Королевство

«И сказал Господь Аврааму: пойди из земли твоей, от родства твоего и из дома отца твоего в землю, которую Я укажу тебе; и Я произведу от тебя великий народ, и благословлю тебя, и возвеличу имя твоё...Верою обитал [Авраам] на земле обетованной, как на чужой». Бытие, 12:1-3

— Ваше Величество. Иен открыл один глаз и сонно зажмурился. Грудной женский голос повторил: — Ваше Величество, к утрене просили разбудить, — и свет мягко пролился в щёлку меж штор. Повернув голову, Иен протёр глаза и махнул рукой. Щель тут же сомкнулась. Брачное ложе снова окутал полумрак. Лэйла — их служанка, кудрявая арабка с орлиным носом — осторожно ходила по покоям и бряцала кувшином. Нехотя разлепив пальцами глаза, Иен сел в кровати. Женева даже не шевельнулась — спала она крепко. Счастливая. Иен раздвинул шторы балдахина и посмотрел на часы. Немногим за четыре утра. Он бросил невесёлый взгляд на маленькую спину жены. Пшеничные волосы растрепались по подушке. Лицом она не поворачивалась с самой свадьбы. И с этой самой свадьбы Иен ходил на утреню один. Женева уходила позже, в шесть — так, чтобы не пересекаться с ним перед Божьим ликом. — Дай, я сначала соберусь, — бросил он Лэйле, когда та снова заглянула за штору балдахина. Каждое утро он собирался с силами. Цеплял слабенькую, какую мог, броню из христовой плоти. Лицо выдерживал перед зеркалом. Всё это, чтобы начать новый день в родном доме, который за полгода из колыбели детства превратился в ад. Но Бог присматривал за ним даже в аду. Иен точно знал — он каждый день с Ним разговаривал. Год пролетел в мгновение ока. Казалось, только вчера отец отошёл на небеса. Только вчера богомерзкие Повстанцы убили сестру. Только вчера была война, когда закадычные друзья, что после обеда резвились на охоте и подшучивали над телесастыми кухарками, взяли друг друга на штыки, и Калеб без лишних объяснений самовольно вышел из его штата и перешёл на службу к Председательнице. Только вчера его женили на наследнице дома Сеймуров. — Христе Иисусе, сын Божий и сыне человече, прими в Себя меня, ибо я ничего не могу, — знамение, поклон, поцелуй. Каменный пол привычно холодил губы, и тихий шёпот эхом разносился по пустому храму. — Предаю желания мои Тебе, ибо Слово Твое есть истина. Слово Божие стало истиной в день свадьбы, и ничего лучшего, что было уготовано ему на небесах, Иен желать не мог. Ведь в жёны ему досталась дочь благороднейшего из отцов. Герцог Нортумберланд оказал им великую милость и спас погибавшую семью от бесславной смерти и забвения. Кому ещё было подавлять омежьи мятежи? Богу Богово, а кесарю — кесарево, и как бы Иен ни жаждал рая от меча изменников, на порочной земле оставалась ещё одна сестра. Милая Деб, его светлый ангел, ни в чём не повинна. Даже странно, что Бог забрал к себе Фиону вместо неё. Фиону муштровали жёстко. Расписание у неё было сплошь забито науками, танцами, верховой ездой и выходами в свет. Люди шли за ней, и свита, которая была в разы больше той, что ходила за Иеном по дворцу сейчас, не давала ей даже нормально облегчиться, как она сама говорила — только в грязной манере. Она распускала волосы, когда нужно было потуже затянуть косу, и приветливо улыбалась тем, от кого по правилам нужно было воротить нос. Иен, хоть и не ведал в свои четырнадцать, сколько весит корона, уже тогда подозревал, что сестра под ней либо выстоит, либо создаст кучу проблем своими вольностями. Фиона заблудилась на трудной дороге, и герцог, этот святой человек, даже её пытался наставить. И не вышло. Как он раскаивался в чужих грехах, в блуде её и предательстве! Иен как сейчас помнил: Сеймур встал перед ним на колени и дрожащим голосом прошептал: «Её Величество… Эх, вероломные!» — и забил кулаками сырую землю, кою вспенила лошадиными копытами война. — Понеже Ты зовёшь меня, то и прихожу к Тебе, и да будет со мною по глаголу Твоему и по воле Твоей. Иен уповал на Бога каждый день, чтобы его, как Фиону, не повязали проклятые бесы. Бесы говорили за неё, когда она хулила Бога, стоя перед благородными лордами, когда давала третью отмену их разумным решениям. Парламент отказывался пускать в свои ряды омежью нечисть, как хотела сестра. Никто на свете не смог вразумить её. Отец пропил всё королевство и оставил Фионе в наследство потрясающее безобразие в хозяйстве, огромную дыру в бюджете и воз внешних долгов. Казна держалась на последнем издыхании; тут ещё и два неурожайных года подряд вышло. Начались голодные бунты. И конечно же, мерзкие Повстанцы воспользовались этим. Ересь их захватила разум Королевы. Иен гнал пегого коня к крепости. Ужас обуревал его бедную голову — крестьяне одурманились зловредными идеями Повстанцев и жаждали разорвать семью на куски. Поддержка его с треском провалилась — армии святотатцев с вилами и топорами ворвались в соседние герцогства. От Филипа ответа не было, и только королевские гвардейцы, армия да духовники остались верны короне Галлагеров; но что они могли сделать против тысяч, обуянных самим дьяволом? — Ваше Высочество! — Что? — Уже близко, только перевал перейти, — крикнул Калеб издалека, гарцуя на своей лошади перед фланговым отрядом. — Нужно остановиться, Ваше Высочество! Иен натянул поводья, и конь, взбрыкнув передними ногами, захрипел и остановился. Воины падали от усталости, и хорошо бы сделать привал, но кровь леденела от одной только мысли, что творилось дома. Злая падучка замертвила пальцы. Иен сжал и разжал непослушные ладони. Ему срочно нужно было домой — узнать, что с сёстрами и мамой. И если уж начертано судьбой загинуть от руки восставших еретиков, да будет так; но рассиживать на пенёчках и ронять слёзы в лесной мох, как глупая омежка, он больше не может. — Он прав, Ваше Высочество, — Калеба поддержал Сеймур, главнокомандующий Королевской Армией. — С новыми силами и в добрый путь… — Нет! Едем прямо сейчас, — отрезал Иен, повернув лошадь к перевалу. Крепости ещё не было видно, зато в воздухе уже витал запах дыма. — Едем! Войско едва поспевало за ним. Бедный конь его, весь в мыле, загнался и хрипел на бегу. Вот и дворец показался на горизонте, а перед ним — сияющее латами поле. Солнце отражалось от доспехов так ярко, что казалось, будто сам Бог снизошёл на битву. — Ваше Высочество! Иен попятился за спину Сеймура, и ужас охватил его. — Па-астроиться-а-а! Потому что дальше были визг тетивы, лязг стальных клинков и трупы. Много трупов. Нужно отдать должное отцу — за всю свою развратную жизнь он не развязал ни одной войны. Зато смерть его увенчалась кровавой резнёй на километры вперёд: поля у крепости, стены, ров и то, что осталось от закрепостного города — было завалено телами, которые ещё какие-то считанные дни назад ходили, говорили, ели и пили, а сейчас лежали с пробитыми головами и вспоротыми брюхами, и мухи ели их плоть. Лошадь спотыкалась о разнесённые в месиво руки, ноги, головы; гвардейцы уже вошли в город, а он, малолетний наивный дурак, едва схоронивший игрушечное копьё, все никак не мог понять, как же так получилось, как же так, как же… Ну какой из него король. Из Липа вот хороший — брат так усердно учился стратегиям и наукам, а ему даже грамота давалась тяжко. Фиона вела за собой людей, и если бы только она шла правоверной дорогой, то была бы жива; никакого переворота бы не свершилось. Повстанцы, которых она защищала, вероломно перерезали ей горло и надругались над её телом, и позор этот навис над монаршим домом так, что только кровью смоешь… Жестокая бойня развернулась у стен Йорка. Иен тогда помутился головой. Грязные мятежники с кличем бросались на королевскую армию, и от нескончаемого ора, треска костей и клацанья мечей в ушах стоял гул. Рука и нога слева онемели — даже лекарство не помогло. Иен вцепился в гриву и чуть не выдрал её — так дрожали руки, и озирался по сторонам, пока солдаты закрывали его своими телами. Слова молитвы о спасении его грешной души сорвались с губ и потонули в грохоте брани вокруг. И когда вдруг наступила тишина, и единственным, что он слышал, стал собственный голос, Иен подумал: теперь уж будь что будет. Теперь уже всё равно; небеса сжалятся над ним и примут в своё лоно, утешат от земного прозябания. — Ваше Высочество, — Калеб прибился к нему сбоку, — взгляните туда! Иен открыл глаза. На востоке, с другой стороны от перевала, показались незнакомые знамёна. Минута — и стало ясно, что кто-то спешит на помощь… Только кому — не ясно. Калеб положил руку ему на плечо. Пока барон Нортумберланд орал на офицеров, что забеспокоились от увиденного на горизонте, Иен разглядел светловолосую женщину в доспехах. Казалось, именно она была предводителем армии, что шла им навстречу. Калеб, приложив ладонь к лицу, смотрел вдаль и щурился. — Ты знаешь её? — спросил Иен. — Нет, Ваше Высочество, — Калеб помотал головой. — Вроде бы посланец, — он указал в сторону мальчика с копьём, увенчанным белой тряпкой. Двое отрядных отскакали к нему и окружили посла. — Разрешите? — Иди. Так Иен познакомился с Самантой Слотт — будущей Председательницей Парламента и своей главной головной болью. Сэмми оказалась той самой незаконной дочерью Фрэнка, которую вырастила мать в отдалённой усадьбе. Все во дворце о ней знали, а Иен, прислушиваясь к ропоту дворни, с детства воображал её валькирией из нянечкиных сказок, которая гуляет по полю брани и сверкающим мечом отправляет славных воинов на небеса. По её словам, когда она узнала о перевороте и тяжёлом положении Монарших Галлагеров, то решила помочь. «Ведь кровь-то не водица, Ваше Величество»; хамства ей было не занимать, как и наглости. Сколько её было нужно, чтоб занять спальню покойной Фионы? Иен сжимал зубы от злости и терпел. Саманта держала несколько мануфактур и платила в казну львиную долю налогов; ей, казалось, всё было под силу, всё ей подчинялось — и мятежники, и парламентарии, и их кошельки. Даже Сеймур ей благоволил и снисходительно смотрел на её бесстыдные выходки. Если бы Иен только знал, что ему предстоит стать королём! Если бы знал, как бессилен он окажется в гуще государственных дел, он бы раньше взялся за голову, раньше бы обрёл Бога и потратил юность на служение Ему. До революции его дни летели беззаботно и радостно — на охоте в компании друзей, в баловстве и шалостях, за музыками, играми и пустыми тратами духа. Конечно, он учился кое-как — хотя больше развлекался. Мамин любимец и шутник с золотой ложкой во рту, он за несколько дней с лёгкой руки Саманты обрёл статус, в коем его никто никогда не ждал. Всё переменилось по щелчку её пальцев. Ушло беззаботное время, ушли друзья, а мама захворала и умерла, и младших с собой на тот свет забрала. Потому корона, которой он и без того не жаждал, сдавила голову так, словно её изнутри инкрустировали шипами. Революция разгорелась по стране пожарами, грабежами и кровопролитной смутой. С Божией помощью удалось спасти большую часть резиденций с Йорком. Королевство устояло, и теперь Иену — вместе с Сеймурами и Самантой, конечно — пришлось тушить эти пожары. Потому что кое-где до сих пор пылали бесовские костры. «Мужайтесь, государь, скверну так просто не выведешь с лица земли», — наставлял его епископ Кранмер на исповеди, и Иен внимал и повторял про себя эти слова. Но мужество покидало его, как только он выходил за порог церкви. Для мужества нужно было что-то больше, нежели просто мужаться. «Ваше Величество, пора бы остепениться», — говорил Сеймур. И осенью Иен уже принимал гостей из Нортумберланда. Под разными предлогами Сеймуры оставляли Иена беседовать наедине с единственной дочерью герцога. Иен не сразу всё понял, но Женева была весела и мила, и даже ему понравилась. Они встречались за общим столом, но уже без графини, Сеймура и сыновей, танцевали на балу. Вскоре граф, расшаркавшись в поклонах, предложил Женеву ему в жёны. Иен не смог отказать своему святому спасителю. В начале октября их обручили. Сеймур, едва успев побыть после революции графом, возвысился до герцога. Он долго отказывался от титула, распинаясь о своей недостойности. Иен поражался его скромности — но всё же уговорил; Саманта тогда единогласным решением Парламента возглавила Палату лордов, и очень не хотелось, чтобы в её руках были все бразды. Ведь государственной мудрости, которой так не хватало Иену, у Сеймура было гораздо больше. Так все говорили. К зиме Саманта отправила всех богохульцев по монастырям и приказала судить еретиков, прозябавших в темницах. Иен выносил один приговор за другим, и некогда первые лица нации, которые при Фионе поддерживали революцию, оказались врагами. Даже учёные светила и просвещённые подданные одурманились этой заразой. Он вслушивался в цифры в отчётах Сеймура, и его пробивал холодный пот. Недаром мама говорила, что омеги — зло сатанинское; дай чуть-чуть воли — сожрут. Отец вот дал — и жизнями детей расплатился. Ангелов младших Бог забрал, чтоб не видели такого позора. После разгромов омежьих сект в церквях пришлось запретить еретические проповеди. «Как же, как же, Ваше Величество, это меры необходимые, Вы подпишите непременно», — поддерживал Сеймур. Печатный завод под Йорком, где толстенными стопками листовок готовили повстанческую ересь, разрушили до основания, стерев каменные стены в пыль. Только когда последний серый кирпич сатанинских урочищ рассыпался под молотом каменоломщика, Иен начал спокойно засыпать. Всё же как хорошо, что в королевстве есть такие верные слуги, как герцог Нортумберланд. Он каждый день в молитвах благодарил Бога за эту удачу. Детям некоторых богохульцев и еретиков, с которыми Наследники провели всё детство и юность, Председательница разрешила остаться — на условиях, конечно. Друг детства Калеб, с которым Иен провёл лучшие годы, теперь ходил под её началом — как и все остальные. У Иена остались только младшая сестра, жена с тестем и Бог. Деб всегда была на его стороне, но масть обязывала её защищать. Пусть они были близки, и Иен искренне её любил, её влияние ограничивалось дворцовым штатом садовников. На Женеву и её отца Иен надеялся гораздо больше. Нужно было только жить в любви да согласии, как и подобает боголюбящим супругам. Но в согласии они не жили. Иен жену уважал и не трогал. А она хотела наследника. Сын и вправду был нужен. Или дочь, но обязательно альфа. Иен с самой помолвки готовил себя к тому, что ради богоугодного дела придётся соединиться с женой за шторами балдахина. До свадьбы он себя блюл строго, а когда вдруг приходилось услышать пересмешки друзей или скабрезные шутки у дворни, и сатана одолевал развратными мыслями, Иен шёл в храм и молился, и срамной уд сам по себе унимался и опадал. Иногда не помогало — бесы разврата упорно лезли в сон. Иен просыпался, расплескав семя почём зря. И нужду справить ох как тяжко — только когда сила сатанинская его руками выплещет в простынь, вот тогда срам и утихомирится. Ночами после помолвки Иен предвкушал, как всё изменится. Бог видел его страдания; Бог непременно за них вознаградит. На свадьбе от французских гостей он узнал, что у них в порядках было всей родне стоять в спальне, дабы засвидетельствовать невинность королевы. Иена это ужасно смутило; он спросил Сеймура, положено ли такое в Англии, на что тот засмеялся и ответил: «Я верю, что Ваше Величество в силах самостоятельно разобраться, но если Вам нужно…» Конечно, герцог наставлял его и здесь. Тогда Иен выскочил из кабинета красный, как рак. Уши чуть не завяли от непотребств; свита догоняла его, а он мчался по коридору в спальню и больше всего желал сейчас вырваться из душного дворца на воздух и гнать коня подальше отсюда, чтобы подробности выветрились из разгорячённой головы. Сеймур дал ему для храбрости отпить вина. Иен забрал с собой бутылку. И так разволновался, что перепил. И «дырки попутал», как сказала Женева. Герцог не сказал, что у женщин их две! Женева плакала. Отвернулась от него и одеялом накрылась, и настроение совсем пропало. От вина сильно клонило в сон. Пожелав шмыгающей жене спокойной ночи, Иен погладил её по плечу и забылся, уткнувшись лицом в подушку. Поутру Лэйла разбудила его за час до службы, но в её руках вместо кувшина и чистых полотенец был малюсенький пузырёчек с чем-то красным. — Ваше Величество, вылейте на простынь. На середину лучше, — протараторила она шёпотом, бросив осторожный взгляд на Женеву. Они попробовали ещё раз. Иен был трезв и старался, как учил герцог. С лобызаниями шло полегче, Женеве уже было не больно; кажется, они даже привыкли друг к другу. По понедельникам, вторникам и четвергам Лэйла занавешивала комнатный молитвенник и зажигала свечи. Но после бала, напрыгавшись и стерши каблуки, они разбудили бесов. Бесы воспользовались их ослабшими душами аж в воскресенье. Иен пошёл исповедаться и услышал от епископа, что «лобызания восчувственные — всё едино суть грех». Шестьдесят дней отпостился, по сто сорок поклонов сделал, да лобызать жену перестал — чтоб не грешить более. Женева на него обиделась, и как бы он ни убеждал её, что это ради блага, ради спасения душ их грешных, и что страсть пустая тело и дух жрёт почём зря — всё было бесполезно. «Евин корень — корень сатанинский; жене, Ваше Величество, потакать не следует, иначе много бед на себя навлечёте». Иен слушал епископа Кранмера и думал: как бы, семя в жену испуская, читать канон бесшумно, чтоб не услышала. Женева слышала. И дурила. Не нравилось ей по-божески. Бесновалась, лобызаться лезла. Сорочицу с себя сдирала… Иен молился за неё тоже, и после службы, желая королеве доброго утра, старался забыть грешные дела. Но Женева злилась на него — с каждым днём всё пуще. Поэтому в Дом Божий они заходили отдельно. Год прошёл — но королева не несла. Иен неистово молился о чаде. Прошлые грехи вспоминались ему — и то, как в позатом году на Рождество он переел, и как маму обидел и как случайно убил повстанца, что на войне полетел на него с мечом — всё замолил. Но Бог не слышал его просьбы. Жена тоже приуныла. — Может, Бог не даёт нам наследников, потому что мы не достойны? — однажды сказала она. Они лежали рука об руку в постели, за шторами — лишь одна свеча горела со стороны жены. Иен не успел ей ответить, как она села на постели, взяла с тумбочки нательный крест и надела его обратно. — Что ты такое говоришь? Не может быть, чтобы мы были недостойны, — прошептал Иен. Королева, всё так же сидя к нему спиной, прочесала волосы пальцами и опустила голову. Смутные подозрения наводнили разум. Иен привстал на постели и медленно сел, опершись на спинку кровати. Рукой он потянулся к жене; взял её за плечо и аккуратно развернул к себе. — Или ты от меня что-то скрываешь? Жить дальше во Боге и жене верить — честной перед небесами, как и он сам; это всё от Бога ему дано, и чего стоит ради такого дара притереться? Совсем малое, совсем ничего. Но королева притиралась тяжко. Иен её жалел. — Ничего я не скрываю. Просто нужно стараться усерднее, Ваше Величество, — отчеканила Женева и дёрнула плечом. — А не только по вторникам и четвергам. Иен крепился. Пусть пока не снизошла на них Божья благодать — он знал, что Бог внимет и подарит здоровое дитя. Тогда и супружество заладится. Это Бог ему обещал патриаршими устами.

♚♚♚

— В добром ли здравии Ваше Величество? Иен заходил в Палату в приподнятом настроении. Но стоило ему переступить порог зала заседаний, как у него тут же вскипела кровь. Все учтиво встали, когда он прошёл ко столу, а Саманта, ядовито ухмыльнувшись, встала последней. Иен подозревал, что она его недолюбливала. От её хитрого взгляда по коже шли неприятные мурашки. Наверняка подумывает, что он на её троне сидит. Если б от законной жены родилась, то села бы на престол вперёд Фионы. — Благодарю вас, госпожа Председательница, — процедил Иен, едва взглянув в её сторону, и сел на стул, что почтительно отодвинул Сеймур. Саманта неслышно хмыкнула. Председательница здесь властвовала. С этим никто не спорил. Последняя подпись была за его королевской рукой, но только после её последнего слова. Сэмми погасила отцовские долги, накормила армию, остановила войну; на приёмной родине у неё остались огромные угодья с богадельнями и ростовщическими домами, которые Фрэнк выписал её матери, поэтому королевских подданных она не обделяла. Ещё и обеды бесплатные народу устраивала. Послы сразу же после Иена к ней на поклон шли. Он узнал о тайной переписке отца совсем недавно. Тогда с ним случился серьёзный приступ; совершенно немыслимо было при том знать, что отец, немало поднасрав при жизни, ещё и через ублюдицу каждый божий день посылает пламенный привет. Если бы о том разведала Фиона, она бы отреклась от Фрэнка ещё раньше. Как же трудно быть королём. Но Иен молился и терпел, смиренно укрепляя дух. Для него на этой земле не существовало другого дома. Ещё тогда, стоя у крепостных стен и давая присягу, он ощутил всю тяжесть короны: тысячи людей внимали его сбивчивой речи, тысячи людей надеялись на то, что он покончит с Революцией и еретиками. И он покончил — почти. Один бы не справился. Потому и мирился. По крайней мере, Сеймур, верный друг, ещё стоял за ним, и всегда будет за ним. Иен проглатывал ярость, теша себя смутными надеждами и представляя Председательницу кабаном, которого он стрелял на охоте, а ближе к ночи вставал на колени у молитвенника и плакал о прощении за скверные помыслы. Так бы он и продолжал молиться за свою и за её недостойную душу, что нисколько не мыслила о Страшном суде. Если бы не сегодня. Сегодня всё стало совсем худо. — Господа многоуважаемые лорды, Ваше Величество, — Сэмми раскланялась перед Парламентом. — Как вы знаете, в прошлый вторник, пришедшийся на тридцатое мая, случилась очередная дерзость. Свора бродячих омег, или «Движение Сопротивления», как они себя называют… Со всех сторон послышался шёпот. Иен уловил, как кто-то переиначил: «движение оскопления», и раздался хохоток. — …посягнула на владения баронессы Дадли. Выдрали и пожрали скота на пятьсот осьмнадцать голов, в самом поместье учинили разруху, а господа хозяева едва спаслись от надругательства — заперлись у крестьян на колокольне. Кто-то хмуро кашлял; другие вздыхали и чесали головы. Иен пробежал взглядом по парламенту и вспомнил, как Сеймур зачитывал про дворцовых, что связались с буйной шайкой. Наверняка и у них из дома кто-то сбежал. Сэмми продолжала: — «Движение Сопротивления» беззаконствует, разгромными побоищами устраивает несчастье благородным и честным лордам, смущает умы богохульными речами. Всем этим святотатством посягают на суверенное правление Его Величества, а значит, и на Закон Божий, — она замолчала и с приторной почтительностью взглянула на Иена. Затем попросила передать бумаги с места. — Перед Вами, Ваше Величество, народные свидетельства, отчёты поместных охранных отрядов, так же Королевских Отрядов, его благородия… Иен натужился, тщательно вглядываясь в документы. Виски вспотели. Так, вот это слово он знал: «армия». «Его» тоже читалось, а «Величеству»… Да, здесь точно про него, и полное имя вписано, значит — Величеству. Иен постоянно забывал, как пишется это слово. Как пишутся все остальные — тоже сразу и не вспомнишь. Ведь их так много, этих слов! Иен иногда поражался, как учёные лорды могли распознать с бумажки всё, что на ней начертали. — Ваше Величество, позвольте, — прошептал Сеймур, наклонившись к нему, и аккуратно забрал из его рук документы. Кто-то из лордов хмыкнул, а одна дама, что сидела в середине стола, повела бровью и скривилась. Иен почувствовал, как горячий жар прилил к щекам и лбу. Все вокруг умели читать — один он так и не выучился. Даже Лэйла лучше знала, как читать эти треклятые слова. На днях, пока Сеймур из кабинета отошёл, ужин ему ставила и подсказала: «Ваше Величество, там «корона», не корова…» Ну и как тут будешь королём, когда служанка умнее тебя? Оставалось уповать только на Бога с его чадами ангельскими, что вразумят Премудростью Божией глупую погань омежью — и не будет более никакой войны, и счастливо можно зажить, как раньше. Женева станет ему хорошей женой и королевой; даст Бог мудрости править долго и спокойно, даст наследников… — Ваше Величество, — лорд Кембриджский аккуратно навис над ухом, и Иен встрепенулся, заслышав сбивчивую речь Сеймура, что читал документы. — Вот, что мы и видим из отчётов, Ваше, гм, Величество… Повстанческое поселение, именованное самими повстанцами Ханаантаун, по свидетельствам наших разведывателей укреплено знатно. Так что, кхм… Требуется много сил, чтобы с лица земли стереть мерзких преступников. От лица Палаты Лордов просим Ваше Величество распорядиться, гхм, отправить войска из королевского запаса, дабы уничтожить их логово. Вот здесь, — Сеймур пододвинул карту и указал на красный крестик сверху от Йорка. «Йорк» — это слово Иен тоже умел читать; так, понятно, Повстанцы на севере от них. А на севере — Шотландия. — Это в Шотландии? — выпалил Иен, чем снова заработал усмешки и косые взгляды. Стыд снова загорячил щёки, но Сеймур быстро выручил его: — Гхм, ни в коем случае, Ваше Величество. Мы ведём войну с Повстанцами на территории Англии. Но это недалеко от лесных границ. «Ханаантаун». Название это смущало. Когда-то давно мама рассказывала, как Бог вёл страждущих к земле обетованной, в Ханаан. Надо же быть такими наглецами, чтобы назваться обитателями священной земли; разве могли еретики поганые читать Библию? Нет, не может быть, чтоб знала Бога блудная погань. Иен разозлился и покраснел, но уже от гнева. Где же это видано, чтобы чёрт ангелом звался! — Дайте подписать, — он выхватил бумаги из рук лорда Кебриджского. Сеймур учтиво подал перо. — Силами Королевской армии в плен взят один повстанец. Тревор из Фицроя, известен как Фицрой, — продолжал Сеймур. — По нашим сведениям, сбежал от местного трактирщика шесть лет тому назад. Костляво сложен, ездит верхом, орудует. Из особых примет — рассечённый кобец, язвы на срамных местах. Иен сморщился от отвращения. По-другому и не может быть — все они, повстанцы, грязные и мерзкие. Хорошо бы всех стереть с лица земли. — Почему только один? — Все остальные, кхм… Устранены, Ваше Величество. Палата немного притихла. Косые взгляды, красноречивые вздохи. Иен оторопел и недоумённо взглянул на Сеймура. Затем посмотрел на Сэмми. Председательница молчала, едва заметно покусывая губу. Вдруг её взгляд упал на Иена. Что-то поменялось в этом взгляде. Не было насмешливости, наглости — только тоска какая-то. Иен сморгнул — и тоска эта тут же исчезла. Наверное, показалось. — Что за народец, — пробормотал Иен. Мороз пошёл по коже, когда он вспомнил войну, на которой так хотелось жить. Писарь усердно строчил в протокол, то и дело смачивая перо в чернильнице. Иен спросил у Сеймура: — Что с приговором? — Ожидает Вашей подписи. Сеймур зачитал приговор; казнь четвертованием — маловато для подлеца будет, но Иен не стал ничего менять. Чёрт с ними, с грешными, их и так уже Всевышний наказал. Скорее бы обед — живот урчал, да и уйти бы отсюда поскорее, от противной бастардицы и пэров, что смеялись над ним в кулаки. Иен принял от Сеймура смоченное перо и медленно вывел подпись внизу листа. — Есть ещё одно обстоятельство, о котором нужно знать Вашему Величеству, — вдруг раздалось с противоположного конца стола. Пэры развернулись на голос Сэмми. Иен тоже взглянул на неё — неохотно и исподлобья. Сеймур замешкался, забирая у него бумаги, и когда Иен перевёл на него недоумённый взгляд, герцог очевидно смутился. — И какое же? Сэмми прищурилась, глядя на Сеймура. Затем сложила руки в замок и оперлась локтями на стол, снова посмотрела Иену прямо в глаза. Холодный внимательный взгляд следил за каждым его движением. — Это касается Вашей сестры. Королевская разведка имеет причины полагать, что Её Высочество помогает повстанцам. Парламент охнул. Иен тут же вскочил с места. Затылок прошиб холодный пот, и левая рука затряслась от ярости. Неслыханная наглость! — Что это такое?! Кто придумал такую чушь?! — вскричал он. Ярость жгла глаза. — Никто не придумал. Это факты, которые служба безопасности Его Величества предоставила мне, как главе правительства, и я сочла своим долгом… Иен не дал ей договорить. — Моя сестра — образец божеского послушания! Она ни за что не стала бы… Ни за что! — на этих словах он запнулся и слегка осел, когда Сеймур положил руку ему на плечо. Все пэры смотрели на него, и кто-то даже с сочувствием. Но ни один ни слова против не сказал. Ни один! Иен едва подавил злость, что плескалась в нём и просилась наружу. Они боялись Председательницы — ублюдочной ошибки его отца — больше, чем его самого, а она взирала на него с таким презрением, словно он не король, а омежка с кухонного закутка. Иен сел на место, спрятав трясущуюся руку под столешницу, и воззрился на то, как Председательница достала какие-то бумаги из расшитой золотом папки. — Вы, полагаю, кхм, знаете, что вас ждёт за клевету в отношении королевской семьи, раз уж делаете такие громкие заявления, — осторожно высказался Сеймур. Иен мысленно его поблагодарил. — Никакой клеветы, Ваша Светлость, — кисло улыбнулась Сэмми и обратилась к пэрам: — Милорды! Вы же не против, если я не буду полностью зачитывать данные королевской разведки? Дело, сами понимаете, деликатное, и дабы не усугубить ситуацию — она театрально склонила голову. — Простите, ради Бога, Ваше Величество. Бумаги, завёрнутые в пергаментный конверт, передали Иену по столу. Это был удар. Иен сидел ни жив ни мёртв, сжимал этот конверт в правой руке и не верил. Не может быть того, чтобы Деб предала его. Наверное, какая-то ошибка — ужасная, глупая. Иен взглянул на Сеймура, но тот только кивнул и опустил глаза. — Мне очень жаль, и я думаю, Ваше Величество ознакомится позже и лично уладит вопрос, — произнесла Сэмми, глядя на свои сцепленные в замок пальцы. Казалось, ей и правда было жаль. Иен пытался рассмотреть какой-то подвох — но ни ехидства, ни злорадства не заметил. Парламент притих. — В отдельную папку, — бросил Иен, вставая из-за стола. Сеймур быстро собрал документы. Тут же загрохали стулья: пэры повставали вслед за ним. — И чтобы во дворце ни слова. Никому! Парламентарии раскланялись, но Иен уже не слышал их прощаний — он вылетел из зала в смятении. Герцог Нортумберланд едва поспевал за его спешным шагом. — Ваше Величество, обождите! За углом полутёмного коридора показалась дворцовая терраса. Иен выбежал на неё и осел, схватился нетвёрдой рукой за каменную оградку. От злости глаза застлали слёзы; он поднял лицо к небу, чтобы они вкатились обратно. Тут он заметил мокрую паутину, что свисала с каменных колонн, а с паутины у пламени факела барахтался крошечный паучок. Пока Сеймур добирался до террасы, Иен смотрел, не отрываясь, на мерзкую тварь, и всю левую половину тела била дрожь. — Ваше Величество, Вы в порядке? Иен сдул паука к огню, и его тоненькое тело заскрипело, зашкворчало в оранжевом пламени. Все мерзкие твари должны гореть в огне. Чёртовы омеги — это клеймо на чести его сестры — тоже должны гореть в огне. В адском котле им самое место; и почему только его милая Деб родилась омегой? Она же не такая, как все эти повстанцы. Она добрая и прелестная. Она почитает Бога, а не ересь мятежную. Трясучка немного отступила. Он всё-таки забыл принять лекарство и опять подвёл Женеву. Сеймур суетился вокруг него и хотел было звать свиту и лекарей, но Иен унял его жестом руки. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он прислонился спиной к оградке террасы и сжал колено. Затем кое-как достал пузырёк из внутреннего кармана дублета, открыл и нетвёрдой рукой влил в себя. Свежий воздух помог. Однажды на материны именины отец перебрал вина и выкинул его из окна детской. Иен ударился головой о телегу, что так удачно стояла под окнами — дворцовый пастух вёз сено в хлев и оставил поклажу, чтобы подправить заевшее колесо. Очень счастливо это обошлось. Иначе до четырёх лет Третий Наследник навряд ли бы дожил. С годами падучка случалась всё реже — и только когда сильно волновался. Но теперь, став королём, волновался Иен часто. Ни о каком обеде не шло и речи. Есть перехотелось. С помощью Сеймура он поднялся на ноги и облокотился на оградку. Внизу расстилался прекрасный вид. Облака перегоняли тени в поле, где паслись лошади; вдалеке за дворцовым рвом маленькая речка, переливаясь бликами на солнце, спокойно несла свои воды в лес. На мостиках из досок прачки стирали бельё; по широкой тропе, выходившей между стрельбищем и рекой, из лесной чащи ехали повозки с пиленым деревом. Ближе ко дворцу, перед террасой, был разбит сад, левее — благоухающие цветники, за которыми ходила Деб… Боже, бедная Деб. — Зачитайте, — тихо попросил Иен герцога. Сеймур поморгал, покашлял и развернул конверт. И только он начал читать, что «Её Высочество… ведёт переписку с повстанцами», как сестра вдруг вышла с восточной стороны дворца к стрельбищу. Иен смотрел на её счастливое, детское совсем лицо и слушал, как «прошлого месяца осьмого числа Королевской охранной службой имени Его Величества были установлены факты вывоза телег с продовольствием в размере шестисот пятидесяти пудов, маркированных вензелями Её Высочества». Какой же бред; ну зачем Деб это делать? Иен хотел окликнуть сестру, чтобы подождала внизу. Но стоило ему открыть рот, как он заметил, что сестра была не одна. За ней с арбалетами на плече шагал темноволосый юноша. — «…Вследствие вышеуказанных фактов Парламент просит Ваше Величество принять соответствующие»… Ваше Величество, Вы слушаете? — Я понял, — бросил Иен, не сводя взгляд с юноши. — Сожгите это всё. Сейчас же, — он быстро взглянул на Сеймура, зашагал к выходу с террасы и отмахнулся, когда тот, кашляя, заковылял за ним. — Не ходите за мной! Иен уже не раз замечал сестру в компании омег. До революции у неё были подруги-фрейлины, дочери графов и герцогов, и омег среди них почти не было. Война раскидала дворянские роды — по поместьям да по Франциям, и не все спешили возвращаться обратно. Раньше Иен был за неё спокоен. Деб и со слугами всегда дружила, а про каждого интересоваться — что ей надоедать? Не станет сестра блудить, честь свою позорить и его; если рядом с ней мужчина — то точно омега. А во дворце омеги безобидные. Так он думал до недавней поры, пока служки не повадились сбегать к Повстанцам. И ведь в чём перепутье Божие — Иен едва знал, к кому шёл. К сестре, конечно — сказать ей не слушать грязных ртов — да предостеречь её, глупыху, чтоб не водилась с беспутными сластолюбцами. А с королевой всё было правильно и по-божески. Грех во имя чадородия — не грех; Иен спускался вниз и в мыслях отбивался от бесов, что манили его другим, развратным грехом. Иной раз, как на охоту ехать, конюх лошадь готовит — и бесы хохочут в ухо и глаза приковывают к конюху, а тот глаза опустит ещё и роток аленькой скривит, и срам-то под бриджами видно. То ещё до войны было. Мама учила: «Блюди себя, мой принц, а то швали развелось. Не успеешь оглянуться — дел натворишь, как твой папаша». Иен так ни за что не поступит. Чтоб какая-нибудь Сэмми потом его наследнику на уши села — да Боже упаси. Слушая рассказы кузенов о ночных похождениях в трактирах под Йорком, Иен приказывал им замолчать. И совсем, совсем не завидовал. Ведь Бог испытывает его веру — даже теперь, после Революции, когда дьявольских соблазнов во дворце стало ещё больше. «Дьявола-то личина всегда красивая, чтоб Ваше Величество не поняли, что он дьявол». Так эти бесы Иена мучили, так над ухом зудели, что день не заладится, пройдёт в плотских муках — и только вечером, вставши на колени пред молитвенником, он предавал всего себя Богу, и Сын Его Спаситель успокаивал измученное тело и оживлял ослабший дух. Королева волокла Иена в ложе, они зачинали чадо — и Бог миловал его целой ночью спокойного сна. Наутро всё начиналось по новой. Уйти бы на высокую гору, где нет бесстыжих слуг дьявола, да жить там. Но король не мог оставить свою страну, посему и терпел и гнал от себя постыдные образы, что рисовались ему на случайных встречах с омегами. Гнал и бесят, подосланных сатанинской силой играть с плотью. Иен ругал свою душу слабую за то, что плоти много позволяет, и Его Преосвященству каялся. Кранмер повторял: «Касания пакостные — чёрта ласканье; всё то к рукоблядству ведёт и проливанию семени на землю неплодородную», и назначал шесть дней поста в наказание. Но что толку от поста, когда на седьмой день за ужином он ел мясо и пил вино, а поодаль среди свиты лорд Кембриджский тихонько травил прибаутки про своего супруга. Иен дёргался, слушая про то, как двое альф занимались непотребствами, мрачнел и уходил с ужина — злой, как кабан в лесу. Подданные за спиной недоумевали, а королева обижалась ещё пуще. И теперь, когда быстрым шагом Иен спускался на нижнюю террасу, её слова застряли в голове. Может, и правда — Бог наследников не даёт, потому что он под любым предлогом мчится, сам себя не понимая, к своему искушению. Потому что он слаб, а Бог не Ерошка — видит немножко… Так няня Шейла поговаривала, когда они с Деб малышами в кроватки себе конфеты таскали. Деб смеялась и бегала в зелёной траве за юношей. Тот отобрал у неё коричневый мячик; светлую кожу оттеняла длинная тёмная чёлка, задранная ветром назад. Его лицо освещала улыбка, и он крутился, уклоняясь от Деб, что прыгала за его рукой. Роста не хватало, и она хохотала и путалась в складках платья. Иен смотрел на них с высоты второго яруса террасы. Вспомнились былые радости из далёкой, прошлой жизни, когда они с Деб и Липом веселились в загородном поместье, и мама была рядом — сидела с фрейлинами поодаль под кружевным зонтом. На минуту Иен даже забыл про Сэмми, про Палату забыл и про ересь несусветную, что там наговорили. Вот бы быть там, внизу с ними. На ступеньку ниже, ещё ниже — и тут юноша свалился на газон под напором Деб; Иен остановился. Сердце его квакнуло жалкой болотной лягушкой — и провалилось в живот. Юноша смеялся уже во весь голос, так звонко и легко — словно ручей журчал. Иен сам невольно улыбнулся, и тут его взгляд упал на голени, обтянутые чулками. Полулёжа на спине, юноша вскинул ногу, отбиваясь от задиры Деб. Под светлой полупрозрачной тканью, вымазанной в зелени газона, перекатилась икорка. А под чулком, наверное, она горячая. Женева всегда по зачину горела. Тут его словно ошпарило; Иен осёкся и отвернулся. К щекам прилил жар. Как же Бог послушает такого любодея, что в пустое смотрит на плоть оболочённую, представляя её нагой? Как же Бог внимет его мольбам, если глаз у него такой паскудный сделался? Бесы снова на слабую плоть собрались — и рвут её на куски, словно волки оленёнка, да над глазами его похотливыми ворожат. «Дьявола-то личина всегда красивая»: вот тебе смех белозубый да журчащий, икорочки под чулками, воротник у рубашки треснутый, чтоб плечо белое виднелось — Деб перестаралась. И сдался ей этот мячик? Мошка на огонёк летит — так и он плетётся греху навстречу. Ступенька за ступенькой вниз, и вот осталось только за угол повернуть, как высшие силы дали ему сил остановиться. Ведь он шёл к сестре поговорить. Можно это сделать позже, когда она будет одна. Можно послать за ней охрану, чтоб привели в кабинет. Часа через два, пожалуй — лишь бы не рассказали ей наперёд злые языки. Но вышло иначе. Сестра его заметила. — Иен! — Деб помахала ему со стрельбища; тут же здешний охранный дозор у западного входа поприветствовал его, присев на колено и склонив головы. Деб осеклась. До сих пор она не привыкла, что он король. — Ваше Величество, — чинно пролепетала сестра вдогонку и, подхватив юбки, присела в реверансе. Её друг тоже обернулся, и улыбка пропала с симпатичного лица. Вслед за Деб он отступил назад, стушевался и низко поклонился. Из рук его выпало что-то, насквозь проколотое стрелами. Иен пригляделся — коричневый мячик оказался дубовым жёлудем. — Не церемонься, я один, — выдавил он. Голос пропал — бесы проклятые забрали, да глаза к омеге приковали. Тот выпрямился и теперь тяжело дышал, и яблоко Адамово перекатывалось сверху вниз, когда он облизывал полные губы. Наверное, дыхание переводил. Бегал же — Деб юркая да тяжёлая; как навалится со всей силы, так мало не покажется. Иен с детских игр помнил. — А почему один? Где все? — спросила Деб и подошла ближе, заглянула ему за спину. Давно он не ходил без свиты — уже и забыл, каково это. Омега засеменил следом, уперев глаза в землю. Так они втроём оказались рядом. Что ответить сестре — Иен не знал. И даже придумать не мог. На него свалился дурман. Несколько мгновений Иен разглядывал аккуратные ровные брови, что оттеняли светлую кожу. Порхающие ресницы и глаза под ними, а цвет не разглядишь — взгляд опущенный. И молчит, не смеётся больше. Так жалко. — Я… Не знаю, — Иен очнулся, когда сестра тронула его за локоть. — Я хотел побыть один… И обсудить кое-что с тобой, — он наконец-то вспомнил, за чем шёл. «Не поддавайся силе сатанинской; ты — наместник Божий на земле грешной, и да пристало быть тебе Его Воли Святой исполнителем». Воля Святая вилась сладкой патокой, белый день размывала да взгляд к омеге прицепила… — Что обсудить? Нет, бесы, всё бесы; Иен прикрыл глаза и оборотился к сестре, что неловко поглядывала то на него, то на юношу. Всё толковое из головы вылетело. — Отойдём, — быстро проговорил Иен, едва оторвав взгляд от дьявольского соблазна. Сестра мягко взяла его под локоть, и они прошли мимо. Раз шаг, два шаг — вот он позади. Вот и думы насущные в кучу собрались. Только не оборачивайся. — Ай, — Иен споткнулся. Под ногами лежал дубовый жёлудь со стрелами, что омега обронил. Иен обернулся. Тот по-прежнему стоял к ним лицом, учтиво сложив руки за спиной. Ветер развевал длинную тёмную чёлку, что волнилась вбок. Взгляд был так же опущен в землю. Словно завороженный, Иен поднял жёлудь с земли. Деб что-то говорила, но он не слушал; пять шагов обратно — и коленки словно плюшем набили. Воротник льняной выбеленной рубашки задулся в сторону, обнажив шею и чуть ниже, и Иен, остановившись на расстоянии вытянутой руки, задержал дыхание. — Ты потерял, — выдавил он и протянул орех юноше. Тот отступил одной ногой на полшага назад, поклонился и выставил ладони. Звякнула длинная серёжка с золотой цепочкой, и кружевные манжеты, сплошь усеянные драгоценными камешками, засверкали на солнце. — Покорнейше благодарю, Ваше Величество. Точно не простой прислужник. Длинноволосый, в камнях да золоте, и руки белые, без мозолей. У отца подчас такие красавицы бывали — мама каждую по щекам хлестала, да за волосья таскала. Деб за них плакала — только зря. Бога не ведать, с женатыми блудить да на подачки жить, как шавки охотничьи — знать, заслужили порку, да ещё и не такую. Иен бы ноги повыдирал, чтоб не повадно было. Этот такой же. Стоит, ресницами хлопает — а за душой ничего, одно личико мазаное. Многие лорды во дворце таких прихвостней держали. От мысли этой мерзко стало на душе. Красота дьявольская только золота бренного и ищет — а потом вянет и мрёт, Царствия Божия не наследуя. Иен резко развернулся и стремительным шагом двинулся к сестре. Деб недоумённо мяла подол и то на него глядела, то на друга своего окаянного. Снова взяв Иена под руку, она заглянула ему в лицо. — Это было очень мило с твоей стороны, — осторожно произнесла и осеклась, потому что Иен посмотрел на неё — а глаза у него плавились. Наверное, он напугал Деб. Складочка залегла на детском лбу её, вытянула густые каштановые брови. Она спросила: — Ты чего такой мрачный? — Как зовут его? — Иен лёгким кивком указал в сторону омеги. Они шли по стрельбищу в сторону сада. С каждым шагом сердце ухало, словно голодная ночная сова. Голодная и злая, на убийственный грех падкая — как всякая тварь животная. — Это Микки. Он служит лорду Говарду, — неловко улыбнулась Деб. — А что такое? Микки. Имя ему подходит — такое же симпатичное и пустое. Опять обернуться тянет, и Иен снова поворачивает голову к террасе. Омеги там уже не было. — Не водись с ним. Деб моргнула. Губы её дрогнули, и она произнесла: — Почему? Мы хорошо дружим… — А я тебе говорю, не дружи с ним, — отрезал Иен и сам удивился грубости в своём голосе. Сестра насупилась и уставилась вперёд; они ступили на садовую дорожку и пошли быстрее. Иен бросил взгляд на её профиль: Деб теребила приподнятую юбку и хмуро моргала, и детская пухлинка второго подбородка, чуть скрытая тёмно-рыжими кудрями, плаксиво выпятилась наружу. — Ты не держи зла, Деб. Я не просто так, — начал он. — Я тебе хотел сказать, что Сэмми тебя сегодня в Палате с повстанцами смешала… Деб резко встала на месте; глаза её округлились. — Сейчас все на тебя смотреть будут, а ты с ним ходишь. Нехорошо ведь, подумай, — продолжил Иен и успокаивающе огладил её плечо. Она задрожала; солнце зашло за тучу, и тень упала на её лицо, подчеркнув сжатые губы. — Это ложь! — Я знаю, я знаю, — Иен взял её ладони в свои. Так не хотелось, чтобы она плакала. — Я разберусь, кто это на тебя повесил. Никого не слушай. И не плачь, добро? Деб аккуратно вытерла мокрые глаза большим пальцем. Слипшиеся от слёз реснички порхали туда-сюда, и от взгляда её грустного Иена взяла тоска. Она высвободила ладонь из его рук и поправила воздушный рукав. Затем вздохнула и гордо подняла голову: — Я ничего плохого не делала. И Микки тоже. Микки мне друг, я точно знаю. Твёрдость в её взгляде смутила Иена; глупая же, не понимает. Ничего не понимает. Не была бы принцессой — Палата вынесла бы казнь ему на подпись. Шутка ли? — Тебе не нужны такие друзья, — Иен заглянул сестре в глаза и собрался с духом, чтобы убедить её, но Деб перебила его: — Разреши мне идти, меня там… Лола в цветнике ждёт. В цветнике никого не было, но Иен отпустил её. Сестра присела в реверансе, наклонила голову, и Иен увидел, как маленькая слезинка упала с её щеки. Он хотел было остановить, сказать напоследок что-то хорошее, но не нашёл слов. Потому он остался наблюдать, как она торопливо удалялась по садовой дорожке, и волосы её развевались на обманчивом майском ветру, что внезапно стал холодным. Холод пронизал и его — то ли тонкий дублет не спас, то ли от дум невесёлых тело мёрзло. Деревья вокруг стрельбища шелестели, предостерегая от непогоды. Иен поспешил вернуться под сень террасы. Охрана отдала ему честь и проводила обратно во дворец. Послеобеденная тишина наполнила его уставшую голову видениями. Жёлудь со стрелами; изящные линии губ, что произносят: «покорнейше благодарю, Ваше Величество»; камешки в манжетах и аккуратные блестящие туфли с золотыми пряжками на переминающихся ногах, и плачущая сестра: «Микки мне друг, я точно знаю…» Иен тихо молился, стоя у окна. Начинался дождь.