он не справился. А дура Сэнди, его названая сестра, посчитала хорошей идеей слинять прямо в это логово, неизвестно к кому, неизвестно зачем… И не было от неё никаких вестей. Немудрено, что Принцессу в башню закинули. Вслед за ней ещё удумает чего. Подойдя к её столу на королевском приёме, Микки наклонился, чтобы подлить вина, и услышал шёпот: «Завтра попроси Лолу взять тебя с собой». Выходит, знала, что её упекут. Фицроя в темнице допытали, чтоб на неё указал. Вот только кому и зачем это было нужно, Микки никак не мог взять в толк. Она же была помолвлена с Сеймуром. Родила бы наследника, посадили бы его на престол вместо нерадивого королевича, и концы в воду. Её-то зачем топить? Только он об этом подумал, вонючка кончил ему в рот. Горький привкус семени после немытой плоти чувствовался ещё отвратительнее, чем обычно, и Микки насилу проглотил. Пока тот приводил себя в порядок, Микки встал и поблагодарил его. Синий платяной мешочек с золочёным шнурком упал на софу, звякнул монетами. Микки ещё раз поклонился и, когда оба альфы, перебрасываясь скабрезными шутками, вышли за занавеску, взял мешочек и пихнул за порванный чулок. Задница ныла. Локти за полвечера стёрлись до ссадин. Тихо ругнувшись себе под нос, Микки дополз до шкафчика, что стоял за софой. Полотенца, бокалы, тарелки — ничего хотя бы похожего на крем или масло. Король разорвал ему зад, а Калеб теперь добил. Микки потрогал дырку и поднял пальцы к глазам. Единственная свеча тускло горела в подсвечнике, и видно было плохо, но по запаху он понял, что это кровь. Вернуться бы к себе. Только вот Говард наверняка сейчас припрётся — надо показаться ему на глаза. В открытой парадной блядюшника, которая была не разделена шторами и занавесями, до сих пор гудела, взрывалась и лилась человеческая речь, но солнце уже садилось, и слуги одну за одной зажигали новые свечи. Микки, подозвав из-за шторы знакомую девчушку, стрельнул у неё свечку, зажёг и поставил в подсвечник рядом со второй. Потом он достал лёд из опорожненных бокалов и, улёгшись на софу, сунул три подтаявших кусочка себе в дырку. Стало мокро, но всё полегче. Он даже задремал под болтовню и музыку, доносившуюся снаружи его маленького закутка. Спустя какое-то время его растолкали. Он открыл глаза и увидел хмурое, обеспокоенное лицо Говарда: тот сидел подле него и тормошил за ногу. — Чё спишь-то? Устал, что ли? Вставай, — прогнусавил лорд. Микки привстал на локтях и сел, морщась от боли. Лёд растаял и вытек, и теперь дырку щипало ещё сильнее. — Рассказывай, — он напряжённо вглядывался в лицо Микки. Морщина меж его бровей пролегла почти до середины лба. — Подлил? Микки сглотнул слюну и чуть не закашлялся. Кровь застыла в жилах. Сейчас ведь оплеух навешает — мало не покажется. Проглотив горечь во рту, он с трудом произнёс: — Да, Ваша Светлость. — Одну? — Одну, Ваша Светлость. Лицо Говарда разгладилось. — Молодец, — он потрепал Микки по коленке, заполз на софу полным задом и с явным облегчением откинулся спиной на стену. — Трахал тебя? — Да, Ваша Светлость. — Хорошо, — лорд вдруг снова чем-то обеспокоился. Слезши с софы, ослабил затянутый завязками воротник рубашки, чуть наклонился и зашептал, поглядывая в щель меж занавесей: — Значит, останешься у него на ночь… Заснёт — смотри карманы. Найдёшь пузырёк с лекарством. Можешь сразу три туда залить. Будем поить потихоньку… Ну, уяснил? — Уяснил, Ваша Светлость. — Умница. Теперь иди. Микки собрал одежду, валявшуюся по углам, оделся и вышел. На выходе он заметил, что короля в блядюшнике уже не было. Микки понёсся по коридору к своим покоям, силясь успокоиться. Он знал разных альф, и этот ничем его не удивил. Вот только глаза его никак из головы не выходили. Сначала грустные и осоловелые, а потом такие бешеные… Микки видел в глазах альф разные чувства, но его чуть не стошнило от страха, когда король впервые на него так посмотрел. Кое-как закрыл за собой двери на засов: руки едва слушались. Махом подскочил к тумбочке. Чуть не оторвал дверцу. Он впервые солгал Говарду. Говарду, своему названому отцу. Только благодаря ему Микки так хорошо жил в королевском дворце; только благодаря ему он вообще, наверное, жил. Кто знает, что бы с ним сейчас было, останься он у стариков в Дувре? Страх не успел победить: Микки заел его тарталетками с малиной, припасёнными с господского ужина, а потом кусочком сметанного торта, украденным с кухни, и ещё эклер лежал один и сох — жалко было оставлять. Медленно-медленно нега разливалась по телу, становилось тепло внутри, и спустя время Микки уже медленнее жевал, но всё равно потряхивало. В конце концов, наевшись от пуза, он с корточек сел на попу и прислонился к кровати. В дырке снова противно закололо. Микки сморщился и устало откинул голову на покрывало. Посидев так немного в полной темноте, он нашёл в себе силы подняться на ноги и зажечь свечи. Порванные, с торчащими нитками бриджи, заляпанная альфачьей кончой рубашка и грязные чулки полетели на пол. Кадь в уборной, заготовленная с обеда, давно остыла, но так было даже лучше. Микки сел в воду. От холода по телу пошли мурашки, и он зачесался, разбрызгивая капли. Боль уходила; Микки промокнул водой волосы, закинул их назад, прилёг головой на бортик и закрыл глаза. Немного отпустило. Сейчас ещё уксусом промочит, промажет бараньим жиром, и совсем хорошо станет. Принцессу теперь навряд ли кто-то сосватает: после таких обвинений хер отмоешься. Король, видно, уже просёк, что куковать ей рядом с ним до самого конца — так орал, когда полицаи пришли в залу. Напился до чёртиков… Микки невольно нахмурился, вспомнив красные глаза и желваки, что ходуном ходили, когда он подошёл подлить винца с сюрпризом. Уставился так, что Микки забыл, как его зовут. Вино разлил, будь оно неладно; склянка с ядом сначала чуть не выпала, а потом, когда он движением запястья пихнул её обратно, затерялась в рукаве и, как бы он ни пытался её подцепить, соскальзывала и проваливалась к локтю. Говарду пришлось соврать. Микки плеснул себе водой в лицо и проморгался. Ничего, успеется ещё. Вшить маленький кармашек внутрь, к манжету, и тогда получится. А ещё — не обращать внимания на придурочный взгляд. Микки весь облился потом, пока король разглядывал его у стола. Руки дрожали, да и забыл он про это вино — через край перелилось, а если бы кувшин выронил? Какой там яд… Так смотрел, будто знал, что его травят. Микки распахнул глаза. Он вдруг понял, почему Говард не боится короля и почему никто во дворце его не боится. Фрэнк, папаша его покойный, смотрел так, что весь зал утыкался в пол. Королева Моника одним взглядом уничтожала — высокие роды падали ниц. Принцесса — та без гордячки, но степенно и чинно носит себя по дворцу. А у короля взгляд затравленный, как у служки. Шея тонкая за широким воротом дублета прячется — совсем ребёнок. Сколько ему, пятнадцать? Переодень в обноски — за кухаркиного сына сойдёт. Микки зажмурился, отгоняя прошедший день. Какая глупая оплошность — замереть под взглядом мальчишки, да так, что бокал переполнится и разольётся на скатерть красным пятном, а тот и сам не сразу заметит — так же на него уставится. В его глазах Микки увидит то, что видел постоянно в глазах альф, которые его хотели. Ни разу он тому не смущался. А тут до пят проморозило. От яркой картинки перед глазами его слегка затрясло. Микки вытянул ноги, медленно сполз по бортику кадки и опустился с головой под воду. Задержи дыхание — перестанет. Не дыши. Не дыши… Было что-то ещё в этих огромных, опухших от змия глазах. Микки выпустил пузырь воздуха. В груди всё сжалось, и стало нечем дышать. Что, если король знает правду? Микки выскочил из воды. Отдышался, вытер лицо руками, завернулся в большое полотенце. Да не может того быть, не может он знать; что за чушь лезет в голову? Нужно было чем-то себя занять. Отвлечься. Вылетев из уборной, Микки увидел на столе аккуратно сложенные бумаги. На самом верху лежала заготовка с королевскими вензелями и пустой половинкой листа. Вот и дело подвернулось — письмо во Францию, к королевскому брату. Говард через пару дней наведается, а у него не готово. Накинув рубашку, Микки подлил чернил в плошку с резными львами по бокам. Маленьким тонким лезвием подточил перо, обмакнул его в чернила и начал последние предложения. «…Моя Воля есть право, как сказано: что король находит хорошим, то имеет силу закона, ибо народ передал Мне и перенёс на Меня всю свою власть, как на земного Бога. Ты же, брат Мой, не убеждай Меня в обратном; ничего супротив Господа Я не делаю, и то, чему ты попустительствуешь в своём государстве, и всё, что разрешаешь своей жене, то от дьявола. Повстанческая ересь у тебя процветает; в Моей же стране, в стране отца Моего и твоего, не допущу Я того бардака. Лорд Говард отправит твоих людей назад; помощь твоя Мне не потребна, ибо отряды мерзких богохульников не так многочисленны, как тебе доносят. Обнимаю сердечно, Твой брат единокровный и единоутробный, Его Величество Иен I, Божией Милостью Англии король, Защитник Веры»♚♚♚
Иен редко бывал в своём кабинете. Кабинет ему был и не нужен: всё равно ни читать, ни писать он не умел, но так как он жил в королевских покоях, то и кабинет здесь был. Когда-то это место занимал его отец. Он почти всегда был здесь. Детьми они часто носились по дворцу; Фиона и Лип залетали сюда и, растолкав растроганных вельмож, вешались на отца. Слуги, обивая края дорогого персидского ковра, умилялись; отцовские гости смеялись, и звон их голосов наполнял комнаты… Иен стеснялся заходить за эту дверь и, пока старшие сестра и брат радовали взрослых своими шалостями, прятался у выхода на лестницу, втайне завидуя им. Отец его не любил. Однажды Иен услышал, как он кричал на мать в спальне: «А рыжего выблядка… М-мразь… Нагуляла!..» — и за этим последовал какой-то глухой шлепок и сдавленный материн крик. Тогда Иен не понял, что это значит; понял только, что что-то плохое. Что-то, из-за чего папа его не любит и наказывает больше Фионы с Липом. Однажды в детстве Иен увидел человека, что был очень похож на него самого, только больше. Высокий, с мягким и добрым лицом, как у Санты, разве что без бороды. Волосы — такие же рыжие и чуть волнятся. Через огромную грудь по дублету была перекинута широкая лента с орденами; он учтиво кланялся и всем улыбался. Потом Иен узнал, что это был младший брат отца и матушкин деверь, герцог Сассекс — приехал поздравить королевскую семью с Рождеством. Но тогда няня быстро унесла его в детскую. Он помнил, как не хотелось ему покидать сверкающую залу, где стояла прекрасная украшенная ёлка с подарками и где все — и взрослые, и дети — танцевали в нарядных костюмах и платьях. Иен вырывался и кричал на свою бедную няню, что это нечестно, и почему Фионе с Липом можно там остаться, а ему нельзя?.. …Прошло много лет. Иен без страха заходил в отцовский кабинет. То есть, в свой. Отца уже давно нет. Матери тоже. И Фионы нет. Лип уехал. Теперь он в этом кабинете совсем один; одному и властвовать. Одному ему решать важные вопросы, так? Например, за кого пойдёт замуж тринадцатилетняя сестра-омега. Высокие своды наводили тоску: в них упирались высоченные шкафы с книгами, которых ему никогда не прочесть, а в середине стоял массивный малахитовый стол, на котором ему никогда ничего не написать, разве что с горем пополам вывести свои инициалы. Поодаль, у окна, в золотой клетке чирикали разноцветные заморские птицы. Вот бы стать одной из них… Сидеть себе за крепкими прутьями, ни о чём не заботиться, пить, есть и горя не знать. Иен зажмурился, представив себя в оперенье, и ему стало смешно. — Я сказала что-то забавное, Ваше Величество? — Сэмми осторожно ухмыльнулась. Иен нехотя поднял веки и поймал на себе внимательный, изучающий взгляд. — Нет, госпожа Председательница. Отнюдь. Как же ему хотелось, чтобы она исчезла. Чтобы растворилась в воздухе, а вместо неё появилась мама… Ну или хотя бы отец. Лучше бы отец так и был королём. Лучше бы он решал, что делать с Дебби. — Тогда что Вы на это скажете? — Сэмми кивнула на исписанную бумагу, лежавшую перед ним. Иен знал, как пишется его имя. Внизу точно было его имя и рядом место для подписи. — Вы хотите, чтобы я это подписал? — он выделил последнее слово. Сэмми заискивающе склонила голову. — Вы с чем-то не согласны, Ваше Величество? Секретарь два раза зачитал Вам договор. Можем обсудить другие условия, — тут она обмакнула перо в чернила, — но я бы настоятельно советовала Вам принять эти. Иен посмотрел на её сухую протянутую руку с пером. Проглотив огонёк злобы, зародившийся внутри, он поднял глаза. Такое же сухое лицо с яркими хитрыми глазами на улыбающемся выбеленном лице. Жидкие волосы, убранные назад, придавали ей ещё больше бледности. Эта женщина была похожа на смерть из страшных сказок, и Иен так её ненавидел, что от одного взгляда заболели зубы. Наверное, больше неё он ненавидел только себя. — Ваше Величество, — вкрадчиво начала Председательница, — я всего лишь предлагаю Вашей сестре выход из затруднительного положения. Как мне известно, господин Сеймур отказался от брака с Её Высочеством. Вы же не хотите, чтобы Вашу сестру казнили? Мы с сыном возьмём за неё ответственность. Иен забрал перо из её рук. Отчаянно скрипнув, оно прошлось по бумаге кривыми закорючками. Брачный договор был подписан.♚♚♚
Микки плотно прикрыл за собой дверь. Чугунная цепочка толщиной в палец — на крючок. Ещё один тугой засов — пришлось поднатужиться, аж пот выступил. Микки вытер лицо рукавом и нагнулся, чтобы расшнуровать кожаные башмаки. Обычно он так не прятался. Мало ли Говард придёт, или Принцесса, или ещё кто, да и вообще — незачем. Обысков здесь сроду не бывало: Говард и сам сухим из воды выходил, и его покрывал. Бояться дворни или пьяной челяди, что случайно залетела бы в гости, было нечего: на каждом этаже денно и нощно дежурила охрана. Никто не пустит сюда лишние глаза и уши. Никто не узнает, чем Микки тут занимался. Но в последнее время его мучила тревога. Он начал носить с собой ключи и каждый раз запирал дверь на три оборота; спустившись на этаж, возвращался проверить — бывало, и не один раз. Тревожное чувство жрало его изнутри, словно червь, холодом выедало живот. Ничем не вытравишь: ни спиртным, ни куревом, ни болью от лезвия, и даже сладости уже не так помогали, как раньше. Говард замахнулся слишком высоко. «Не кусай руку, которая тебя кормит», — это Микки зарубил себе на носу с детства, лет в семь, когда старый лорд забрал его к себе. И сам он был таким же: поганых слов в сторону короля Микки сроду не слышал. За какой-то год с начала революции всё изменилось, а теперь так завертелось, что Микки уже не понимал, что к чему. Король — тряпка, но кто так жаждет его трона, что готов его убить? Кто и зачем подставил Принцессу? Лорд не мог провернуть это всё один. Кто действует с ним заодно? Он не мог найти ответов и каждый раз, засыпая, надеялся проснуться от дурного сна, который чересчур затянулся. Уходил на стрельбище и часами возился с арбалетом: возвращаться во дворец не хотелось. Вот и сейчас, скинув арбалет с плеча, Микки разулся и вытер ноги, спотевшие от долгого стояния на жаре, о ковёр. Столик со свечами и спичками стоял у окна; сквозь слюдяную муть лился слабый вечерний свет. Микки подошёл к окну, чтобы зажечь свечи, как вдруг учуял тяжёлый дух. Он повернул голову и различил очертания человека на кровати. Тот сидел полубоком, прислонившись головой к колонне балдахина. Глаза блеснули в темноте; человек откинул голову назад. Свет из окна упал на пухлое лицо с тяжёлыми мешками под глазами. Микки так и обмер. Это был король. «Вы не ждали нас, а мы припёрлися», бля. Ладно, это же хорошо. Так и было задумано. Сам пришёл, значит. — Ваше Величество, — проглотив страх, Микки поклонился. — Подойди сюда, — едва сломавшийся, совсем мальчишеский голос прорезал тишину. Костлявые пальцы напряжённо сжимали бёдра. Острые коленки проклёвывались сквозь ткань бриджей. Микки на ватных ногах подошёл к постели и упёрся взглядом в эти коленки. Спиртное зловоние ещё пуще ударило в нос. И тут он вдруг вспомнил, что на письменном столе в другом углу покоев лежала целая груда королевских писем. Настоящий ворох, скопившийся за пару недель, с вензелями, сургучом и поддельными подписями. Холодный пот полился по спине; Микки скосил глаза. Пара листов с прусскими гербами валялась у ножек стола. Сами упали? Или король уронил? Как он вообще сюда попал? Вопросы зароились в его голове. От пристального взгляда короля волосы на голове зашевелились. Золотая цепочка, прикреплённая на пуговице парадного дублета, качнулась и зло сверкнула на слабом вечернем свету. Микки не мог поднять голову. Король же пялился на него в упор. Видел или не видел? Видел или нет… — Раздевайся. Нет, не видел наверняка. Пьяный в лоскуты, какие ему бумажки? Под мухой зачесалось, вот и пришёл потрахаться. Ключница, наверное, открыла. Это же король, ему все двери открыты… Микки как следовало, не мешкая и не торопясь, расстегнул рубашку. Едва последняя пуговица вышла из петли, Его Величество вдруг протянул руку и схватился за его пояс. Чтобы не упасть прямо на короля, Микки отступил на шаг назад. Тот с трудом поднялся на ноги и, слегка шатаясь вперёд-назад, возвысился над ним угловатой фигурой. Микки даже в темноте заметил, как смешно оттопырились рукава у него на плечах. Дублет явно не в пору. Так едва выпорхнувший из гнезда птенец пробует новое оперение, хотя летать толком не научился. Король был на полголовы выше, и Микки, опустив глаза, видел, как дёргался кадык на худой шее. Вынув руку из-за его пояса, он положил обе ему на бёдра. Р-раз — и бриджи треснули по швам. Микки пошатнулся. Кое-как устояв на месте, он невольно опёрся ладонями на короля. Тот обдал его тяжёлым дыханием, больно схватил за подбородок и задрал его голову вверх. Микки заморгал и постарался отвести взор, но король заглянул ему в лицо — близко-близко. Пришлось смотреть прямо в глаза. Зрачки были словно покрыты пеленой. Опухшие веки дрожали. Сквозь зло поджатые губы прорывалось смрадное дыхание. Мокрые от пота волосы волнами липли ко лбу. Съёжившись в его костлявых цепких пальцах и часто моргая, Микки едва дышал. Нужно было что-то сказать, но, как назло, все умные мысли вылетели из башки. Сердце застучало в висках, и Микки боязливо сглотнул. А что, если он всё-таки прочёл бумаги на его столе? И поэтому сейчас держит его за подбородок и так пялится? Не выдержав давящего взгляда, Микки прикрыл глаза. В следующий момент он полетел на кровать. Те же цепкие пальцы спустили порванные штаны ещё ниже. Микки помог, приподняв зад. Так бы сразу. Хоть ясно, чё ему надо — а то за рожу схватил… Микки хотел уже было стать на карачки, но в полумраке увидел, что король запутался в своей ширинке. — Я помогу, Ваше Величество, — он сел на кровати и, спустив ноги, потянулся к паху короля; тот убрал руки и пошатнулся. Казалось, ноги скоро перестанут его держать. Быстро расстегнув королевскую ширинку, Микки макушкой почувствовал, как Его Величество снова прожёг его взглядом. Ладно, может, зря это он себе нагоняет. Если бы король узнал, что его переписка в чужих лапах, у Микки уже голова бы с плеч слетела. Или что, трахнуть решил напоследок? «Как в постель его затащишь, не дури», — слова Говарда всплыли на ум. Микки встал раком и несколько раз глубоко вдохнул. Спокойно, без глупостей. Сейчас дышать можно. Сейчас дышать надо. Микки не напортачит в такой момент. Говард же ждёт. Руки короля — горячие и потные — подтянули его к себе. Микки опустился на локти и, пошире расставив ноги, выгнулся. Так бы хорошо маслом ляпнуть, но он не решился. Будешь по шкафам ползать, да потом ещё корячиться — пьяного, хмурого и дёрганого альфу только разозлишь. Да и к чёрту. «Раздевайся», и всё — ни слова ведь больше не сказал. Задница взорвалась резкой болью. Микки опустил голову на постель и закусил себе палец, пока в него туго впихивался королевский хер. Во всех смыслах королевский: палка там была ещё та, Микки в блядюшнике сквозь штаны нащупал. От кого хоть досталось ему такое наследство? Папаша-то не отличался… Нужно подумать о сладких булочках, что припасены в тумбе у кровати. Вдох-выдох — Микки дышал плавно. Так ходят павлины в королевских загонах, так их хвосты качаются из стороны в сторону, и его тоже качает из стороны в сторону — вперёд-назад, вперёд-назад. Булочки покрыты помадкой, а на них рассыпана корица. Микки слижет помадку и съест булочку, и во рту будет сладко-пресладко, только нужно дотерпеть. Молча. Чуть-чуть потекло, и стало полегче. Яйца мокро шлёпали о зад; тяжёлое дыхание сзади участилось. Микки по-прежнему молчал, изредка дёргаясь от щипков и царапков: король лапал и сжимал его бока, и это было не столько больно, сколько щекотно. Терпеть боль было гораздо легче, чем щекотку: там ещё не сложно притвориться, что приятно, если альфа захочет. А вот если щекотать начнёт, так и вмазать случайно можно… Дырка по-прежнему ныла. С каждым толчком было всё больнее — Его Величество загонял всё быстрее и дальше; Микки закусил второй палец, сжав одеяло так, что оно собралось в складки. К глазам подступила влага. Зажевав третий палец, он уткнулся лбом в простынь и еле сдержал всхлип. Нужно что-то представить. Что-то симпатичное, как говорит Принцесса. Вдох — кузнечик у неё в ладошках медленно поводит усами. Выдох — солнце под стрёкот сверчков заходит за лесные верхушки перед стрельбищем. Снова вдох — Сэнди хохочет, сидя на коленях у Говарда. Выдох — Лилит схватилась за живот… Жопа немного привыкла, и вроде бы стало не так больно, но появилось что-то другое. Защипало, будто уксуса туда налили. Блядь, наверняка в кровь растёрло опять. Микки сцепил зубы, зажмурился и выдыхал через нос, стараясь не сбиваться. Вдох-выдох, осторожно и медленно… Вот только король вдруг озверел и стал рвать его так, что из глаз потекло и дыхание в конце концов тоже сбилось. Чтобы не всхлипывать, Микки зажал себе ладонью нос и рот. Ладно, раз стонет в голос — значит, скоро закончит. Раз, два… Пять, шесть… Десять. Обратно: девять, восемь… Микки считал, на какой цифре остановится, столько булочек он сегодня съест. Говард ругался, что он обжирается, но как не обжираться, Микки не понимал. Они же такие вкусные! Раз так, пусть всё решает случай. В этот раз — три; в следующий, может, повезёт больше. С последними толчками было почти невыносимо: Его Величество, видимо, отходил от удовольствия и въезжал, словно на параде, не торопясь. Так подумал Микки — но ошибся. Сзади донеслись странные утробные звуки. Микки не успел обернуться, как вдруг что-то мокрое и тёплое с размаху вылилось ему на спину, потекло по рукавам… Завоняло так, словно на него вылили ушат с помоями. Король отпустил его. Микки привстал с локтей, осторожно выпрямился и сел на кровати. Его Величество, отходя назад, шлёпнулся на ковёр. Ошалело вытерев рот, он тупо взглянул на свои руки. Зловонная блевота противно стекала по спине; Микки аж самого затошнило от запаха. Ещё и дырку щипало адски. — Ваше Величество, Вам плохо? Король ничего не ответил. Только вытирал рот и рыгал. Враскоряку поднявшись с постели, Микки осторожно снял рубашку и, стараясь не выдать брезгливости, кинул её на кровать, завернул в одеяло: туда тоже попало с рукава. Открыв дверь в уборную, бросил этот куль под кадку с водой. Бля, ещё стирать. Вот нахер так пить? Дрянной малолеток, а не король… Вино жучит, конечно, по-королевски. Штаны ещё зашивать. Разорваны аж до колена — что верхние, что нижние. Ладно, и хуй с ним, с этим всем. Нужно закончить… Нужно найти его лекарство, и чтоб ничего не заметил. Микки взял из уборной блестящий серебряный тазик, чтоб, если что, не на пол. С трудом передвигая ногами от щемящей боли в дырке, Микки вернулся в спальню. Король, оперевшись плечом на шкаф, пытался застегнуть ширинку. Пальцы снова его не слушались. — Ваше Величество, давайте я, — Микки натянул остатки штанов и, превозмогая боль, подошёл к королю, но тот резко отпихнул его и промычал: — Не трогай! Меня… Сатана! Бешеный взгляд в довесок. Проковылял до двери, держась за стену и шатаясь. — Ваше Величество, может, воды… — начал Микки, но не успел договорить. Король споткнулся на ровном месте и втемяшился в дверь. Его снова стошнило. Микки засуетился. Налив воды из кувшина в бокал, поднёс королю. Тот нехотя отпил пару глотков, уронил бокал и со вздохом откинулся головой на дверь. Вода вылилась Его Величеству на дублет; бокал стукнулся о порог и треснул по краешку. Какой уж тут таз — всё давно на полу. Сам король на полу. Тоненькая красная сеточка на веках дрожала вместе с ресницами. Худая грудь тяжело и часто вздымалась под тканью одежд. Время от времени он морщился и тихо стонал сквозь зубы. Устало вздохнув, Микки тронул его за плечо и произнёс: — Ваше Величество, лягте на кровать, Вам станет легче, — с этими словами он осторожно взял короля под локоть. Тот, не открывая глаз, схватился за косяк двери. Кое-как они поднялись и, глядя под ноги, дошли до постели. Король завалился на спину. Микки достал из серванта ещё одеяла. Сегодня на своих двоих этот блевотик точно никуда не уйдёт. Где же он хранит лекарство? В дублете или в штанах? Как бы дал себя раздеть… Взяв одеяла, Микки почти на цыпочках прокрался к постели и положил их на софу перед кроватью. Король, раскинув по постели свои длиннющие худые руки, едва слышно сопел и не шевелился. Стало совсем темно. Недолго думая, Микки зажёг свечи в подсвечнике у кровати. Тёплый свет заиграл на спящем, почти детском лице короля. Микки собрался с духом и решил сначала посмотреть в дублете. Там точно был внутренний карман: он заметил его сразу же, с прицепленной цепочкой. Задержав дыхание, он склонился над королём. Нащупал пуговицы, расстегнул пару и сунул руку, стараясь не прикасаться к телу, чтобы вдруг не разбудить. Ему повезло. Микки с облегчением нащупал маленькую стеклянную бутылицу. Вытащив её, он оглянулся на короля. Тот был по-прежнему неподвижен. Только посапывал время от времени, и грудь вздымалась от спокойного, ровного дыхания. Черты разгладились; на полудетском лице было написано умиротворение. Спал, как ребёнок, будто и не было ничего… Капелька Говардова зелья упала в лекарство Его Величества. Закрутив бутылицу, Микки осторожно вернул её на место, укрыл короля одеялом и задул свечу.♚♚♚
Шпили нового храма ясно очерчивались в предрассветном небе. В роще неподалёку соловьи воспевали новый день; за рощей виднелась каменистая дорожка, ведущая к парадному входу, но они шли по задам, дабы никому не попасться на глаза лишний раз. Сегодня Иен забрал Дебби из Тауэра на утреннюю службу. Хоть Парламент и запретил ей покидать башню, не соблюсти воскресную традицию брат не мог. Её выселили из дворца в башню в тот же вечер, когда королевская полиция нагрянула в залу посреди приёма. С тех пор ни жених Сеймур, ни Иен ни разу не навестили её. Сердце рвалось от тоски и неизвестности. Забравшись на сундук у зарешёченного окна, Дебби часами смотрела на площадь, где казнили преступников. Головы летели каждый день. Вчера на её глазах палач обезглавил четверых, и она знала: то были повстанцы. Её голова тоже слетит на этой площади, на глазах у брата? С двумя утренними служанками он плёлся впереди по бугристой тропинке, понуро склонив голову. Прокрадывающиеся сквозь ветви деревьев лучи путались в его волосах, играя с их яркой рыжиной. Дебби шла за ним, придерживая подол платья, смотрела в широкую спину в парадном светлом дублете и еле сдерживала слёзы. Иен сильно переменился. Фрейлины рассказали, что с дворовыми он был так же угрюм и даже груб. Сэмми порядочно отрывалась: в мрачных коридорах дворца шептали, что на заседаниях Парламента творится «безобразие, коего при Фрэнке не бывало». Раньше Иен был очень добр к ней. Во всей семье не было ей никого ближе. Один лживый навет — и они стали друг другу чужими. Дебби случайно запнулась о кочку и охнула, чуть не упав. Служанки обернулись: «Ваше Высочество!» Иен даже не остановился. Слёзы брызнули из глаз Принцессы. Как надоело видеть его мрачную сутулую спину! Скрепя сердце она накинула на голову зелёную шаль и молча зашла в храм вслед за братом. — Иен, поговори со мной. Иен словно не слышал её. Не оборачиваясь, он смочил пальцы в чаше, перекрестился и поковылял к алтарю. Дебби последовала за ним. Они опустились на колени перед тёмным, выкрашенным под бордовое дерево крестом. — Иен, — она снова окликнула брата. — Что? — брат повернулся к ней в полбока. Нездоровым блеском светились глаза; под ними вырисовывались тёмные круги. — Что с тобой? — Дебби съёжилась под этим тяжёлым взглядом. От неловкости она поправила уложенные по кругу косы под шалью. — Ты совсем, что ли, не спишь? Иен опустил голову и отвернулся, но она заметила, что глаза его ещё больше увлажнились. Он пробубнил себе под нос: — Ради всего святого, хотя бы ты не начинай. — Иен, я сижу целыми днями взаперти. Я ничего не понимаю, — её голос сорвался, и как бы она ни пыталась сдержать слёзы, они всё равно полились рекой. — Почему ты веришь им, а не мне? Иен тяжело вздохнул, прикрыл глаза и облизнул сухие, запёкшиеся губы. Быстро взглянул и, тут же отвернувшись, промолчал. Первые лучи солнца пролились сквозь витражи под потолком; тоненький лучик попал на королевскую цепь у брата на груди. Один из крестиков тускло сверкнул. — Ты что, и вправду меня казнишь? — Решение выношу не я, — отчеканил Иен, сцепив зубы, и медленно перевёл взгляд на неё. В его красных глазах стояли слёзы. Её словно ударили. Судорожно открывая рот, Принцесса схватила брата за ворот и вскричала: — Врёшь! Ты врёшь! Ты король! Скажи им, что я ни при чём! Ты сам это знаешь! Иен сдёрнул с себя её руки и стиснул до боли. Перекошенное лицо пылало гневом; сжав зубы, он шёпотом процедил: — Я предупреждал тебя, Деб. Я говорил тебе: «Будь осторожна». Говорил: «Не водись со всякой мерзостью, не навлекай на себя подозрений». Что ты мне ответила? — Почему тогда Микки не казнят, если он такая «мерзость»? Да что ты… Да что он вообще тебе сделал?! — задыхаясь от слёз, проревела Дебби в ответ. Иен замер и уставился на неё широко распахнутыми глазами. Отпустив её руки, отвернулся и потёр лоб ладонью. — Молись, и пойдём, — выдавил он. — Если не будешь, дай хотя бы мне… Утренний свет уже во всю лился сквозь витражи. Деб смотрела, как у брата по лицу бегут слёзы, и молчала. Иен моргал, не смахивая их, и они падали с подбородка на мраморную ступеньку, у которой они стояли. — Quia peccavi nimis cogrtatione, verbo et opere: mea culpa, mea culpa, mea maxima culpa, — пальцы приложились к рыжей чёлке, со лба на живот, сделав крестное знамение. Ещё раз, ещё и ещё. Иен подался вперёд и тяжело опёрся руками на золотую оградку перед алтарём. Свечи затрещали искрами. Приподняв голову, он широко открытыми глазами уставился вверх. Мягкий ненавязчивый свет солнца падал ему на макушку, и голова будто искрилась, прямо как свечи поодаль. Последние горячие молитвы сорвались с его губ вперемежку со всхлипами: — Orare pro me ad Dominum Deum nostrum. Amen. Принцесса не молилась. Сидела подле брата и мяла подол, закапанный слезами. Коричневая ткань юбки грустно улыбалась ей складками, будто говоря: «Вот и всё». Вот и всё, оборвалась жизнь — глупо и несправедливо. — Деб. Дебби исподлобья взглянула на него. Казалось, Иен смягчился: глаза посветлели, и нижняя челюсть уже не ходила ходуном. Он смотрел на неё с таким сожалением, что на чуточку в сердце затеплилась надежда. — Ты должна выйти замуж. — Да, конечно. Господин Сеймур ко мне не приходит в последнее время… — Не за герцога. За сына Сэмми, — протараторил Иен и тут же встал на ноги. Принцесса опешила. Вскочив за ним, она ошарашенно спросила, пытаясь заглянуть ему в лицо: — Почему? — Она вытащит тебя из башни, — твёрдо, уже более уверенно произнёс Иен. — Может быть, даже уговорит парламентариев не созывать суд. И ещё… В договоре прописано, что ты будешь жить здесь, при дворе. Это же хорошо. Не надо уезжать в Нортумберланд. — Подожди, в каком договоре? — Я подписал твой брачный договор, — ответил Иен. Сердце упало. Значит, всё уже решено за неё. — А что герцог? Иен тяжело вздохнул и закатил глаза. Отойдя от Принцессы, сел на ступеньку у алтаря и закрыл лицо руками. — Для него это позор. Для его рода это позор. Ты же омега. Парламент и так еле-еле дал добро на брак, а тут вон что вышло… Дебби встала перед братом. Как она ни пыталась проглотить обиду — не вышло, и обида эта выплеснулась из неё ехидными словами: — А для Сэмми, значит, не позор? Видимо, её сыну любая невеста сойдёт, даже «мерзость»? — Господи, Деб, какая же ты глупая! У нас нет выбора! — Иен вскочил на ноги и взмахнул руками. Его усталые глаза снова пылали гневом. — Ты выйдешь замуж и избежишь суда, и всё! Она долго-долго смотрела брату в глаза. Сквозь пелену гнева в них показался страх. Взъерошенный и напуганный, Иен стоял перед ней с глазами в пятифунтовую монету. И когда стало понятно, что им нечего больше друг другу сказать, Принцесса молча развернулась и ушла. — Деб! Двери храма закрылись за ней с тяжёлым скрипом. Если Бог не хочет ей помочь, она поможет себе сама.♚♚♚
Солнце лениво плескалось в туманном мареве. Хмурый день клонился в сон; стриженая зелёная трава сминалась под ногами. С каждым шагом идти было всё сложнее. Время от времени озираясь по сторонам, Микки зашёл за амбар, пробрался к выходу с северной стороны и тут же попал на серую, унылую площадь. Единственным, что оживляло её, были плохо затёртые лужи крови под эшафотом. Охранники скрестили перед ним секиры, заслонив вход. Микки поднял руку и покрутил гербовое кольцо на указательном пальце. Один из охранников всмотрелся и тут же опустил оружие. Печать Говарда пропускала его всюду. Поднявшись в башню на самый верх, Микки с поднятой рукой прошёл ещё через несколько постов и долго ждал, пока Дебби сообщат о нём. Один страшный охранник с глубокой язвой на лице без конца ему подмигивал. Стиснув зубы, Микки пинал дохлую крысу и считал про себя, и, когда двери покоев Принцессы наконец распахнулись, с облегчением вздохнул и переступил порог, поёживаясь от преследующего скабрезного взгляда. Его встретили холодные каменные стены без облицовки. На окнах не было ставен, только толстые решётки. Голый и сырой пол даже через башмаки холодил ноги. Когда-то роскошная мебель была ободрана и затёрта, будто её принесли сюда из полузаброшенных уголков дворца. Балдахин у кровати свисал унылой бахромой. Принцесса сидела в окружении фрейлин к нему спиной, в простом зелёном платье. Буйная, неприбранная копна волос топорщилась во все стороны. Микки поприветствовал её, и она слегка, будто нехотя, обернулась. Грустные глаза быстро окинули его взглядом; она снова отвернулась и кивнула одной из девушек. Те тут же побросали вязания и вышивки, торопливо встали и поприседали в реверансах, и вскоре Микки и Принцесса остались одни. — Садись. Извини, угостить тебя нечем. Тут еду приносят по расписанию. — Ничего, — Микки подошёл к ней поближе и присел на стул одной из фрейлин. Немного помолчав, он спросил: — Как ты тут, Высочество? — Держусь, — слабо улыбнувшись, пробормотала Принцесса. Волнистая прядь упала ей на лицо; она быстро зачесала её за ухо. — Что-то слышно про меня? Микки увидел страх в её отчаянном, горящем взгляде. — Да всякое говорят, знаешь… Принцесса закрыла лицо руками и согнулась, опустив голову на колени. Микки растерялся. Он не умел утешать и понятия не имел, что делать с плачущими людьми. Микки положил руку ей на плечо, но Принцесса не отреагировала. Наверное, лучше сразу же сказать, зачем пришёл. — Слушай, Высочество. Я тут кое-что принёс. Принцесса, не разгибаясь, повернула к нему заплаканное лицо и шмыгнула. Микки подал ей шёлковый куль. Она вопросительно взглянула на него. Зачесав растрёпанные волосы за уши, без особенного интереса развернула куль. На шёлковой тряпочке лежала серебряная шкатулка. — Что это? — Открой. Подцепив крышку обгрызенным ногтем, Принцесса открыла шкатулку, взяла лежащий свиток бумажки и развернула его. — Что здесь написано? — «Марийка». Это код, — объяснил Микки. — Мари-что? — Это имя. Помнишь, мы говорили про Францию? Я уже договорился. Они помогут пересечь границу, только отдай им это. Дебби поколупала шкатулку, взяла в ладони и повертела в руках. Задумчиво нахмурившись, она положила руки себе на юбку, погладила колени и смяла ткань в ладонях. — А ты со мной поедешь? В её взгляде сквозила тихая, умоляющая надежда. Микки оторопел. — Что? — только и смог выдавить он. Дебби пододвинулась ближе. Взяла его за руки. — Давай сбежим вместе, Микки, — прошептала она, оглянувшись на дверь. — Я возьму тебя слугой. — Ну, я… Я не могу. Принцесса долго вглядывалась в его лицо и моргала. Микки не знал, куда деться от этого разочарованного взгляда и ледяных пальцев, что гладили его ладони. — Почему? Он судорожно прикидывал, что ответить, и уже немного жалел, что решил ей помочь. Вот же чё удумала. — Как я оставлю Говарда? Он меня вырастил. Он мне как отец, — Микки проговорил первое, что пришло в голову, и, в общем-то, не соврал. Но Принцесса, широко распахнув глаза, грустно усмехнулась: — «Как отец»? — Да. — Разве отцы сношают своих детей? — она почти вскрикнула; глаза её наполнились слезами. Микки снова растерялся. Принцесса сжала его ладонь так, что стало больно. Нет, она не могла о таком знать. Откуда? — Кто тебе сказал? — тихо, почти шёпотом спросил он, почёсывая бровь. — Я видела. Я сама всё видела. Вы были на кровати, и я видела твоё лицо. Ты этого не хотел. Вот тебе и не закрывай дверь на засов. — С чего ты подумала, что я не хотел? Принцесса зажмурилась и помотала головой, словно пытаясь отмахнуться от наваждения. По бледным щекам потекли слёзы. Губы переминались и дрожали; всхлипнув, она выдавила: — Потому что я знаю, что ты это не любишь. То, что происходит у альфы и омеги в постели… Ты это не любишь. Ты с приёма уходишь с господами куда-то, а наутро лежишь больной и синий... Микки окончательно впал в ступор. Иногда наивность Принцессы поражала его. Он долго думал, что ей ответить, и в конце концов сказал, как думал: — Лорд Говард — мой господин, и я ему служу. Так что в этом нет ничего страшного. — Микки, он ужасный и старый! — Он заботится обо мне. — Я бы тоже о тебе заботилась. — Это не то, — пробормотал Микки в ответ. Принцесса отпустила его. Вытерев щёки ладонями, она встала со стула и, обиженно сложив руки на груди, отошла в угол. Стая стервятников за окном кружилась над площадью. От их пронзительных криков у Микки что-то сдавило внутри. Повисла напряжённая тишина. — Раз так, уходи, — сказала она через плечо. — Я сама выкручусь. — Что ты собралась делать? — Скоро узнаешь, — она быстро взглянула ему в глаза и снова отвернулась. Сэнди номер два. Если ещё и эта наломает дров… — Ты же не собираешься сбегать к повстанцам? Принцесса печально усмехнулась. — А что в этом плохого, в моём-то положении? — Ты с ума сошла, — выдохнул Микки. — А ты нет? — она тряхнула копной и развернулась. Губы её были поджаты, и на лице читалось отвращение. — Нравится, когда тебя пинают, как мячик? Когда ты для всех кусок мяса и больше ничего? А так и будет, Микки! Так и будет, если мы не попробуем что-то поменять! Микки едва не оглох от её крика. Она снова плакала и размазывала слёзы по щекам, и он едва сдержался, чтобы не заорать на неё в ответ. Дура. Какая же дура. — И что ты поменяешь, альф и омег друг с другом? — насмешливо произнёс он. — Зачем ты усложняешь себе жизнь, Высочество? Просто поезжай во Францию. У тебя же там брат. — Я не хочу уезжать от Иена, — твёрдо проговорила Принцесса. Немного подумав и опустив взгляд, она добавила: — И от тебя тоже. Микки молча пытался осмыслить всё, что она сказала. Что-то было не так. Что-то было возмутительно, что-то — смешно и наивно, а третье — похоже на правду, но всё равно не правда. Микки не кусок мяса. Микки — слуга своего, хоть и придурочного, господина. Микки — полезный слуга, он не просто так проедает Говарду карманы. Что ужасного в том, чтобы быть верным слугой тому, кто добр к тебе? Вслух он этого говорить не стал. Слёзы пугали его. Не зная, чем её утешить, Микки мягко потрепал её по плечу. Дебби вдруг оторвала руки от лица и, красная и некрасивая, с кривым от плача лицом, кинулась его обнимать. Плечо промокло. Микки неловко обнял её в ответ. Внезапно его посетило дежавю. Откуда-то издалека, из старых обрывков памяти, которые он запрятал на самый чердак своей головы, выплыл тихий летний вечер. В предсумеречной дымке за окном переливались птицы; ветер врывался в окно, ласкал скрипящие ставни и развевал светлые волосы Лилит. Только живота у Принцессы не было. Но какая разница, если её ему тоже не спасти?♚♚♚
Летняя жара медленно и томно растекалась по стенам. Очень странно: июнь, а так безветренно — и днями, и ночами. Духота везде и всюду: в пыльных покрывалах, в ковре и шторах, в накалённом до предела воздухе. Как ни сядь, куда ни подойди: и у окна, и на кровати, и за столом — нигде не спрячешься. Пот неприятно стекал по спине, мок под коленками и в туфлях. Иен лениво запихивал в себя тушёную грудку. Его жена, королева Женева, сидела с другой стороны стола. Тарелка её была полна: она почти не ела. За весь ужин они перебросились парой фраз и больше друг с другом не разговаривали. Иен не мог взглянуть ей в глаза. Её отца он тоже избегал. Сегодня Сеймур стучался к нему в кабинет — Иен приказал никого не пускать. Навряд ли тесть был бы рад увидеть его распластанное на полу, вдрызг пьяное тело. Навряд ли был бы рад услышать о том, как он поступал с его дочерью. Да к чёрту — со своей богом данной женой, благочестивой и верной. Женой, которая ждала его у себя в покоях каждую ночь. Бесовская пелена жгла глаза. Сладкое наваждение снова и снова рисовалось перед глазами. Тёплые белые бока. Мягкий круп впрытык к его паху и запах, вкусный запах, из-за которого он пропал во грехе… — Вы сегодня меня навестите? — проговорила Женева, вырвав его из дурного бесовского морока. — Простите, моя королева. Мне сегодня что-то нехорошо, — ответил Иен. Он заучил эти слова, словно молитву, повторяя их каждую неделю в ответ на просьбу жены. Но сейчас он не лгал: после выпитой днём бутылки коньяка у него и вправду болела голова. Женева осторожно положила вилку на тарелку, но звук этот так резанул по ушам, что Иен поморщился и раздражённо взглянул на жену. Она утёрла губы салфеткой и тихо вздохнула, глядя на длинный, разделявший их ряд свечей по центру стола. — Я правильно понимаю, наследники Вам не нужны, Ваше Величество? У Иена кусок застрял в горле. Перестав жевать, он смотрел на то, как она поправила волосы, высунувшиеся из-под сеточки, как выправила золотую заколку с ярко-синим камнем и, поджав тонкие бледные губы, взглянула ему в лицо. Глаза её заблестели. Внутри что-то оборвалось от ужаса. Совесть снова выпустила зубы о его затылок; Иен нахмурился и натянул на себя неловкую улыбку. Нет, она не может о таком знать. — Конечно, нужны. — Вы не ночуете в моей спальне и к себе тоже не зовёте, даже в установленные дни. — Я прошу прощения, моя королева. Я в последнее время очень слаб. Ложь, всё ложь; Иен поперхнулся своими же словами. Духота давила на затылок, и стало очень трудно дышать. Иен отпил воды, залив сухость во рту, и уткнулся в тарелку. Повисла давящая тишина. Если бы только это было правдой. Лучше слабеть телом, нежели духом; первое не так страшно, как второе, не так греховно и богомерзко, и беда человеческая оттого, что дух Христов в теле угасает, если не поддерживать его молитвой. Так учил его духовный отец когда-то давно, когда Бог ещё говорил с ним, а молитва не прерывалась сатанинским наваждением… — Как думаете, Ваше Величество, — начала Женева. Закусив щеку, она покачала головой и криво ухмыльнулась. — Как думаете, если бы Вы не теряли силы на стороне, я бы уже принесла наследника этому королевству? Иен проглотил язык. Он сидел ни жив ни мёртв. Левая нога затряслась под столом; Иен поцарапал себя сквозь штаны и, слушая тишину, что сгущалась над ними в душном, слабо освещённом сумраке, замер, не глядя жене в лицо. Боже, она всё знает. Вскочила так, что чуть не снесла тарелки со стола; хрустальная салатница, стоявшая на краю, упала и разбилась; пошатнулись подсвечники, и одна свеча выпала на стол и потухла. Шумно выдохнув, Женева схватилась за голову. Её белое худощавое лицо страшно перекосило. — Ты же перед Богом мне обещал! Ты перед всеми обещал! А теперь нагло лжёшь мне в лицо, да кто ты тако-ой?! — на последний словах её голос сорвался на вой. Иен поднялся на ноги, придерживаясь руками за стол. Женева, увидев это, захохотала в истерике. — Ты даже сейчас пьяный! Думаешь, я не вижу? Думаешь, не знаю?! Тебя видели в этом содоме! Ты молился со мной о чаде, и что теперь? — Это мой грех, Женева, не твой. Я не отрицаю его. Сейчас я пред тобою честен, — пролепетал Иен, и вышло это так жалко, что он вмиг сгорел. Выйдя из-за стола, подошёл к жене; та отпрянула на шаг. — Скажи, чего мне ждать? Что мне говорить отцу, Ваше Величество? Что свершится чудо, и я понесу от святого духа? В голове будто что-то щёлкнуло. Иен вскипел; ярость застелила глаза, сжала кулаки; он заорал так, что жена отпрыгнула в угол: — Не смей богохульствовать, ты, женщина! — Это ты богохульствуешь, — прорыдала Женева. Ничего не видя перед собой, Иен подскочил к окну, чтобы хоть немного унять жар в теле, но снаружи тоже было душно. Женева кричала у него за спиной: — Разве я не предупреждала тебя перед свадьбой? Здесь что ни слуга, то течная давалка, и все только рады под тебя лечь! Так зачем ты молился, Иен? Чтобы трахать блядей вместо жены? Я хоть раз тебе отказала?! — Заткнись! Заткни свой рот, сука! Хохочет над ухом дьявол. За шкирку, словно котёнка, и мнёт в своих чёрных лапах, чешет рёбра и щиплет за уши. Иена всклокочило так, что цепь на дублете задребезжала. Непослушной рукой он еле-еле нашёл лекарство, снял крышечку зубами и залил в рот три капли. Голову захолодило от резко нахлынувшей тишины. Иен прижался лбом к окну, зажав трепыхающуюся в судорогах ногу. Горло свело болью. — Я надеюсь, что Ваше Величество в скором времени соизволит провести ночь в моих покоях, — раздалось из противоположного конца комнаты. Как же. Не дождёшься теперь, истеричка. Иен зажмурился, слушая её удаляющиеся шаги и грохот дверей, и тут из окна на него едва подул лёгкий, чуть-чуть прохладный ветерок. Он распахнул глаза и выдохнул горечь, застрявшую в горле. Теперь Женева и так всё знает. Теперь не так стыдно перед Богом; жена у него дрянная. Была бы хорошей — разве корила бы мужа? Разве сказала бы что супротив? Значит, сам Бог решил отвести его от змеи. С мигренью и греховной похотью он как-нибудь сам справится. — Принеси мускат, — бросил он Лэйле сквозь зубы. Та зашла почти неслышно, замела с ковра стёкла вперемешку с салатом и с веником в руках просеменила к выходу. Обеспокоенно взглянув на него, она вздохнула: — Слушаюсь, Ваше Величество. После четвёртого бокала его распластало по дивану. А ведь Женева давно могла бы родить! Сколько раз на неё забирался — всё не несла. Дурная она, испорченная, вот Бог и наслал кару… А тот омега что? Микки, так же его зовут? Не-ет, такому ублюдка заделать — та ещё мерзопакость. Иен брезгливо скривился и икнул в бокал. Аж сблевал на него в прошлый раз: видимо, что-то святое в душе ещё осталось, что-то противилось злу. Что есть, того не отнять — потаскун, Женева тут правду сказала. Омеги же все такие, без хозяев ноги вместе не удержат, а за ним, видно, и не следит никто. От осинки не родятся апельсинки… Да какая там осинка! Подножный корм всему дворцу. Наверняка и сейчас ему кто-то всаживает. Невольно Иен это представил, и тут его взяла злоба. Он отшвырнул вино и встал. Комната кружилась перед глазами, но он держался и шёл, даже не опираясь на стены. Вышел в коридор — охрана отдала ему честь; да пошли вы все к чёртовой матери, паскуды… А что, если и охранники ему совали? Лестница. Коридор. Лестница, ещё одна лестница. Вот и та самая дверь, за которой омега развращал его на той неделе. Лэйла тогда быстро вызнала, где он блядует. Теперь ноги сами привели Иена к бесовскому логову. Иен дёрнул за ручку и, пошатнувшись, чуть не повалился лбом на чугунную обивку. Заперся, дьявол. Тогда Иен заколотил ногой изо всех сил: — Открывай! Вскоре послышались торопливые шаги. Щёлкнули замки, дверь приоткрылась, и на пороге показалось заспанное лицо. Иен схватился за дверь и затолкнул Микки обратно в покои. Тот дёрнулся и тут же продрал глаза: — Ваше Величество… Длинная расстёгнутая блуза едва скрывала срам. Шерстяные чулки до середины бедра обтягивали икры. Волосы его — длинные, почти до подбородка — упали на лицо, когда он почтительно склонил голову. В спальне никого больше не было. Оглядевшись, Иен сделал шаг вперёд, ещё один; Микки не отходил. Только голову чуть ниже склонил. Здесь, на южной стороне дворца, царила приятная прохлада. От тёмных, слабо блестящих волос шёл тонкий запах. Иен сгрёб его; омега тихонько охнул. Жопа голая такая мясистая и так на ощупь приятна, что уздец поднялся, словно по команде, но почему-то хотелось ещё позажиматься. Иен отодвинул пятернёй ему волосы и, словно собака с открытой пастью, втемяшился в щёки, в шею. Мягонький он, этот Микки: щетина только снизу чуть-чуть грубела, а так — вкусно пахнет, и кожа будто намазана чем-то. Иен укусил его за плечо, вобрав полную грудь этого запаха. Снова в голове муть. Всё остальное позади, и ничего не важно: ни Женева, ни дурацкая Сэмми, даже Деб. Всё, чего хочется, — присунуть в это сахарное тело, и чтобы размоталась ниточка, с веретена слетела, как в нянькиной песне… Тонкая шёлковая блуза летит на ковёр. Пуговицы не даются; Иен рвёт на себе дублет, но Микки вовремя ловит его руки и расстёгивает сам — осторожно и очень быстро, так же расшнуровывает рукава, и Иен думает про себя: привыкший. Каждый день, наверное, господ раздевает. Исподняя рубашка отправилась на ковёр к дублету. Лэйла бы охала и ахала, если бы увидела. На кровать-то кинешь, так начинается: «Такая у Вас одежда дорогая, Ваше Величество. Вы дайте мне, я в гардеробную унесу». Интересно, а гардеробная у него тут есть? Может, там кто прячется? — Это правда, что про тебя говорят? — Иен, лапая омегу за бёдра, пропыхтел ему в ухо. — Что же про меня говорят, Ваше Величество? — Что ты ноги перед всеми раздвигаешь. В ответ Микки взялся за пуговицы на его ширинке и ловко расстегнул их одним пальцем. Иен усмехнулся: — Видимо, правда. — Я служу только господам, Ваше Величество, — Микки слабо улыбнулся в ответ, и это даже в ночном полумраке вышло так симпатично, что Иен слегка оторопел. Живот взорвался мурашками; Иен понёс какую-то чушь: — Знаешь, это ничего. Я вот недавно свою сестру по договору продал, как корову, так что мы с тобой перед Богом квиты… — и он надрывно рассмеялся от того, как это прозвучало. Микки уже было полез к нему в исподнее, но тут остановился и спросил: — О чём Вы говорите? — Давай, трогай, — выдохнул Иен и засунул его руки обратно себе в штаны. Микки поморгал, но послушно продолжил. От умелых прикосновений — совсем не тех, что у Женевы — люто стянуло пах. Иен вцепился омеге в плечи, вгрызся в ключицу и рвано дышал, наслаждаясь запахом его тела. Руки у него были хоть и сухие, но тёплые и приятные. Иену хотелось почувствовать мокрый зад, и чтоб он хлюпал от толчков. Схватив омегу за попу, он прорычал ему в плечо: — Дай, нагну тебя, — и начал разворачивать, как вдруг Микки аккуратно, без всякого сопротивления остановил его руки. На чуточку — совсем на чуть-чуть — что-то странное промелькнуло в его взгляде, но тут же исчезло. — Ваше Величество, может, лучше я сам сделаю Вам хорошо? — мягкая вежливая улыбка проклюнулась на его губах. Он вскинул брови и неторопливо усадил Иена на кровать. Иен поплыл. Как-то у омеги так получалось, что его хотелось слушаться. Словно, если Иен сделает так, как он просит, ему самому будет лучше. Микки присел, объял губами его колено и, выстрелив взглядом, прошептал: — Желаете вина? Я налью. — Давай. Омега медленно поднялся и, крутя бёдрами, подошёл к серванту у окна. Половинки попы перекатывались под ремнями чулочных подтяжек. Иен вожделенно сглотнул. Уздец дёрнулся вверх. — Долго ты там возиться будешь? — нетерпеливо простонал Иен, пока Микки наливал вино. — Сейчас, Ваше Величество, — омега улыбнулся через плечо, и Иен снова растаял. Бог с ним, можно и подождать — попа-то красивая. Закончив копошиться, Микки подошёл обратно с бокалом; Иен залпом его выпил, кинул на пол и уставился на представшее перед ним тело. Микки совсем не стеснялся своей бесстыдной наготы. Медленно, словно пытаясь растянуть для него это зрелище, омега встал на колени, взял срамной уд в руку, обхватив сначала двумя пальцами, потом тремя и, наконец, всей пятернёй. Провёл ладонью вверх-вниз и, впившись Иену в лицо блядским взглядом исподлобья, открыл рот. — Ты что делаешь?.. Ох! От удивления Иен едва не подскочил на кровати, но его тут же прибило резко сжавшейся тягой в паху. Он даже не знал, что так можно, думал, омега рукой всё сделает, а тут нате… Выпустив уздец изо рта, Микки лизнул кончик, объял его губами; язык его затанцевал по кругу, и это было приятно, даже лучше, чем пихаться в зад. Безотрывно Иен смотрел на то, как омега обхватывал ртом его уд. Мокрые приятные губы доходили до середины, а внутри как будто гладили со всех сторон; мокро и нежно скользил язык. То игриво кончик обведёт, то внизу по донышку пройдётся. В один момент Иен не смог закрыть рот и теперь рвано стонал. Микки начал помогать себе рукой; рука его опускалась и поднималась вместе с головой. Аж пальцы поджались. Вдруг ему стало мало. Одной рукой Иен схватился за одеяло, а другую положил омеге на затылок и подтянул его за голову ещё ближе, чтоб дальше зашло. Микки чуть-чуть поперхнулся, но тут же отдышался. Иен в пьяном тумане не успел задуматься, правильно ли сделал, потому что омега тут же быстро вобрал в рот его срам, ещё раз и ещё дальше — почти до самых волос у корня. Голова летела по волнам наслаждения. Насаживаясь ртом по несколько раз, Микки на пару секунд поднимался до кончика, чтобы сделать вдох, и снова с хлюпаньем и чваканьем глотал его вожделеющую плоть, и это было так хорошо, что Иен чуть не выдрал ему волосы. Вжавшись задом в кровать, Иен опустил голову и снова посмотрел на Микки. С носа у него капало; все щёки были в слюне. Прядь волос с чуба упала на лоб, закрыв симпатичное лицо. Иен осторожно поднёс руку и убрал волосы, при этом случайно задев пальцами лоб, кожа на котором была такой же нежной, как и на всём его теле. Иен легонько погладил пальцами над бровью омеги, и тут случилось что-то странное. Микки вдруг часто-часто заморгал и подавился. Тяжело закашлявшись, он выпустил срам изо рта. — Аккуратнее, что ты, — пробормотал Иен. Широко распахнув глаза, Микки продолжал тупо моргать. Вытерев рот, он прохрипел: — Простите, Ваше Величество. Простите… Иен подождал, пока он продышится. Откашлявшись, Микки с виноватой улыбкой взглянул на него снизу вверх, и у Иена в животе что-то зашевелилось от восторга. Но это была уже не похоть. От прикосновений его языка уже не вело, и уздец стоял, но в паху едва тянуло. — Зря ты мне вина дал, — он снова погладил Микки по голове. Микки опять заморгал и с чавканьем выпустил изо рта. Странный: то взглянет, то глаза отведёт, и неясно, что у него в глазах, — в полутьме не разберёшь. Боится, что ли? — Простите, Ваше Величество. Я буду побыстрее. — Хорошо у тебя это получается… Потом давай, а то я так налакался, что мне не закончить. Иен зевнул и упал спиной на кровать. От выпитого в голове закишели мурашки. Возвращаться к себе в покои не хотелось. Да и какая разница, где заснуть: на пьяную голову везде получится. — Ваше Величество, давайте, я помогу Вам лечь, — чужие руки подтянули его к подушке; спустя какое-то время на него легло и одеяло. Невыплесканная блажь постепенно утихала, хоть и свербила ещё немного внизу… Ну вот и у кого он таким штукам учился? Иен разозлился. Не открывая глаз, он произнёс: — Ты же знаешь, что я король? — слова булькали во рту, раскалывались надвое, одной половиной вылезали наружу, другой — проваливались обратно в горло. Вино сильно вязало язык. — Никого главнее меня нет в этом королевстве. — Разумеется, Ваше Величество, — донеслось до него с другой половины кровати. — И я здесь всему господин. Самый главный господин, и тебе тоже. — Конечно… — Вот и служи только мне, — пробурчал Иен, выделив последнее слово. — Никакого спроса с тебя не будет. Если что, говори всем: «король приказал служить только ему»… Понял? Микки долго не отвечал. — Понял, Ваше Величество, — тихий шёпот донёсся до его слуха… …Он почти сразу же задремал, но спустя какое-то время открыл глаза. Небо за окном уже светлело. Снаружи из открытых летних ставен раздавалось пение птиц. Спокойно дышалось прохладой — надо же, неужели жара спала? Полежав так немного, Иен вдруг почувствовал на себе пристальный взгляд и медленно повернулся. Слабый утренний свет мягко падал на темноволосую голову на соседней подушке. Синяки под глазами оттеняли бледную кожу; зрачки чуть-чуть блестели в полумраке. Микки лежал на боку, лицом к нему, и изредка моргал. Одна рука у него была под подушкой, другую он поджал под себя. Их взгляды встретились, и губы омеги дрогнули, будто он хотел что-то сказать. «Снится, наверное», — подумал Иен и снова провалился в забытье.♚♚♚