Королевство

И сказал Иисус: «Кто из вас без греха, первый брось в неё камень».

Стук-стук. Стук-стук. Стук. Спинка новой кровати стукалась о деревянную обшивку. За окном весь день лил дождь, и капли тарабанили по створкам окна, вторя этим стукам. Кровать была из красного дерева и очень тяжёлая — слуги Говарда валились от спиноломки, пока тащили её в покои. Но кровать всё равно не стояла ровно — так же, как старая, надоедливо стукалась о стену. Не в кровати дело. Просто Говард любил пожёстче. Микки, вытянув руки, держался за край матраса у изголовья и выдавливал из себя стоны. Досчитать до десяти и дышать — привычно. Десять, девять. Отвлечься на другое — совсем не трудно. Надо же, какая резьба дурацкая на спинке. Стадо овец с золочёной шерстью резвилось по краям, повторяя волнистый контур, а в середине, далеко от стада, в том же золотом ореоле стоял пастух с одной овцой в руках — чёрной, неказистой. Овца эта, закрыв глаза, льнула к кудрявой голове пастуха, а тот плакал, прижимая к себе тушу. Прошлой ночью Микки колупал пальцем сверкающую позолоту и думал: зачем он плачет? На что она ему сдалась, такая уродина? Восемь, семь — Микки уткнулся носом в простынь, но Говард выругался: — Встань, ну. Куда лёг-то? Не сжимаешь нисколько, — с этими словами властные потные руки взялись за его бока. Говард приподнял и прогнул в спине. Микки снова опёрся локтями на простынь и несколько раз вдохнул и выдохнул. Скоро всё закончится. Сейчас кончит, вытащит, и больно больше не будет. Нужно только потерпеть. Толчок — выдох. Толчок — выдох. Так легче расслабиться. Шесть. Пять. И всё-таки нелепица дрянная эта резьба. Микки широко распахнул сырые глаза и постарался расслабиться, глядя на пастуха. Пастух плакал — слёзы драгоценными камешками катились по круглым щекам, с щёк — на овцу, и сама эта овца озарялась золотистой россыпью, радостно кривила морду. Микки твёрдо решил срезать пастуха со спинки и навырезать вместо него ещё больше овечек. Благо, инструмент есть. Не всё ж на одни арбалеты приходовать. Ещё нужна позолота, но можно на храмовой стройке пару серёжек выменять… — Что ты всё в стену пялишься, — пропыхтел Говард. Четыре, три; его толчки всё грубее и глубже. Микки дёрнулся, ойкнул и невольно отодвинулся, но грузный Говард притянул его обратно. — Досаждает это художество, Ваша… Светлость, — выдавил Микки. Два… Один. Один. Ещё раз. Говард хрипит, выкрикивая одобрительные мерзости и сильно щипая Микки за ягодицы. Совсем чуть-чуть осталось. — Хорош-ш, дырявый… — противно протянул лорд. — Ох, блядь, хороший какой… Сучок… Внезапно лорд замедлился. Снова потные ладони легли Микки на спину. Говард вдавил его в матрас, и пришлось прогнуться в пояснице — и ещё сильнее согнуть и без того затёкшие колени. Одной рукой лорд опёрся Микки на спину и придавил так, что оставалось только судорожно глотать воздух. Боль с каждым резким толчком ещё ощутимее пронзала нижнюю половину тела. Стук-стук. «Ме-е-е», — блеет чёрная овечка. Стук-стук-стук. Ещё раз по пятому кругу до десяти. Микки не досчитал; несколько быстрых движений — и лорд, просипев в последний раз, с довольным стоном откатился назад. Микки попытался разогнуться и приподняться на локтях, но тело плохо слушалось. Он затрясся и с облегчением рухнул на постель. Всё кончилось, и осточертевшая уродливая овца в золотом сиянии больше не смеялась над ним. Сукин кот, хоть бы винца дал бахнуть. Так нет же, припёрло; «время, говорит, поджимает — заседание скоро, уж не обессудь». Микки бы сказал, что ему ещё поджимает — да только не с кем теперь хиханьки разводить. Сэнди-то позавчера пропала. Говард натянул с колен слезшие чулки и закурил. Дождь за окном перестал, но небо было затянуто, и белый свет тускло лился в покои, разбавляясь мутным дымом от зажжённой трубки. Говорили они мало — из-за Сэнди лорд ходил чернее тучи.  — Вышли на следы, Ваша Светлость? — Микки осмелился спросить. — Какое там. Как сквозь землю провалилась. Повстанцы, шваль стервятная, умеют замести, — лорд с чувством выругался и харкнул на чистый пол. Он сидел к Микки спиной и не видел, как тот брезгливо закатил глаза. Тряпка в шкафу даже высохнуть не успела — опять драить. Что ни альфа, то ёбаная свинья; спасибо, хоть туфли чистые.  — Ваша Светлость, я уверен, что она в городе, — Микки закусил губу и вскинул бровь, поглядывая на то, как Говард зашнуровывал туфли. — Она бы не посмела Вас предать… Говард оставил шнурки и распрямился. Справившись с одышкой, он медленно развернулся к Микки. — Ты мне зубы не заговаривай, — прошипел он. Мутный взгляд подозрительно заскользил по голому телу, что распласталось на кровати животом вниз. Вдруг Говард шлёпнул его по ягодице, и Микки дёрнулся. — Это я тебя ещё не прижал, жучара. Сам всё знаешь, и ещё в глаза мне ссышь. Микки осторожно приподнялся на кровати и изобразил почтительное участие. Говард злился — но ведь не Микки помогал ей сбежать. Ладно, тут и дураку понятно, что он обо всём знал. Говард их вырастил. За господами подъедали с одного стола, спали в одной постели — пока во дворец не переехали, когда лорда повысили до пэра, а потом — до зама Председателя. И чё не жилось? Ведь Микки не виноват, что Сэнди повелась на сладкие песни Повстанцев. «Священны, говорит, все — всяк альфа, всяк омега». Тупица. — Ваша Светлость, я бы никогда так не поступил, — он нашарил на полу белую шёлковую рубашку и накинул её на плечи. Пододвинулся к краю, свесил ноги с кровати. — Мало я вас порол по малолетству, — Говард косо взглянул на него и затянулся трубкой. — Кому она там нужна? Трахнут пару раз, по дороге из телеги выкинут. Микки гнал от себя те же мысли. Ещё лет в восемь он понял, что Сэнди — нюня, каких поискать. Даже сестра его, Марийка, на год младше и на два вершка меньше — и то спуску не давала. Визжала, кусалась, брыкалась, когда матросы в каюту тащили — такая толпа изголодавшаяся. А Сэнди одного старика Говарда боялась. Молча жмурилась, когда лорд просил платье снять. Микки шептал ей, чтоб слушалась: всё равно лорд сам снимет, ещё и по мягкому месту треснет — мало не покажется. Сэнди слушалась, а потом лежала под лордом и шмыгала, и её кривое лицо злило Говарда. Тот кидал ей платье и гнал вон. Нескоро, но она привыкла. Голод не тётка; однажды Микки перестал втихаря таскать ей куриные ножки с господского стола. Не одному же ему в постелях за двоих пыхтеть? Не выжить ей без Говарда. Ведь никто за них больше не вступится. — Чё за пятна у тебя на руках? — Говард прищурился, бросив мутноватый взгляд на его ладони. — Хворь какая? — Это натёр арбалетом, Ваша Светлость, — произнёс Микки, спрятав руки в колени. — Её Высочество любит пострелять. — Смотри у меня. Заразы тут не разводи, — лорд с кряхтеньем поднялся на кривоватых ногах и влез в раскроенные полосами бриджи — исподние, затем верхние; потом рукой поманил к себе Микки, чтоб помог зашнуровать. — А как она, сестричка-то, ничего? — Её Высочество очень мила, — произнёс Микки, взяв в руки завязки. — Да ладно тебе, «мила»! — Говард язвительно усмехнулся, и всё его грузное существо затряслось от хриплого смеха. — Поди, на баб-то глядишь? Мацаешь? Сиськи хороши у неё, конечно, хороши… Как она ими ходит, светит, а? Родственнички не стыдят. За шурина королевского пойдёт, говорят… Микки поджал губы, слушая шамканье старого лорда. Вдев шнурки в крайние люверсы, он резко затянул — да так, что Говард ойкнул и подскочил на месте. — Н-ну! Понежнее-то нельзя? — лорд развернулся в полоборота, закинул оплывшую руку за спину и ослабил тугой узел. — Простите великодушно, Ваша Светлость, — пролепетал Микки, опустив взгляд. Внутри аж потеплело от забавы. Говард вечно чешет языком, куда ни попадя; они с Сэнди то на ногу ему «случайно» наступят, то одинокую волосину с макушки выдернут, пока он речами распаляется. Так весело было — иногда, правда, батогами драл, но когда настроение хорошее — посмеётся, баловниками назовёт, да конфету сунет. Сэнди бы оценила. Но навряд ли она теперь вернётся. — Ладно… Завяжи нормально, — лорд напыжился и снова повернулся к нему спиной. Он помолчал, натужно дыша, пока Микки завязывал последний узелок на шнуровке. Отойдя к столу, Говард прокашлялся и сунул руку за пазуху. На стол брякнулся маленький шёлковый мешочек. — Благодарю, Ваша Светлость.  — Погоди благодарить, — Говард сел у стола. Пуфик — мягкий, обшитый красным бархатом — тихо прошипел, выпустив воздух под грузным телом. В приоткрытое окно ворвался холодный весенний ветер, и деревянная створка громко хлопнула по слюде. Микки наскоро застегнул рубашку на две пуговицы и босиком прошлёпал к окну. — Да, вот, закрой его, — прошамкал Говард, поглаживая гладко выбритый серый подбородок. Когда Микки накрепко запер створки, то почувствовал холодные пальцы у себя на бёдрах. — Разговор к тебе есть. Ты, дорогой, всё от меня увиливаешь и увиливаешь… Микки насторожился. Говард гладит осторожно, говорит уклончиво; эти его повторы ничего хорошего не предвещали. Не любил старый делиться взятками, равно как и руки марать. Перебежчиков тоже не любил, грозу с дождём просто ненавидел — вот прямо как сейчас — и ещё всегда злился, когда Микки ему перечил. А сейчас точно придётся перечить. — Какой разговор, Ваша Светлость? — он присел на такой же бархатный пуфик у стола и потупил взгляд, строя дурачка. Под яйцами засаднило, и Микки слегка прикусил щёку и прикрыл боль выдохом через нос. Хорошо хоть обивка красная — не видно будет, как нервный лорд опять растрахал ему жопу. — За Сэнди ты не волнуйся. Она себе дорожку выбрала, — Говард положил руку на стол и рассеянно повертел ручку чугунной плошки, в которой горела свеча. Микки невольно зажал ткань длинной рубашки, рассматривая задумчивое, испещрённое морщинами лицо. Наконец Говард очнулся и хрипло вздохнул, глядя Микки в глаза: — В общем, так: ты ничего не слышал, не видел. Кто про неё почнёт вынюхивать — знаешь, что делать. — Вы не собираетесь её искать? — вырвалось у Микки. — А зачем? Всё равно чистая, даже по глупости своей бабской хрен что сболтнёт. Да и кривотолков не оберёшься. Здесь Говард был прав. Ничего серьёзного он Сэнди не поручал: помочь обмыться, убраться, на стол накрыть. Читать, писать и манерничать не умела — только от Микки, когда он ей немного показывал. Но вот чего Микки не ожидал — что лорду всё равно на её судьбу. Сердце упало, булькнуло в живот мёртвым грузом. Микки не успел задуматься, как Говард наклонился ближе и зашептал: — Ещё вот что… Письма у тебя? — Да, Ваша Светлость. — Где? — В потайном ящике за тумбочкой, на замке. — Это хорошо, гм, — Говард прокашлялся и постучал пальцем по свечной плошке. — Ну так что, уговор наш помнишь? Вот оно и выползло. Микки поджал губы. В груди похолодело, будто мяты туда натёрли. Он сглотнул и снова смял подол. Ладони вспотели — блуза шёлковая, не помнётся. Ладно. Ладно… — Ну-у-у, чего надулся-то? — хрипло пророкотал лорд, хлопнув себя по коленям. Упрёк на его лице нарисовался ниточкой сомкнутых губ; он недовольно цыкнул, нагнулся ещё ближе и схватил Микки за руки: — Не обижу, — тихий шёпот пах гнилыми зубами. — Знаешь ведь, что не обижу. Чего хочешь — потом шепни. Гнетущее волнение ещё больше овладело им, но Микки подавил холодящие нотки наспиртованной мяты. Глубоко вздохнув, он высвободил ладони и через силу заглянул лорду в глаза. — Совсем Вы меня не жалеете, Ваша Светлость. — Да ну, будет тебе! Тьфу, блядь! — вспылил Говард. Вскочив с пуфика, он яростно зафыркал, отойдя в угол к письменному столу. Микки поёжился, но глубоко вздохнул и усидел на месте. Сейчас лорд уймётся, просить начнёт — ещё ему чего побаще перепадёт. Микки выдерживал длинную паузу — Говард, нервный старик, всегда здесь проигрывал. Так было и сейчас. В напряжённой тишине раздался хриплый шёпот: — Зря, что ли, с сестричкой знаешься? — лорд развернулся и медленно подошёл обратно. Пуфик снова зашипел — он сел и схватил Микки за локоть. Тот невольно двинулся подальше. — Видел же ты его? Видел? — цепкие пальцы поползли вверх по плечу, и сквозь тонкий белый шёлк блузы Микки прошибли неприятные мурашки. Ну вот хотел же покурить, и не покурил перед встречей с лордом, ну блядская же ты залупа. — Да, Ваша Светлость, — через силу кивнул Микки, отводя взгляд. — Ну, так, а чего ломаешься-то? — настаивал Говард, и бугристое его лицо расплылось ещё шире — он торжествующе усмехнулся. — Рохля, таких королей поискать ещё… Служки вон алчут, наглецы. Чем мы-то с тобой хуже? — с этими словами лорд прижмурил маслянистые глазки, и мокрый холод его рук отпечатался на голой шее Микки. Звякнул мешочек — ещё один, и лёг рядом со вторым — медленно, без единого звука. Говард всегда так делал, когда Микки колебался — и здесь нужно было чётко выдержать середину. И не перебрать — не то леща получишь, ещё и без гроша останешься. Микки выдержал в самый раз. Подняв глаза, он поймал пронизывающий взгляд и то, как подрагивал краешек тонких, собранных в ниточку губ. Медленно переведя взгляд на два раздутых мешочка, Микки тихо вздохнул и расслабленно вскинул голову, глядя Говарду в лицо. Перечная мята до сих пор холодила. Очень невкусно. — Если Ваша Светлость так настаивает, — он усмехнулся дрожащими губами, силясь успокоиться. — Дальше — больше. Ты же меня знаешь, ну, — повторил лорд и смерил его изучающим взглядом. — Да будет тебе трястись! О да, Микки знал Говарда. И к чему эти нарочитые повторения — тоже. Как лет в семь лорду на глаза попался, так почти сразу и узнал. Лорд Говард и вправду шибко не обижал — и постель своя, и сабельки с солдатиками, и еда свежая, и сестра названая — вместо родной Марийки. Ту Микки особо не вспоминал — а теперь вот, как Сэнди нет, так и вспомнилась чего-то… Обе снились нынче ночью. — Подай, — хмурый Говард грозно раздул ноздри. Застегнул последнюю пуговицу чёрного камзола. Кивнул на рукава. Микки обходительно подвязал их, распушил оборки на плечах. По привычке обойдя лорда вокруг, он подтянул ему бриджи. — Там исподнее не торчит? — Всё в лучшем виде, Ваша Светлость, — ответил Микки. Говард проверил браслеты, сунул часы на цепочке за пазуху — и Микки смотрел на это, считая секунды до того, как он наконец-то свалит и оставит его в покое. В последний момент лорд встал на пороге — как всегда: — Ты меня понял? — он заглянул Микки в глаза. Микки собрался с духом и натянул лицо попроще. — Понял, Ваша Светлость. И как только тяжёлые дубовые двери его покоев закрылись за лордом Говардом, его накрыло отчаяние. Потому что лорд Говард с концами выжил из ума, раз поручил ему такое. Да ёбаный стос. Да ни в жизнь ему голубыми кровями руки марать. — Блядь! С-сука! Сука, чтоб тебя, старый выблядок! — Микки изо всех сил пнул новую кровать. Злые слёзы душили его. Он нагнулся и повалился животом на постель. Вдохнул и выдохнул. Ещё раз, и второй — по кругу. Ушибленная нога заныла вместе с разъёбанной задницей, и влага подкатила к глазам. Дурацкие овечки, дурацкий пастух, и вся эта грязь дурацкая, что подкидывал ему Говард — от неё даже марсельским мылом хрен отмоешься. Что пиздливый слуга, что какой-нибудь кардинал Норфолк — кишки вспоротые у всех пахнут одинаково, и запах этот долго с кожи не выветривается. И на пену от мышьяка все одинаково исходят. Да только одно дело — кардинала замочить, а другое — короля.

♚♚♚

Микки, сколько себя помнил, не мог справиться с горечью в горле без курева. Он толкнул створки окна, впустив холодный воздух, и заглянул в коробок с трухой. Закончилась, только на самом дне чуть-чуть осталось — не покуришь нормально. А в груди свербило. Его взгляд упал на сервант у кровати. Переваливаясь с ноги на ногу и шипя, он подковылял к серванту, повернул ключ. Шоколадные трюфели, оставшиеся после господского обеда, были бережно завёрнуты Сэнди в бумагу — и манили пуще трухи. Микки развернул их, взял первый и, быстро-быстро разжевав, с наслаждением проглотил. Потом запихал в рот второй, потом третий. Сбоку лежала шкатулка с леденцами, подаренная лордом. Оставив трюфели, он открыл шкатулку и высыпал несколько в рот. С маленькой шоколадкой, завалявшейся в углу серванта, нега мягко ударила в голову. Эклеры с кремом подзасохли, их бы побыстрее съесть, но Микки решил оставить на вечер. Сладости его немного успокоили. Отряхнув липкие руки, он собрал думы в кучу и попробовал выстроить одну за другой. В первый раз лорд Говард заикнулся про это ещё неделю назад, до пропажи Сэнди. Глубокой ночью на приёме у графа Варвика он шепнул ему о «грандиозном деле», от которого «все выиграют, а мы с тобой — больше всех». Микки тогда сидел на коленях у самого графа и жевал коковый листок, да и вино граф ему подливал без конца, поэтому толком не понял. Да и не поверил бы. До сих пор поверить не мог. Лорд точно не один это задумал. Микки читал в «Романских житиях», как убивали Цезаря — все сенаторы меж собой сговорились. Здешним лордам, что в Парламенте сидят, без короля, да ещё и бездетного, хер знает как придётся. Нового найдут — половина потонет, остальных в дальние урочища по монастырям; только парочка самых ушлых улизоблюдится. Значит, если лорд такое вывернет, то остальные не против? Микки закрыл сервант, поднялся на ноги и почесал голову. Сладкое помогало унять дрожь, но тревожные думы отгоняла только сушь в самокрутках. Микки решил сначала обмыться, а потом выехать в город — обновить запасы. На свежем воздухе, затягиваясь дымом, Микки перестанет ломать голову. «Не твоё это — вопросы задавать». Ему было семь лет, когда лорд привёз его к себе в поместье. Марийка уже к тому времени потерялась — так бы он взял её с собой. Позже появилась Сэнди — Говард наткнулся на неё у церкви, где она в толпе оборванцев просила милостыню, и купил её у матери за три серебряных. Они привыкли к странностям лорда — к тому, что тот не хотел спать с женой и звал к себе их по очереди, иногда вместе. Зачем-то приказал праздновать именины в один день. Сэнди сбежала позавчера — как раз в день именин, когда им исполнилось по семнадцать. Из-за неё Говарду моча в голову ещё пуще ударила. И он начал торопить Микки. — Блядская хуйня, — Микки выругался, когда вспомнил, что не успел подготовить вторую кадь. Шоколад таял на руках, лордова конча размазывалась по жопе, и здесь точно нужна была вода на смену — но придётся мыться в одной. Бросив взгляд на себя в зеркало, Микки увидел, что на щеках тоже осталось. Когда в поместье у лорда жили, воспитательница его сына куксилась — наследнику, мол, дурной пример от ваших чумазых приживал. Сучка; Микки ни разу не жалел, что поджёг ей чепчик во сне. Духу её скоро там не было. Микки вымыл лицо и руки в жестяном тазике под зеркалом. Затем скинул блузу на пол — тоже в шоколаде измазана, хер с ней; достал из комода накрахмаленную белую простынь, расправил и накинул на кадушку. По несколько капель мелиссы и лаванды — и, поёживаясь от прохладного каменного пола, Микки поставил плошки с маслами обратно на комод. Примяв ногой простынь, чтоб утонула немного в воде, он окунул локоть. Не горячая. У них с Сэнди было всё. Они не горбатились под палящим солнцем и не мокли под дождём, как крестьянские дети; на паперти, как неприкаянные, не стояли, и сутками не батрачили. Нужды у них ни в чём не было. Но Говарду была нужна их преданность. Говард не продвинулся бы в Парламент, если бы не они. Иногда Микки ничего не помогало — ни сладкое, ни вино, ни труха. Ему казалось, что они в паре шагов от виселицы. Граф Нортумберланд, сталкиваясь с Микки в блядовнике, странно на него косился, и это ещё пуще накаляло думы. А теперь Микки стоял на перепутье. Вода вкусно расслабляла, пощипывала истёртые простынью коленки. Запах масел едва уловимо вился над кадью. Микки, откинув голову на бортик, задрал мокрую прядь со лба назад и постарался не думать ни о чём. Но думалось само собой. Вот к трухе ещё бы табаку прикупить, чтоб лучше торкнуло… Зачем вдруг Палате понадобилось убрать короля? Он и так плясал под их дудку. Первую Наследницу убрали, теперь и за братца взялись? Говард любил деньги. Очень любил; так наверху и оказался. Но чем Саманте Слотт, председательнице Парламента, помешал рыжий тоненький мальчишка — Микки никак не мог взять в толк. Что она с этого получит? Говард про неё рассказывал: осторожная, как кошка. Хрен на что «путное» выведешь. Так страшно ему не было ещё никогда. Страшно лезть туда, где на раз-два отсекут башку. Ещё страшнее — предать доверие милорда, как это сделала Сэнди. Какой же Говард всё-таки придурок. Тут Микки вспомнил, что после Говарда не обмылся. Зелья от приплода он пил исправно, но если, как сегодня, без затычки трахаться — то могло и не помочь. Лилит понесла — нет её теперь. Лорд Говард бастарда бы не оставил. Законного-то своего куда дел — хер проссыт. Микки вздохнул: неплохо было бы заиметь слугу, но жаба душила тратиться. Да и опасно — выболтает ещё чего… Воду ему поварята носили за десятку — жирновато, но чтобы самому натаскать воды с реки, пришлось бы потратить полдня. Аккуратно вылезши из воды, он достал из комода уксус и растворил несколько капель в плошке с водой. Затем смочил в этой смеси пальцы и расшеперился, поставив ногу на бортик. Щипало ужасно. Мало того, что уксус сам по себе, так ещё и от ебли всё в кровь, и так адски жгло, будто пиявок туда нацепили. Как-то раз Говард с лекарем Дарнлеем, ужратые в хлам, решили позабавиться — и под пьяную забаву попали они с Сэнди. Микки еле отлепил потом от себя этих тварей. Он задвигал пальцами побыстрее, чтоб скорее закончить; а конча у старика вязкая, липла к пальцам, и так просто в воду не макнёшь — потереть надо. Несколько раз так сделал — сил терпеть уже не осталось. Ещё несколько минут он обмывался, а потом вылез и босиком прошлёпал к зеркалу. У зеркала раздвинул булки. Дырка опухла и слегка кровила. Вот дрянь — если до четверга не заживёт, плохо придётся. После королевских приёмов в блядовнике коньяка хрен допросишься, а от вина толком не отключишься. Если только с травой намешать. Кое-как вымазав промежность козьим жиром, Микки замочил в тазу грязную рубашку и, натужно закусив щёку, оделся в чистое. Если успеть на рынок до полудня — толкучки нет, можно и с письмами разобраться — пока Её Высочество не пришла.

♚♚♚

Говард распекал Принцессу Дебору за распущенный вид — а зря. Её Высочеству было тринадцать, и она жутко стыдилась своих форм, старалась прикрыться — но придворные дамы ловили её в коридорах и отнимали шаль, а на балы, где неизменно появлялись Сеймуры, служки урезали лифы в корсете. Добрая Принцесса спускала с рук их злые шутки. А к Микки она ходила, потому что пристрастилась слушать поэмы. С самого переезда ко двору — лет в одиннадцать — Говард пихнул Сэнди прислуживать Младшим Монаршим. Через неё они и познакомились, и Принцесса была в восторге, когда узнала, что Микки умеет читать. Микки и её пытался научить — но не получалось. Принцесса жаловалась, что буквы разбегаются, а ещё она каждый раз сбивалась со строчки, путала «А» с «У» и не замечала пробелов меж словами. По её рассказам Микки понял, что взрослым до неё дела особого не было — отец муштровал Первую и Второго, мать лелеяла Третьего, учителей не было — няня только одна. Принцесса тоже росла, как сорняк. Наверное, поэтому они сблизились. — А вот здесь что написано? — Принцесса чертила коротким ноготком под строчкой. — «Она сняла с него доспехи, придворных дам отправив прочь… Любви высокие утехи герой познает в эту ночь», — прочитал Микки и ухмыльнулся, глядя на смеющуюся Принцессу. — Звучит отвратительно. «Утехи»! — она зажмурилась и помотала головой. — Будто в игрушки они будут играть. — Ну, да. Перо в чернильницу, пальчик в колечко. Бусину на нитку… — Выдумщик! — Принцесса, выпучив глаза, тут всегда краснела и заливалась смехом. — Не бывает такого. Рюшевые оборки на рукавах и юбке колыхались, когда она смеялась. Маленькие руки с обгрызенными ногтями отобрали у Микки тяжеленный том в кожаной обложке с драгоценными каменьями — и пролистали до картинок. — О, это мой брат. Смотри, похож, да? Микки заглянул в книгу и нахмурился. На картинке, обрамлённой цветочным орнаментом, двигалось войско, и во главе его на коне гордо восседал рыцарь в короне и доспехах. Указывая рукой к замку, он что-то кричал, и воины гнали своих коней под его знаменем. Такой была Революция. Но тогда ещё королевич, Третий Наследник, а ныне — Его Величество, был вовсе не так смел, как на картинке. — Похож, — Микки тепло улыбнулся принцессе. Горчило во рту. И сил не было смотреть в её светлые наивные глаза теперь, когда Палата замыслила убрать короля с дороги. Не заслужила она этого дерьма — но Микки и рассказать ей не мог. Тогда обо всём узнает король, а тут две дорожки — либо темница, либо виселица. — Ты чего такой невесёлый? — Да плохо спал, — соврал Микки. Обложка хлопнула по страницам, и маленький столбик пыли взвился в воздух. — Бедняга, — Принцесса склонила голову и погладила его по руке, и Микки стало ещё больше не по себе. — А Говард возьмёт тебя с собой в воскресенье? Брат устраивает театр. — Да, я знаю. На кухню с утра зашёл, и Райли про этот театр мне все уши прожужжал, — усмехнулся Микки. — Райли? Это тот щербатый поварёнок? — Ага. Откуда, думаешь, у меня пудинг с твоего стола, — хмыкнул Микки, поведя бровью в сторону, где на тарелках лежали остатки обеда. Принцесса склонила голову и закатила глаза: — Я тебе сколько угодно таких пудингов отправлю, Микки, — и тут её лицо озарилось идеей. — А хочешь у столов прислуживать? Я распоряжусь! Она пытливо смотрела Микки в лицо, и её взгляд будто говорил: «соглашайся, ну пожалуйста». Микки выкинул все лишние мысли — даже ту, что промелькнула, когда она поелозила на пуфике, на котором несколько часов назад сидел Говард и уговаривал грохнуть её брата. Микки проглотил свою совесть. Возможность показаться королю поближе ярко заиграла перед ним, словно цветастая бабочка — и он поймал эту бабочку. Стесаться и приманить, чтоб выебал и на ночь в покоях у себя оставил. Не сложно ведь. Проще пареной репы. — Конечно, — он улыбнулся Принцессе, и та радостно сжала ему ладони. Мятный болючий червяк в груди снова вгрызся в нутро. Если бы только Сэнди была здесь. Сэнди бы что-нибудь придумала. Даже когда выхода не было — она находила. Лорд Говард почему-то падок был на её слёзы. Микки так не умел. И тут, словно по команде, Принцесса вспомнила её: — Что твоя сестра, писала что-нибудь? — О, ну, ещё нет, — Микки про себя чертыхнулся, но не подал вида и улыбнулся. Как и все остальные во дворце, Принцесса считала Сэнди его сестрой. И, как и все остальные — думала, что Говард отправил её в Ричмонд к герцогам. Так Микки надеялся до этого времени — потому что Принцесса вдруг огорошила его вопросом: — Может, Говард тебе соврал? Может, она сбежала к Повстанцам? Микки похолодел. Ведь он прекрасно помнил, как Сэнди уговаривала его сбежать вместе. Совсем недавно, несколько дней назад. — Нет, нет, точно нет. Она у герцога, — сглотнув, произнёс Микки. — Почему ты так думаешь? Принцесса внимательно посмотрела на него. Затем пожала плечами, опустив глаза, и заковыряла складку на юбке. — Слухи пошли, что они сейчас всех вербуют. Сэнди ведь не первая. Здесь она была права. У кардинала Гарднера бесследно пропал омега. У самой Принцессы в феврале комнатная девушка исчезла прямо ночью из кресла. — Она бы никогда так не поступила, — Микки лгал, улыбаясь. — Я больше чем уверен, что она прямо сейчас по тебе скучает. Микки резко захотелось повернуть время вспять. Привязать дуру к креслу и не кормить неделю, чтоб в жизни ей в голову не пришло дать по съёбам. Но ему оставалось только лгать и не краснеть, покрывая своего господина. А Принцесса почему-то верила ему. И ещё всегда жалела. Какая наивная она была — Микки не понимал, как так можно. — Ты же знаешь, всякое говорят, — виновато улыбнулась она. Микки обожал в ней то, что её воротило от «Ваших Высочеств» и «не соизволите ли»; она не чванилась, как Фиона, и не жеманничала, подражая аристократкам из своей немногочисленной свиты. Из четверых наследников Фрэнка Пьяного, что ужрался на толчке и безвременно почил, Принцесса Дебора больше всех отличалась простотой и кротостью, которую так любили альфы. Даже прошлое лето не особенно её поменяло. Ох, прошлое лето… Вот это были времена.

♚♚♚

В том памятном июле весь дворец словно сошёл с ума. Как это водится испокон веков в порядочных монархиях, трон передавали старшему альфе или бете. Старшей альфой была Фиона; её с младых ногтей готовили к трону. Микки даже видел один раз, как воспитатель ругал её за то, что промахнулась в поединке с испанской инфантой. А учителя Наследницы, по слухам, молили Фрэнка на коленях, чтоб отпустил на вольные хлеба. Но Фиона умела завоёвывать умы — если хотела. И эта притягательность трагически сыграла против неё. Фрэнк в перерывах между запоями успевал заниматься государственными делами. Лёжа у Сеймура — тогда ещё барона — с хуем во рту, Микки слушал язвительные монологи о том, какие перемены наступили во Франции — и какие, наверное, скоро наступят и в английском королевстве. У французов править сел Карл Максимиллиан, от отца — ярый протестант; свергнул свою мать, католичку Медичи, настроил всякого «товародельчества». Рабочих рук на мануфактурах не хватало, поэтому он обязал всех омег работать наряду с альфами и бетами. Альфы, которые запрещали своим омегам это делать, подверглись публичной порке — а одного, который особенно противился, даже казнили. Фрэнк на пирушке выцепил Сэнди из снующих туда-сюда омег с подносами и сказал: «ну что, эмансипе́, работать пойдёшь?» Микки помнил, как перепуганная Сэнди оцепенела перед королём; по чулкам полилось и затрещало дождиком по паркету. Все господа тогда засмеялись над удачной шуткой короля. Потом в блядовнике, раскорячившись под Фрэнковым секретарём, краем уха Микки внимал разговорам из-за шторки. — Омег-то и правда скоро, того... «Эмансипе́». — Не приведи Господь! Хотите, как во Франции? — Протестанты, сволота забугорная, до чего страну довели… Фрэнк разошёлся не на шутку — даже указ подписал. Микки сидел на окне господских покоев, ел мармеладку и разглядывал глашатая, что стоял на высоком помосте в центре площади перед дворцом. Слышно отсюда было плохо, но что-то Микки разобрал. «Именем Его Королевского Величества Фрэнсиса IV… С этого дня вольно трудиться отпущаю всех дворцовых низшей масти — и благородных, и безродных… А кто млад, тех учить грамоте наряду с детьми господскими…» — и так далее. Мало кто из дворца тогда ушёл — Говард плевался, да по пальцам считал. При дворе сытно жилось. Кого-то били, конечно, шибко, кого-то ебали во все щели ночи напролёт, а кто-то спину гнул за гроши — но и те остались. Какая разница, где терпеть? Во дворце хоть с королевского стола кусок перепадёт. Но зато Говард, пару дней поворчав, стал пихать его на уроки к сыновьим учителям — на пару часов до полудня. Микки просил, чтоб Сэнди тоже отпускали, но лорд отказал — некому было чай носить. Учителей Говард выписывал из Парижа — так дешевле было. Те много небылиц рассказывали — и про Руссо, и про Вольтера, и про какую-то свободу, которая «в том, чтобы не делать того, чего не хочешь». Сэнди сидела у порога и слушала с открытым ртом, оперевшись зубами на веник, пока Микки закусывал язык от старания, вглядывался в буквы, начерченные на деревянной доске, и тщательно вырисовывал их пёрышком. Потом лордов сын куда-то делся. Говард говорил, что к матери-настоятельнице отправил, чтоб подлечили — но что-то долго он не возвращался, и Микки про него быстро забыл. Вскоре он научился бегло писать; учитель французского однажды взглянул на его прописи, удивился и показал их лорду. Лорд тем же вечером подозвал его к себе и спросил: — Это ты под бумажкой копировальной так сделал — или сам? — Сам, Ваша Светлость, — ответил Микки. Он ещё не понимал, в чём дело, хлопал глазами и пялился на свои размашистые слова, переписанные с доски. Лорд почесал бороду, а затем дал ему свою шкатулку с письмами — и велел переписать любое таким же почерком. Микки сделал, как велено. Говард был очень доволен. Так Микки стал помогать лорду с его «канцелярией». Сначала под диктовку за него писал. Затем Говард доверил ему всю свою переписку. А теперь Микки подделывал королевские письма в Исландию, к королю Филипу. И обратно. Микки иногда ломал голову, каким боком Говард заимел доступ к королевской корреспонденции, но вопросов не задавал — потому что особенно ничему уже не удивлялся. Микки тогда было одиннадцать, и в груди теплело от того, что лорд ему так доверяет. Пускай Сэнди чаще удостаивалась милости — зато Говард поручал ему важные дела.

♚♚♚

Тем летом 1553-его года Фрэнк Пьяный откорячился на толчке, и Первая Наследница Фиона должна была воцариться на английском троне. Микки не раз от французов слышал, что та дружила с протестантами. А Фрэнк, казалось, на взгляды дочери закрывал глаза — да и на самих протестантов тоже. Теперь, когда он умер, она заявила Парламенту: «Ваши вольности — это ваша святыня, а моя святыня — благополучие моего народа…» — и что-то ещё про то, что при отце были всё шуточки, а теперь она поведёт королевство к процветанию. Микки сидел в кабинете у Говарда, словно на иголках, и бешено строчил послание графу Солсбери, пока лорд рвал и метал. В послании Говард просил «принять меры, дабы избежать бардака, или что, вы хотите, как во Франции — чтоб Вашим Сиятельством и детьми вашими сраные омеги помыкали?» Из подслушанных разговоров Говарда Микки понял, что Парламент был настроен решительно против каких-то послаблений, которые Фиона собиралась подарить омегам-протестантам. Через три недели Фиона распустила Парламент. И что тут началось! Парламентарии в ответ объединились под Томасом Сеймуром — малоизвестным и бедным бароном, который смог всем подсосать. Фиона писала брату Филипу, но эти письма, если бы не затонули в бурном море вместе с кораблём, всё равно не дошли бы до Исландии. Потому что вся корреспонденция её от подкупленного гонца попала в руки Говарда. «Тяжело больна твоя сестра, хворь бушует страшная; как выйду живой, так от меня весточку получишь, а нет — то жди вестей от Принца Иена», — Микки, закусив язык, выводил строку за строкой, сверяясь с почерком в королевском указе об отставке Парламента. Не дождавшись ответа от Филипа, Королева Фиона с отрядом верноподданных выдвинулась к северу от Йорка. Позже Парламент объявил её убитой Повстанцами. В столице начались жуткие треволнения. «Убили! Повстанцы убили Королеву! Повстанцы убили Королеву!» — ревел народ под крепостными стенами. Королевская армия едва справлялась с толпой — столько их было много. Они плакали и давили друг друга в толчее, и Микки смотрел на это и даже не жалел их. Во дворце было ещё хуже. Во дворце Королеву тоже оплакивали — но недолго. Микки хорошо запомнил, как родовитого господина, который остался у него на ночь, выдернули из постели и под конвоем куда-то отвели, обвинив в государственной измене и «покровительству Повстанцам». Позже по десять раз на неделе переизбирали Палату Лордов, и в конце концов фундаменталисты победили. Корона досталась Третьему — Принцу Иену, среднему сыну Фрэнка. А Принц Иен был тихим богомольцем, которому с самого начала не с руки было заниматься политикой. Или войной. Кровь лилась рекой. Напуганные люди с безумными глазами выбегали на крепостные стены, таща с собой всё, что попадалось под руку, и нападали на подступавших Повстанцев. В конце концов те взяли город. Мост упал, и загрохотали копыта и доспехи под повстанческим знаменем. С победным кличем немногочисленное войско хлынуло за крепостные стены. Затаив дыхание, Микки наблюдал эту картину вместе с остальными омегами из окна длинного перехода, что соединял блядовник с остальной частью дворца. Королевская армия сцепилась с Повстанцами, и тут Микки словно ударил кто-то. Внутри всё похолодело, и он даже невольно отошёл от окна. Ведь странно, что их так мало. Будто и не Революция. Будто игрища рыцарские на песочном поле. У войска всё как надо, а Повстанцы, словно крестьяне, с вилами да палками. Отчего только их все боятся? — Смотрите, — прошептал кто-то рядом. — Третий! — Где? Где? — наперебой зашикали остальные. — Да вон же, по мосту едет… Все тут же оторвались от вакханалии, что творилась у стен дворца, и ринулись правее, откуда открывался хороший вид на крепостные ворота. Со второго подъёмного моста, проложенного над широким рвом, на лошадях за королевской гвардией шло увешанное цепями командование. В середине между ними ярко выделялся Третий Наследник. Его нельзя было не заметить в толпе, особенно в такой погожий день: ярко-рыжие волосы полыхали пожаром в лучах солнца, придавая всему его существу какую-то другую стать. Но по-настоящему смутило Микки не это. Его Величество был не похож на короля. На альфу — тоже. То был ребёнок — испуганный, жалкий. Ссутулился, в плечах опустился. Рот корытом — и на лице дикий ужас. Микки видел отчаяние. Микки знал, как оно выглядит — он часто смотрел на себя в зеркало. Принц Иен был поражён и обескуражен, сейчас ему казалось, что это происходит не с ним; этого просто не может быть. Микки тут же вспомнил, как мать бежала за телегой, когда их с Марийкой и соседскими ребятишками свалили в клетки. Перед тем, как усатый осман оглушил её обухом меча, и её измождённая фигурка скрылась под колёсами телеги, у неё было такое же лицо. — А вон там ещё кто? С другой стороны крепости из-за церкви донёсся приветственный клич гвардейских войск. Но это была не гвардия. Внизу, где шла битва, происходило что-то странное. Гвардейцы заметно сдали позиции и наступали уже не так активно. — Назад! Отступаем! — раздался надрывный ор Сеймура. Общий взгляд обратился вдаль, в сторону гула; что-то происходило за дворцом. Микки, как и все остальные, не мог понять, что именно — за углом было не видно. Наконец раздался второй клич, уже ближе. Из-за угла на толпу Повстанцев налетели вооружённые конники с неизвестными знамёнами. Никто не понимал, что происходит и чьи это войска. — Отставить отступление! За вами коро-о-оль! — истошно каркал Сеймур. Командование уже было на передовой. Третьего Принца было не видно. Только позже, когда он займёт престол, по дворцу покатится слух, что Повстанцев задавила старшая дочь почившего Фрэнка, которую вырастила мать-омега вдали от дворца. Судачили на каждом углу о новом восстании, о том, что она скоро скинет Третьего с трона. Впрочем, Микки было всё равно. Он не был высокопоставленным чиновником или дворянином — терять нечего. Говард крыл его что при Фрэнке, что при временщиках, что при Третьем. И пока ему благоволил лорд, Микки только рад был ему служить. Тем более что на присягу новому королю он смотрел из господарской части дворца, где жили министры и куда Говард после повышения его определил — себе под бок. Тогда граф Нортумберланд, ныне герцог Томас Сеймур, и председательница-бастардица важно дулись перед молчащей толпой. На помосте за ними дрожала сутулая, худая фигурка мальчишки с рыжим стриженым затылком. Микки слушал, как сквозь порывы холодного ветра слова звенели, отскакивая от железных щитов королевской армии. «Я, Иоанн из королевского дома Галлагеров, спаситель правой веры и традиционных устоев, говорю вам: я не желал бы жить, если бы не мог доверять моим верным подданным. Мерзкие богохульники могут страшиться за свою жизнь; я же сознаю, что лучшая защита моя есть ваша любовь и верность. Я рискну жизнью и короной за Бога и моё королевство под его присмотром. Не желая навлечь на себя стыд, возьмусь я за священное оружие и буду вашим полководцем, дабы истребить до конца омежью ересь. Повстанчество падёт под Божьим мечом…» Сэнди сидела рядом и сжимала его ладонь, и они молчали, глядя из окна на многолюдную площадь. Им действительно всё сыграло на руку. Королевская кухня, свои спальни с чистыми уборными, лучшие гости, тёплая дружба с Её Высочеством. Вот только Сэнди плюнула на всё это с высокой колокольни и сбежала, и Микки ночами давил надрывы в горле. Тупая блядина. — Как брат? — спросил он Принцессу. Кручёная труха тлела в его пальцах. Он сидел на окне, согнув ногу в колене, затягивался и выдыхал расслабляющий дым в окно. — Всё так же. Слушает Сеймура с открытым ртом, — произнесла Дебби. Кротко улыбнувшись, она опустила голову. В её глазах читалась горечь. — Я слышал, тебя замуж за кого-то из них выдадут, — осторожно начал Микки. — Это правда? — Ага. За самого графа. Микки вскинул бровь и недоумённо отвёл взгляд. Герцог Томас Сеймур после Революции выдал дочь Женеву за короля — так и стал герцогом. Кроме дочери, у него было несколько сыновей. — Почему не за сына? — Не знаю, — Принцесса пожала плечами и затеребила складку в платье. — «Утешьте вдовца, Ваше Величество». Нас бы кто утешил. Тут она совсем поникла. Микки ждал, пока она что-нибудь скажет. — Он очень изменился. Грустный стал. Игры забросил, полдня в церкви торчит. Принцесса много говорила о своей семье; после Революции у них с царственным братом никого не осталось, кроме друг друга. Фиону убили Повстанцы; Филип уже давно отплыл в Исландию к своей королеве, а Младшие Наследники умерли во младенчестве вместе с хворающей королевой Моникой. И тут вдруг Микки торкнуло сказать: — Ты же можешь отказаться… Он посмотрел на Принцессу, которая недоумённо хлопала глазами, и постарался оправдаться: — Ну, в церкви же можно отказаться, когда стоишь перед священником. Микки видел свадьбу короля. Правда, только из-за двери. Тогда лорд Говард велел ему добыть у епископа Гарднера индульгенцию, чтоб грехи отошли, а тратиться, как всегда, зажался. Пришлось трахнуть епископальную жопу пальцем и соснуть, чтоб подписал. А потом, когда Гарднер, довольно фыркая, выходил из исповедальной комнаты, до Микки донеслось: «Согласны ли…» — там пошла куча титулов, как альфам положено. Сквозь дверную щёлку Микки увидел короля во второй раз в жизни — его измождённое лицо казалось ещё худее, и глаза, обращённые к оконным витражам, болезненно сверкали, отражали пламя свеч. — Но если я стою перед алтарём, значит, я уже согласилась, — тихо сказала Принцесса и поёжилась. Микки понял, что напугал её. — Пусть брат за тебя вступится.  — А как потом улаживать с Сеймурами? — Не знаю, пусть… Отправит тебя во Францию, например. Микки почти слышал, как с каждым словом трещит под ногами лёд. Но ведь Принцесса — такая же омега, которой не повезло родиться сестрой Его Величества. Зачем он прятал её в Революцию, если сейчас её тоже можно спасти? Ведь если король умрёт, она не станет молчать. Мелкая, но дотошная — и докопается себе на горе. — Я слышал, Карл Максимиллиан в прошлом году сватался к испанской инфанте, но ему отказали, — быстро дополнил Микки и затянулся, не глядя ей в глаза. — Можно устроить, чтоб тебя засватал. Принцесса молчала, и с каждой секундой на её лбу проступали маленькие складочки. — Зачем мне ехать так далеко, Микки? — прошептала она. — Как я оставлю брата? Иногда Микки ей завидовал. Ей даже в голову не приходило, что, может быть, случится второй переворот. И что, может быть, никто им, Монаршим, больше не поможет. Он осёкся и выправился. Нельзя было зайти слишком далеко, поэтому Микки тут же состроил дурачка: — Ну, лягушек попробовать. И вообще, французские мужья красивее. Принцесса рассмеялась. — Какой ты дурачина! Не нужна мне никакая Франция, — мелкие белые зубы показались из-под губы с белёсым пушком. Микки отвернулся к окну и затянулся в последний раз. — Может, это то, чего Бог хочет для меня, — раздалось ещё тише, и за этим шепоток и кряхтенье книжных страниц — Принцесса нервно водила пальцем по переплёту. — «Совету моему последуй — и на судьбу свою не сетуй», помнишь? Микки помнил. Он сам в прошлом году читал им с Сэнди «Роман о Розе», который знал наизусть. В сырых подвалах дворца было трудно дышать, но пока армия бастардицы не освободила Йорк, бежать от Революции было некуда. Никто не знал, кто выживет, а кто задохнётся и помрёт. Никто не знал, найдут ли их, или беду пронесёт мимо. И когда они с Сэнди в пыльном платяном шкафу обнимали перепуганную дрожащую Принцессу, что зажалась в угол и молилась в полубреду, Микки боялся, что она отдаст душу этому своему богу.