Если ты огонь, я твой дым

— Тебе нужен кто-то помоложе... — Куда помоложе то? Чтобы посадили?

Ночные кошмары не так страшно переживать, когда они — всего лишь сны. Хуже всего те ночные кошмары, которые происходят в реальности. Я убеждался в этом не раз, но все равно, словно маленький, наступал на одни и те же грабли, забывая про все прошлые ошибки. Маленький коридор, обтянутый кремовыми обоями с какими-то цветочками, освещался одной старой лампой, плафон которой давно требовалось почистить. Единственное, что напоминало о доброй бабушке, жившей здесь совсем недавно, — терпкий запах свежей выпечки. Правда, теперь пирожки пеклись не в старой духовке, а за картонной стеной — в квартире соседей. Девушка, прижатая к этим самым цветочкам на обоях, урчит и выгибается в моих руках. Ее губы рвутся навстречу моим, то покусывая, то лаская, то отступая и предоставляя мне возможность действовать. — Я тебя люблю, — хриплю ей в лицо немного пьяным, но от этого не менее искренним голосом. — Я тебя люблю, — вторит мне блондинка. Сбивая старые столики с рамками для фотографий, перемещаемся в спальню. Картинка меняется. Теперь воспоминания почти свежие. Обои сменились белыми, старые столики с фотографиями ушли на покой. Их заменили вешалка и полка для обуви. И запах… Совсем другой. Свежие булочки давно испортились, их аромат выветрился и превратился в теплые воспоминания. В нос бил удушающий микс из алкоголя и сигарет, а не изысканных духов от Шанель. Только девочка все так же извивается подо мной. Моя девочка. Ее руки блуждают по моему телу, заставляя вожделенно рычать. Мой язык напарывается на что-то острое — сережка в языке. По телу проносится тысяча мурашек, но голова на секунду озаряется. Это не она. Я отскакиваю и закрываю красное лицо руками. Не могу видеть эту девчонку. Не хочу видеть эту девчонку. Почему она вечно лезет, куда ее не просят?! Дальше ничего не понимаю. Я ругаюсь, и мы снова спорим. Она ругается, а я пропускаю мимо ушей. — Я и есть ребенок, — эти слова твердо запечатались в моем мозгу, и весь вечер я думаю только о них. Это ребенок. Не женщина, не девушка. Всего лишь ребенок. Ночью я не спал. Несколько раз сдерживал порыв зайти в свою спальню и не обнаружить там ту, которую искал. Боялся, что сломал девчонке жизнь, а утром, когда она абсолютно заурядно пила горький крепкий чай, понял, что сломал жизнь себе. Потом она снова сбежала и снова заставила волноваться и обзванивать всех ее друзей. Шурик — парень младшей из двух моих сестер — успокоил меня. С ней все в порядке. Бумажка с адресом сама собой скомкалась и полетела в мусорную корзину. Не хочу ее видеть. Судьба решила иначе, столкнув меня с ней нос к носу в ее квартире, прямо за спинами щепетильных соцработников. Глупая девчонка. Она сбежала из интерната, разве непонятно, что стоит сидеть дома и не высовываться?! Закрывая за собой дверь, надеялся, что у нее хватит ума выйти позже, чем через двадцать секунд. Анастасия Леонидовна прожужжала мне все уши по поводу пропажи ребенка. Какой черт дернул меня найти ее в прошлый раз? И какой дергает теперь, заставляя чуть ли не на коленях уговаривать директрису не заводить на нее дело? Я встал с постели, когда на часах пробило три часа ночи. Все равно не усну, так, может, смогу сделать что-то полезное. Серебристый лунный свет просвечивает через жалюзи, падает на острые углы мебели, книги и рассыпанные по всему полу детские игрушки. Я аккуратно переступаю все препятствия: сейчас я, наверно, смогу пройти здесь и с закрытыми глазами. Выйдя из спальни, бросаю взгляд на открытую дверь в комнату рядом. Здесь игрушек больше, а жалюзи вечно подняты. В ночном освещении яркие рисунки детской гуашью на стенах кажутся странными черно-белыми кляксами Роршаха. А в небольшой кровати спокойно спит ребенок. Запах кофе несколько меня отрезвляет, но от нечего делать захожу в социальные сети, просматривая новости и отвечая друзьям, что пишут, в основном, пока я на работе. «Пушкин, сегодня в полночь в „Лиане“. Будешь?» «Даров, Пушкин, помоги с диссертацией. Ильич, сука, достал». «Влад, сегодня у Дани днюшка. Она вроде как не празднует, но я решила, что тебе стоит знать». На последнее сообщение от Саши — девушки моего бывшего одногруппника и хорошего друга — обращаю куда больше внимания, чем на первые два. Почему она решила, что мне стоит знать? И с чего я вообще должен поздравлять Богдану? Она сбежала из интерната, так что я теперь даже не ее учитель. А охраняю ее только по доброте душевной, так что точно ничем не обязан. Мы не связаны. Ничем. Спустя еще пару часов на улице появились первые люди, а гул и сигналы машин все чаще нарушали предрассветную тишину. За это время я трижды перечитал доклады семиклассников о симметрии в жизни человека и был окончательно выбит из колеи. Неужели такая тяжелая тема? Но мысли все равно возвращались к Дане, как бы я того не отрицал. Нежелание принимать то, что я хочу эту девчонку росло прямо пропорционально желанию еще раз ее поцеловать. Где-то глубоко я понимал, что просто нашел в ее лице знакомые черты и теперь, словно утопающий, стараюсь выкарабкаться на сушу, хватаясь за все возможные уступы. Но голова снова и снова отказывалась думать, а язык выливал на девочку грязь, которая предназначалась совсем не ей. Да, она не сдавалась и вела себя дерзко, нагло и вызывающе, хотя в некоторые моменты я замечал ее слабость. Когда никто не смотрел, она была совсем не похожа на грубую бунтарку. Мягко опускала голову и задумывалась о чем-то, нам не доступном, а затем снова ярко смеялась и громко разговаривала. Только после таких приступов куда легче было различить в ее смехе искусно спрятанную фальшь, что так несвойственна подросткам. Не думая о последствиях, схватил первую попавшуюся книгу с полки и завернул ее в розовую оберточную бумагу. Диана часто приходит ко мне и разбрасывает все свои причиндалы для хенд-мейда. Сколько раз уговаривал продавать свои работы, а она отказывает — говорит, только для семьи. Любуясь подарком, вспомнил вторую часть сообщения Саши. Она не празднует. Коря себя за глупость, собрался было выкинуть сверток вместе с книгой, но остановился в последний момент. Почему? Когда я был в ее возрасте, день рождения был любимым праздником. День, когда все носятся с тобой, как с писаной торбой, подарки дарят. То, что нужно для максималистской подростковой психики. Черт, как давно это было. Я аккуратно снял розовую обертку, которой словно насмехался над абсолютным отсутствием женственности в Дане. Даже сокращение ее имени можно отнести скорее к мужскому, нежели к женскому. С мыслями о своем нездоровом интересе к собственной ученице я даже не обратил внимания, какую именно книгу запаковал. «Лолита» Набокова полетела в мусорный ящик, сопровождаемая моим истеричным хохотом. Я был на грани. Мысли путались, да и мыслил я, как мне казалось, совершенно не головой, а кое-чем пониже. Дрожащими руками разорвал пленку на пачке сигарет и закурил. Лихорадка отпустила, оставив место только неясной пустоте в районе живота. Три сигареты одна за другой ушли, как не бывало. Раньше я никогда не курил так много, пачку растягивал на два дня. А сейчас и на день не всегда хватает. Помню, как собирался бросить. Я тогда крепко держал кричащую девушку за руку, а вокруг бегали перепуганные доктора. Из всей неразберихи услышал только слова «Ребенок не выйдет» и «Кесарево». Меня быстро выпроводили из родильной, предоставив самому себе и давящей со всех сторон тишине. Спустя только восемь часов доктор вышел ко мне и оповестил, что ребенок родился с затруднениями, но, в конце концов, все закончилось хорошо. В тот момент я понял, что такое счастье. Сын плакал и надрывно кричал, когда я впервые взял его на руки, а изможденная, но счастливая девушка (называть ее женщиной язык не поворачивался) сказала, что все потому, что от меня воняет дымом. После этого я не курил три месяца и был самым счастливым человеком на земле. А потом она ушла, и пачка сигарет снова стала моим лучшим другом. Наспех выбросив окурок в окно, подошел к книжной стойке. Книг у меня много, от классиков всего мира до нашумевших новинок, а вот выбрать какую-то одну будет тяжело. Руки, казалось, сами перебирали тонкие переплеты, разглаживали старые листы. Мой взгляд остановился на старой книге, которая осталась у меня еще от родителей. Несколько потрепанная красная обложка, зато ни с чем не сравнимый запах страниц. Сборник сказок Андерсена и моя любимая книга. Сказки, которые я читал в детстве и перечитываю сейчас, находя в них совершенно другой, неизвестный ранее смысл. — Пап? Ты чего не спишь? — Захар появился в дверях неожиданно, так что я выронил книгу. Смущенно кашлянув, поднял упавшие сказки и глянул на часы. — Чего не спишь? — повернулся к сыну. — Еще нет семи. — Я пить хочу. Мальчик прошел в кухню и налил себе стакан воды. В это время в комнате застыло молчание, и он, и я понимали, что говорить сейчас не надо. — Пап, это кому? — Захар кивнул на розовый сверток в моих руках. — Саше, — не задумываясь, солгал я. — Сегодня увижусь с ней. Захар кивнул, но не поверил. Это было заметно по его взгляду и насупленным губам. Ему всего одиннадцать, но на ребенка он не тянет. Играет и развлекается только тогда, когда никто его не видит, в остальном… — Я отвезу тебя в школу, — сухо проговорил я, — Собирайся. — Так ведь семи еще нет, — Захар процитировал меня и язвительно уставился прямо в глаза. Как он похож на нее… — Ничего. Собирайся. Мальчик послушно развернулся и вышел из кухни, а я же устало потер переносицу. Не умею общаться с сыном. Когда был маленьким, мы ладили, а теперь… Отвез Захара в школу за сорок минут до начала занятий. Он посидит в учительской, благо, его учитель английского — мой близкий друг и его крестный. Со школьного двора выезжал с ощущением, будто меня били всю ночь. Уже рассвело, и люди вовсю копошились на тротуарах, падали в болоте и толпами ломились в метро. В пробку я, слава небесам, не попал, хотя мог. Зато в знакомый, но еще чужой двор, заехал стремительно и припарковался в освободившемся до этого месте. — Саш, напомни номер квартиры и ничего не говори. На том конце промолчали, но спустя несколько секунд женский голос сказал двузначное число, и связь оборвалась. Бабушки под подъездом радушно одолжили «таблетку», так что внутрь вошел без препятствий. Поднявшись на нужный этаж, нерешительно занес руку над дверным звонком. Еще не поздно развернуться. Она же не празднует? Мои размышления прервала дверь, которая открылась прямо перед моим носом. На пороге стоял парень, явно собиравшийся выйти. В лиловом шарфе и удлиненном бежевом пиджаке он был похож лощеного оксфордца. Пару секунд мы изучали друг друга взглядами, а затем глаза парня приобрели осознанный вид. — Аа, Валентина Петровна живет этажом выше, — он улыбнулся. Я, видимо, не первый к Валентине Петровне. — Вы… — Я к Дане, — прервал его словесный понос я. Парень застыл, удивленно окидывая меня взглядом совсем с другого ракурса. — А? — Я ее учитель. Глаза его округлились еще больше, что начало меня порядком раздражать. Еще несколько секунд и я бы сам вошел, оттолкнув незадачливого паренька, но он вовремя дал мне пройти, проводив-таки взглядом. В Притоне было много народу, в прошлые разы я не заставал никого. Теперь понятно, о чем говорила Саша, когда упоминала, что это настоящий Притон. Какая-то разукрашенная барышня ткнула пальцем на балкон, когда я спросил у нее, где Даня. Она совсем дура?! Зима на дворе! Стащив с дивана красный плед, тихо прошел на балкон, который оказался просторнее, чем я думал. Только пол все равно был не постелен и холодил даже через обувь, а снежинки падали на голову. Даня сидела, свесив голые ноги через решетчатый забор. В шортах и объемной футболке, от одного взгляда на девушку я морщился. Даня громко выдохнула облачко дыма, и я не выдержал, кинул ей на спину плед. Она, не оборачиваясь, закуталась в него с ногами. Глупая. Почему нельзя было сразу взять его? — Девушкам не пристало курить. Почему-то факт ее курения не вызывал у меня отвращения. Сочувствия, да, какого-то больного отцовского неодобрения, но точно не отвращения. Перечеркивая свои слова, сам достал сигарету и закурил. — Что сближает больше, чем совместное курение на балконе, — Даня старалась язвить, но была серьезна, как никогда. — Владислав Александрович, мы словно молодожены. Я хмыкнул. Да уж, у этой девчонки те еще ассоциации. Молча поразился ее смелости — все-таки я ее учитель. Все-таки я старше почти на пятнадцать лет. Идиот ты, Владислав Станиславович. Лоликонщик недоделанный. — Сегодня ведь не воскресенье? — помнит. Я отрицательно покачал головой, а затем вспомнил, что она меня не видит. — Не-а. — Так почему пришли? Я промолчал. Книга в розовой обертке так и жгла руку, покалывала в нетерпении быть отданной новой хозяйке. Хотя, может, это всего лишь мороз? Слова Дани больно резанули по моему сознанию. Она не смущается общению со мной вне интерната, не бежит, отнекиваясь и прикрываясь нелепыми отговорками. — С днем рождения? — черт, Влад, тебе стоит поработать со своим тоном. — Я не праздную, — голос Дани поник. Что же это такое, что заставляет ее так меняться на свой праздник? Ее спина вздрогнула. Я с трудом поборол желание сесть рядом и утешить. Если бы я сделал так — не знаю, чем бы все закончилось. Взрослый мужик, а не может контролировать гребанные животные инстинкты! Даня положила бычок в пепельницу и села вполоборота ко мне. — Я помню, — внезапно произнесла она. Я чуть не закашлялся. Это ведь не?.. — Вспомнила все вчера вечером. Не зная, что сказать, уставился на ее растрепанные волосы. Почему она говорит об этом так спокойно?! Почему ей плевать?! Почему она делает так же, как сделала та?.. — И что теперь? — мысли о матери моего ребенка отрезвили. Позже я корил себя за слишком грубый голос, но сказанного не воротишь. — Да ничего, — Даня прикуривает. — Вы не торопились рассказывать, что мы целовались, так почему бы мне самой не рассказать? Может, Вы тоже забыли. Да как ты можешь так говорить, наглая девчонка?! Ладони сжимаются в кулаки, когда я вспоминаю бессонные ночи, взгляды отвращения в зеркало и нахлынувшее понимание, что она всего на шесть лет старше моего сына. Я забыл. Лучше бы я забыл, чем помнил и желал продолжения. — Ты говоришь об этом так обыденно, — я не могу придумать ничего лучше, чем просто вторить своим мыслям. — Обычно девушки смущаются, когда разговоры заходят в это русло. — Я похожа на смущающуюся девочку? — она груба. Ее голос буквально режет слух. В отчаянии окинул ее взглядом — она серьезно? — Извините. Я была пьяна и не должна была так делать. Это я не должен был так делать. Это я из нас двоих был трезв. Это я из нас двоих старше и умнее. Это я из нас двоих виноват. — А я был трезв, — я не хочу говорить об этом, но придется. — Прости. Я с трудом сдержался, чтобы не подойти и прижаться к ней всем телом, почувствовать ее пальцы в моих волосах. Очнулся от наваждения слишком поздно — успел сделать резкий шаг вперед. Смягчив походку, притворился, что хочу просто выбросить сигарету. Еще раз посмотрев на истощенное лицо, измазанное тушью и красное от мороза, отвернулся. Если я еще хоть немного задержусь на балконе — устрою разбор полетов на повышенных тонах. Я не хочу этого, а ей этого не нужно. Коснулся рукой ее плеча, отчего Даня вздрогнула. Не влюбляйся в меня, дурочка, тебе этого точно не нужно. Вспомнив про подарок, просто положил на пол. — Не замерзни, — прошептал я, надеясь, все-таки, что она не услышит. Дверь за мной закрылась с легким хлопком. Люди в комнате смотрели безучастно, но в их взглядах читалась агрессия. Слышали? Плевать. Быстрым шагом вышел из квартиры и спустился к машине. Перед тем, как сесть внутрь, поднял голову наверх. На одном из балконов лежал красный плед.